/Статья Дмитрия Шеварова из журнала «Родина» №5, 2018 год/
200 лет назад, в мае 1818 года было открыто пароходное сообщение Петербурга с Кронштадтом. Среди петербуржцев быстро установилась традиция – провожать до Кронштадта родных, друзей и важных знакомых, отъезжающих морем в Европу. 25 мая 1828 гола, как уведомляла газета «Петербургские ведомости», за границу отправлялись «капитан Кемпбель секретарь Великобританской миссии при Персидском дворе, с супругой и двумя слугами и двумя служанками…»
Провожала их до Кронштадта большая дружеская компания: 65-летний Алексей Николаевич Оленин с сыном Алексеем, переводчиком Азиатского департамента Министерства иностранных дел, и дочерью Анной, девицей на выданье; князь Пётр Андреевич Вяземский и востоковед и инженер, изобретатель телеграфа барон Павел Львович Шиллинг фон Каннштадт; молодые, амбициозные дипломаты Александр Сергеевич Грибоедов и Николай Дмитриевич Киселёв… и грустивший всю дорогу Пушкин.
Можно догадаться о чём говорили на пароходе, - конечно же о политике. В марте был подписан Туркманчайский мирный договор, причём на выгодных для России условиях. Грибоедов и Киселёв вместе работали над условиями договора. Английский же дипломат беспокоился о соблюдении интересов британской короны, которые традиционно состояли в том, чтобы не произошло излишнего сближения России и Персии.
На прощание он счёл необходимым предупредить Грибоедова о грозящей ему в Персии опасности: «Берегитесь! Вам не простят Туркманчайского мира!».
Старик Оленин в патриотическом порыве успел повздорить с англичанином, но, по счастью, прекрасная погода, бокалы с вином, а особенно сочувствие прелестным анне и Элизабет, супруге Кемпбела, страдавшим от морской болезни, сопутствовали близкому примирению.
Пушкин участвовал в беседе лишь настолько, насколько того требовали приличия. Вяземский вспоминал, что Александр Сергеевич всю дорогу хмурился и дулся. Пётр Андреевич счёл это следствием любовной хандры, поскольку видел. Как холодна сделалась Анна оленина к Пушкину. Анна же ловила каждое слово 25-летнего красавца Николая Киселёва и ждала от него предложения руки и сердца. Тщетно! Женился неутомимый сердцеед только в 60 лет на молоденькой итальянке, которая не знала ни слова по-русски.
Впрочем, не только легкомысленная Анна Оленина была причиной грусти Пушкина. Особая комиссия в ту пору вела следствие в поисках авторов запрещённых цензурой стихов и извлекла на свет грех его мятежной юности – кощунственную «Гавриилиаду» (буквально через несколько дней, в июне, Николай I утвердит секретный надзор за поэтом, а в августе его дважды вызовет к себе генерал-губернатор Петербурга для дачи показаний). Было отчего впасть в уныние!
Жаль никто тогда не смог сказать Пушкину того, что сказал наш мудрый современник Валентин Семёнович Непомнящий: «Без «Гавриилиады» не было бы, может, ни Татьяны, ни «Пророка», и того, что привело к диалогу с Московским святителем; ни много глубокого и благого, что последовало потом.
26 мая (старый стиль), на следующий день после поездки на пироскафе и в день своего рождения, Пушкин пишет одно из самых мрачных своих стихотворений:
Дар напрасный, дар случайный Жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена?..
Через полгода эти стихи появятся в альманахе «Северные цветы», на них откликнется митрополит Филарет, Пушкин ответит ему … Всё это впереди, а пока он уныло записывает в свою рабочую тетрадь: «Читаю жизнь мою и содрогаюсь, и стону жалобно, слёзы лью… Слышу жужжанье клеветы, лукавый смех, надменный ропот, измены гнусный шип…» (весна 1828 года).
А пироскаф пока ещё подходит к Кронштадту. Друзья любезно прощаются с четой англичан, те переходят на большой, морской корабль. И тут резко портится погода. «На возвратном пути, - пишет Вяземский жене, - при самых сборах к отплытию, разразилась такая гроза, поднялся такой ветер, полил такой дождь, что любо. Надобно было видеть, как весь народ засуетился, кинулся в каюты шум, крик, давка…»
Любо! Только Пушкин возвращался в опостылевший Петербург с тяжёлым сердцем. Была ещё одна печаль кроме досады на анну Оленину и тяжких, нравственных терзаний по поводу «Гавриилиады». Она настигала его потом всякий раз, когда он соглашался проводить до Кронштадта своих друзей или знакомых, отъезжавших куда-нибудь в Германию, Швейцарию, Францию или Италию. Они уезжали, а он оставался, на всю жизнь помеченный клеймом. Невыездной!
