Начало романа - по этой Дзен-гиперссылке.
Книга 1, часть 2.
Глава 1. Одесса, конец января, 1920
***
– Ну, и как ты жил эти годы, Николка, что делал, расскажи!
– Да что там рассказывать, – Николай устало махнул рукой, всё как у многих. Вернулся я домой перед самой Германской, всё пытался товарищей найти по Японской кампании, помочь, если надо…
Друзья снова встретились в Одессе, снова встреча оказалась случайной, снова они сидели за столиком, но уже не в приличном ресторанчике, а в грязной, обшарпанной забегаловке, где, впрочем, подавали довольно сносный «кофе» то ли из желудей, то ли из ячменя, пекли какие-то лепёшки из отрубей. Да и друзья переменились заметно. Одетые в старьё, плохо выбритые, всё время мёрзнущие на холодном январском ветру.
– Я помню, ты писал мне, – Савелий кивнул.
– Ну да, писал. Снял я себе квартиру – деньги оставались ещё – думаю, жениться пора, сколь можно холостяком ходить! Была у меня на примете девица, дочь одного ротмистра, Татьяна. Сирота, бесприданница, зато красивая, и характер добрый. Она при графине Разумовской в компаньонках состояла, тем и жила. Ну, сладили мы с ней быстро, ведь давно знали друг друга. Аккурат в июне 1914-го объявили о помолвке. Думали на Покров венчаться, но тут вся эта заварушка началась – Фердинанд, Австро-Венгрия: война на пороге! Все же понимали, что просто так это не кончится, большая бойня будет!
– Не все, Николка, понимали, – тихо сказал Савелий, – ох, не все!
– Да не в этом дело, Савка! Я-то всё понимал! Обвенчались мы с Таней в августе, сразу после Успенья, не успели толком семьёй пожить, я всё на фронт рвался. Да все от меня отмахивались: хромой, в запас списанный, куда лезешь? В начале, ты помнишь, эйфория такая была: мы наступаем, разгром врага близок! А потом начался 1915-й. Ты ведь писал небось про это, и про зимнее наступление, которое наши провалили, и август с немецким уже наступлением…
– Помню, как же, – Савелий улыбнулся, – только не обо всём писать разрешали тогда…
– Ну, кто хотел, тот знал, – Николай отмахнулся, – там сразу видно было по отношению ко мне. То всё гнали, мол, без тебя обойдёмся, а как начало прижимать, стали присматриваться, где меня использовать можно. В общем, в марте отправился я на фронт командиром вспомогательной роты тылового обеспечения. Ладно, думаю, мне бы только до фронта добраться, а там посмотрим…
Татьяна-то моя так и думала, что я буду тыловыми складами заниматься, а я её не разочаровывал, пусть думает и ни о чём не переживает, она ж тогда уже беременная была
– Плохо она своего мужа знала! – усмехнулся Савелий. – Я бы сразу догадался, что ты не в тыл поехал, а в самое пекло!
– Ты знаешь, Савка, – Николай задумался, – мне кажется теперь, что всё она понимала. Только знала, что удерживать меня бесполезно. Ну, и делала вид, что верит, а сама небось испереживалась вся… Ну, а я, конечно, как приехали, сразу рванул на фронт. Уж как я свою тыловую команду оставил, да как уговорил себя в боевой полк записать, это долгая история, не буду тебя нагружать подробностями: всё равно писать об этом нельзя, а просто так – зачем оно надо?
– И что, Николка, как воевалось, никаких портфелей больше не находил?
– Да какие портфели, там, Савка, всё гораздо хуже было, чем в Японскую, страшнее. Воевал, как все, ранен был три раза, дослужился до полковника, офицерского Георгия заработал. Ещё вот и левую руку зацепило, так и скрючилась кисть, еле управляюсь. Письма приходили тогда нерегулярно, но получил весточку, что родила мне Татьяна дочь, назвала Еленой. Я на фронте, понятное дело, уехать не могу. Думал, разобьём немца, тогда и встретимся. А тут, сам знаешь, какая беда началась… Где меня только не носило: и у Алексеева успел повоевать, и у Деникина. Да вот ты знаешь, одно дело против германцев биться, другое – против своих же русских. Ну конечно, понимаешь, что это комиссары, что они смуту затеяли, царя свергли… А всё равно жутко, знаешь, когда на нас пехота в атаку прёт с криком «Ура!». Иное дело, если петлюровцы какие-нибудь атакуют, или кто ещё там. А вот против Красной-то армии совсем тяжко воевать было. Там ведь те же солдаты, которых ты недавно, может, сам в атаку поднимал, против тевтонца. И вдруг они на тебя в лоб идут, а ты им навстречу, и тоже «Ура!» орёшь.