Дальше Кронштадта Пушкина не отпускали. Для поэта, который знал французский язык и французскую литературу лучше многих французов, свободно читал на итальянском, немецком и английском – эта невозможность побывать в Европе была унизительна. За сто лет до того, когда всё российское население оказалось за железным занавесом, он опустился для Пушкина. Николай I испробовал на Пушкине все методы давления на мыслящего человека: запрет на выезд за границу, негласный надзор, цензура, психологические манипуляции, интриги, шантаж и провокации.
И всё-таки Пушкина не оставляла мечта о путешествии!
Неважно куда - в Европу, Америку или Африку. Важно плыть, плыть, плыть. Видеть другое небо, другие земли. Открывать для себя не человека, а человечество, которому сам Пушкин открылся как гений, как поэт вселенский, а не только лишь русский.
В мае 1830 года Пушкин берётся за прозу, которая не будет окончена, так и останется в рабочей тетради. Герой собирается сделать предложение своей избраннице, но не решается, мучительно раздумывая, что же предпринять, если она откажет.
«Если мне откажут, думал я, поеду в чужие края. Воображал себя уже на пироскафе, - и уже, около меня суетятся, прощаются, носят чемоданы, смотрят на часы. Пироскаф тронулся – морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на убегающий берег – Menativeland, adieu. Подле меня молодую женщину начинает тошнить – это придаёт её бледному лицу выражение томной нежности. Она просит у меня воды – слава Богу, до Кронштадта есть у меня занятие…»
Пироскаф стал для Пушкина сокровенным образом личной свободы, и он пользовался каждой возможностью ступит на его борт, оставить гранитные невские берега.
18 мая (старый стиль) 1833 года Пушкин случайно встретил Сергея Дмитриевича Киселёва (брат Николая Дмитриевича), своего старого приятеля. На другой день он пишет жене: «Под моими окнами проходят беспрерывно барки и разного рода лодки, народ копошится, как муравьи, и между ими завидел Пушкина. Я закричал, он обрадовался, удивился и просидел у меня два часа…»
Киселёв рассказал Пушкину, что на днях отправляется в Европу на пароходе «Николай I», и попросил проводить его до Кронштадта. Пушкин соглашается. И утром 26 мая (8 июня нового стиля), в канун своего 34-го дня рождения, получает билет для поездки: «Предъявитель сего, состоящий в ведомстве Министерства Иностранных Дел Титулярный советник (у военных соответствовал званию капитана Б.Е.) Александр Пушкин, имеет от начальства позволение отправиться на два дня в Кронштадт, во удостоверение чего и дан ему сей билет с 1-го Отделения Департамента хозяйственных и счётных дел с приложением печати».
Белая летняя ночь. Пироскаф «Наследник» медленно идёт к Кронштадту. Разлитый повсюду таинственный свет придаёт особую прелесть девичьим лицам. Га палубе среди отъезжающих 18-ти летняя фрейлина Надежда Соллогуб с тёткой, 19-ти летняя Анна Абамелек с родителями…
И той и другой Пушкин посвятит стихи, но вовсе не любовные, а дружеские, почти отеческие, к примеру, как к Надежде Соллогуб:
…ужель не можно мне, Любуясь девою… Глазами следовать за ней и в тишине Благословлять её на радость и на счастье, И сердцем ей желать все блага жизни сей…
Неизбывная грусть проводов… Но и следующий свой день рождения Пушкин встретит на пироскафе. Мать поэта Надежда Осиповна писала дочери: «Сегодня день рождения Александра. Я иду к обедне, а он едет в Кронштадт с Мещерскими, которые уезжают в Италию вместе с Софьей Карамзиной…»
Так сам собой в жизни Александра Сергеевича образовался обычай – встречать свой день рождения на пароходе, вдали от «свинского Петербурга» (как он называл опостылевшую столицу в письмах к жене). Если бы не ранняя гибель пота, то, возможно встреча дня рождения главы семьи на морском просторе стала бы семейной традицией Пушкиных…
Не так давно в полном собрании сочинений Пушкина была опубликована одинокая строчка из рабочей тетради 1835 года, ранее не замеченная исследователями и потому не публиковавшаяся:
«Плывёт корабль, как лебедь-громовержец…»
Быть может, это самый точный образ парохода из всего, что в русской поэзии написано о нём.
К публикации подготовил Борис Евдокимов