А я всё домой, в Одессу, рвался. Устал непонятно с кем воевать, да и за Таню с дочкой переживал, как они там? В Одессе, по слухам, всё время власть менялась: то комиссары, то Антанта, то Румчерод какой-то.
Да и по всей стране не было власти крепкой, что тебе рассказывать, сам всё знаешь. Наш полк тогда разбили, велено было всем офицерам искать своих самостоятельно, сказали на юг пробиваться. Так я и попал к красным в первый раз. Нашли мы городишко какой-то скверный, на юге, от Одессы уже не так далеко. То ли Елизаветовка, то ли Екатериновка. Добровольцы оттуда выбили какого-то атамана, а сами, вместо того, чтоб остаться, тоже ушли. Я-то надеялся, что они надолго, утром собирался идти регистрироваться, думал – к своим прибился!
А поутру оказалось, что там уже комиссарская власть – какие-то красные части вошли в город ещё ночью, сопротивления не встретили, ну и захватили его. Тут хозяин гостиницы подсуетился, и сдал своих постояльцев новым властям: «Вот, дескать, здесь беляки, ахвицеры обретаются!».
Ну, а те долго рассуждать не стали, там, в номерах нас человек десять было, всех скопом и арестовали. Привезли в какое-то здание, закрыли в подвале. Потом по одному вызывали на допрос. Не били, не издевались, чего многие ждали. Просто спрашивали имя, фамилию, род занятий, что делал в этой самой Елизаветовке-Екатериновке, смотрели документы, у кого были.
Это к счастью, оказалась просто военная комендатура, или штаб, а не ЧК. Сказали, приедет комендант, разберётся – и обратно в подвал. До ночи ещё три раза к нам заталкивали новых людей: кого, как и нас в гостиницах взяли, кого на вокзале, кого на улицах. А ночью началась суета, вызывали по одному, и группами, уводили на допросы – комендант прибыл.
На первом допросе я назвался, как есть, своей фамилией, сказал, что бывший офицер, но сейчас не на службе, давно отпущен из армии по ранению. Ну, меня под утро уже вызвали, привели в кабинет, там темно, душно, накурено, стол стоит под сукном, за ним какой-то военный во френче без погон. Возле стола – простой табурет. Военный мне на него показал, садись, мол, а конвоиру махнул рукой – свободен!
Присел, а сам всё пытаюсь военного этого рассмотреть, уж больно фигура его мне знакомой показалась. Тут он голову поднимает – я чуть с табурета не упал! Только представь себе – бывший ординарец мой, Слепченко! Смотрит на меня внимательно, строго, без малейшей почтительности, как раньше. И говорит с расстановкой так, значительно, а сам глазами на дверь показывает, не болтай, мол, лишнего.
– Ты, товарищ Горчаков, не серчай на нас, что тебя вместе с контрой в подвале держали! Сам знаешь, время сейчас такое, не всегда сразу разобраться можно. Я тебе пропуск выписал, иди в гостиницу, отдыхай. А на днях биржа́ откроется, придёшь, зарегистрируешься, будешь работать, паёк получишь. Вот тебе доку́мент, чтоб, значит, с контрой не путали, но и ты боле не бегай, а служи Советской власти, – и смотрит на меня ещё более внимательно и значительно.
Я поднимаюсь с табурета, беру у него бумажки, а сам, словно во сне. Тут он меня останавливает, молча суёт в руки какой-то свёрток, и к двери. Вызвал конвоира, на меня показал:
– Вот, Аникеев, выведи товарища, он наш, его по ошибке арестовали. Возьмёшь пропуск у него и отпустишь.
А сам обратно к себе за стол, даже не обернулся. Аникеев этот меня до выхода довёл, пропуск забрал, передал его часовому у дверей. Мне руку пожал: «До свидания, товарищ!». Я на улицу вышел, словно в тумане, а сам иду и думаю только: «Ох, не зря я тогда тебя, Иван, раненого на себе тащил, не зря! Вот ты и поквитался со мной по полной, спасибо тебе!»
В гостиницу пришёл, хозяин зенки свои вылупил, думал, что расстреляли меня давно. Я ему мандат свой, от Слепченко полученный, в рожу ткнул, хотел ещё и врезать от всей души, да сдержался: мало ли что… Прошёл к себе, рассмотрел, что в мандате том прописано. А прописано там, что предъявитель сего, тов. Горчаков Н. А. является уполномоченным представителем штаба какого-то там красного полка, ни больше, ни меньше!
В свёртке, что Иван мне сунул, оказались ценности неимоверные в то голодное время: кирпич хлеба, плитка чаю, две селёдки, да кусок сахарной головы, фунта на полтора. И вот сижу я на своей кровати, смотрю на всё это великолепие и думаю про себя: «Ну, поздравляю тебя, товарищ Горчаков! Ты нынче у большевиков свой, хоть в красные комиссары записывайся. Спасибо, конечно, товарищу Слепченко, только что теперь делать? Зачем я воевал с этими самыми большевиками, чтоб у них теперь служить?»
Так и просидел на своей кровати до позднего утра, всё не мог решить, что дальше делать. Спустился вниз, разжился кипятком. Заварил себе чаю с сахаром, хлеба поел с селёдкой – давно уже так не пировал. А потом и решение пришло: буду дальше к Одессе пробираться. Мандат от Слепченко спрячу подальше, если комиссары опять схватят – покажу им. Если добровольцы – выправка офицерская выручит. Ну, а если махновцы какие или петлюровцы, то смотря по ситуации.
Так вот и добрался до родных пенатов. В дороге всякое бывало, но пробился без особых потерь. Одёжку себе добыл цивильную, иду по городу, хромаю изо всех сил, руку покалеченную перед собой выставляю, чтоб, значит, видели все: инвалид идёт, что с него взять? Мандат слепченковский зашил поглубже в пиджачишко, а сам переулками, переулками к себе домой.
И что ты думаешь? Там мои родные, никуда не выехали! Так вот и встретились с Таней после пяти лет разлуки, дочку свою впервые увидел. И смотрю я, Савка, всё к тому идёт, что скоро мандат мой ох как мне пригодится! Комиссары вот-вот в город придут, и придут не на месяц-два, а насовсем. Насмотрелся я на них, серьёзные ребята!
У них всё просто и понятно – советская власть, красные комиссары, все за одну идею, нет у них разногласий таких, как у наших – одни за царя, другие против, каждый правитель со своей программой, своими идеями. Нет, Савка, конечно, я за это время красным не стал, но скажу тебе, эти порядок скоро наведут. Я своё отвоевал, устроюсь на какую-нибудь тихую работёнку, мандат у меня надёжный. Семья при мне, жильё есть, не пропаду!
– Так что же, – Савелий внимательно смотрел на друга, – под комиссарами жить будешь? Не боишься, что чека про тебя всё прознает и к стенке поставит?
– Бог не выдаст – свинья не съест! И что обо мне такого особенного прознавать, за что к стенке ставить? Да и куда мне деваться? Бежать за границу? Кому я там нужен, хромой, увечный? А семья? Нет, дружище, я остаюсь и будь, что будет! А ты, я вижу, уезжаешь?
– Уезжаю, Николка. Уж я-то большевикам точно не нужен, как и они мне. У меня тут, – он понизил голос, – валюты немного припасено, да золотишка. Я журналист с именем, пробьюсь. Мне что раньше в Одессе да Питере, что сейчас где-нибудь в Париже в газете работать – всё едино. Я немецкий хорошо знаю, французский и английский чуть хуже, да ведь всё лучше, чем эти их красные лозунги.
Савелий помолчал, потом схватил Николая за руку и жарко зашептал:
– Николка, Николка, брось чудить, поехали со мной, пропадёшь ты тут, убьют тебя комиссары!
– Да что ты, Савка, куда я поеду? А Таня, а Еленка?
– И их возьмём, у меня валюты хватит, устроимся как-нибудь, а Николка? Как же я там буду, а тебя здесь брошу? Я же всех потерял, Наталья с Аркашей погибли, у меня кроме тебя не осталось никого!
– Как погибли? Ты мне не говорил ничего!
– Вот так и погибли. Я, когда до Варваровки добрался, кинулся по родственникам Наташиным, искал своих, ведь должны были приехать, мы же договаривались, я всё торопил их бежать из Петербурга. Ну, и рассказала мне тётка её, с которой они вместе уехать хотели, что накануне пришли к ним чекисты, да и забрали Наташу с сыном. Видно, донесли, что это семья того самого Киреева, который на большевиков карикатуры рисовал, да фельетоны писал. Ну а в ЧК разговор короткий, рассказывали мне. Чуть что не так – сейчас к стенке. Это у них разменять называется.
– А может, обошлось всё, ну как же так, женщина, ребёнок…
– Оставь, Николка, ты большевиков не видал толком, тогда к военным попал, да и ординарец твой выручил. А мне говорили, раз в ЧК угодил, живой не выйдешь, особенно, если интеллигент в очках. Там и женщин, и детей, и стариков, всех убивали, никого не щадили… Так что я теперь сам-один, и с комиссарами у меня никаких дел быть не может. Поэтому уезжаю отсюда, буду жить в Европе, в нормальной стране, где никаких большевиков нет. И тебя с собой хочу увезти!
– Нет, дружище, прости, не поеду, – после недолгого молчания произнёс Горчаков, – хватит скитаться, я же русский человек, и хочу в России жить!
– Так ведь и я не турок, Николка! – воскликнул Савелий, но вдруг оборвал себя, печально посмотрел на друга, – Нет, не уедешь ты никуда, зря я тут соловьём разливаюсь… Знаю тебя, ты если что решил… Всё, хватит, давай расходиться, а то комендантский час скоро.
Они поднялись из-за стола, да так и стояли, словно уже были на разных берегах. Обняться мешала то ли обида, то ли осознание эти самых берегов. Наверное, если бы знали друзья, что никогда они больше не увидятся, и даже не узнают о судьбе друг друга, то, может, и попрощались бы искренне, по-русски, троекратно расцеловавшись, со слезой. Но не дано никому знать то, что случится, и какая судьба поджидает тебя за поворотом.
– Я тут пока не уеду, сюда буду вечерами заходить, заглядывай и ты!
– Конечно, Савка, конечно, загляну, увидимся ещё!
Они разошлись в разные стороны, не оглянувшись и не посмотрев друг другу вслед. И никто из них не заметил, что вместе с ними выскочила на улицу тёмная фигура в дрянном пальто с потёртым лисьим воротником. Не видели, как эта фигура обтиралась возле их столика, внимательно прислушиваясь к разговорам, особенно чутко реагируя на слова «мандат», «товарищ Горчаков», «комиссарам служить».
Не теряя Горчакова из виду, владелец лисьего воротника, махнул рукой, и к нему присоединились две такие же тёмные фигуры. Они догнали Николая, набросились на него, ударили по голове и потащили в темноту.
Натан Ройзман, бывший торговец, а ныне – запуганный старый еврей, переживший в своё время два погрома, отлепился от тёмного угла подворотни, куда успел юркнуть, чтоб его не заметили эти страшные чёрные фигуры. Он побежал, пригибаясь, к своему дому, до которого оставался целый квартал. Нет, нет, Натан ничего не видел, он просто спешил домой, к своей Циле, чтоб успеть до начала комендантского часа! И старался стереть из памяти нелепого, хромого человека со скрюченной рукой, на которого навалились эти трое. Нет, не его, это, Натана, дело! Ой, вэй, скорее домой, как же холодно и страшно на тёмной вечерней одесской улице в январе 1920-го…
***
Продолжение романа публикуется на моём канале каждый день, рано утром - новая глава. Просто заходите сюда: https://zen.yandex.ru/id/5efdd5d6ff0a5d43f67029ff около 7.00 мск, и там сразу увидите новую главу. (более точно время указать не могу, т.к. Дзен не сразу открывает доступ к публикации).
Роман состоит из трёх книг: "Исчезнувший портфель", "Загадка древней статуэтки" и "Охота за "Большим Арбузом". Они объединены в трилогию "Сокровища старого портфеля". Эти книги (по отдельности, или в одной трилогии) можно заказать онлайн на сайте изд-ва "Андронум" по ссылке: https://andronum.com/avtory/sorokovik-aleksandr/ Также можно заказать печатные книги, написав мне в личку или в коммент.
Но это совершенно необязательно, вы можете читать роман на Дзене бесплатно! Только просьба соблюдать два условия: не задавать в комментах вопросы "А что будет дальше? А он его убьёт?"и т.д., и предлагать свои варианты сюжета)). Ну и читать надо всё по порядку, не перескакивая, чтобы не потерять нить повествования!
***
С приветом, ваш Ухум Бухеев и автор романа - Александр Сороковик.
