Пока мои коты вероломно спят (поганцы, чо сказать), покрывая кусочками себя все обозримые плоскости, меня потянуло на ностальгические воспоминания. О детстве, конечно.
Я уже как-то рассказывала, что мы с подружкой постоянно кого-то кормили. В смысле, кошек, конечно. Хотя на тот момент у меня уже жил Мурзик… Ну, как у меня… Точнее говоря, он жил в нашей квартире. Терпел наше присутствие. Жрал только свежесваренную рыбу, ходил по нужде в селёдочную банку, в которую едва умещал обширный тыл. Банке и рыбе не изменял принципиально, отказывался пробовать что-то другое, меня не замечал категорически. Так что своим котом я, конечно, могла его считать, но сам Мурзик считал, что я – просто досадный элемент, слегка портящий идеальную картину его мира. И пользы от меня никакой. Маман ежедневно обеспечивала ему свежесваренную рыбу, отец – спеженаструганные стружки и опилки для наполнения селёдочной банки. Я обеспечивала ему регулярную головную боль.
Ну что поделать – мне было девять лет, и я очень хотела обнимать котика. Дело усложняло только то, что котик был размером примерно с полменя и обниматься не любил. Он вообще не любил никого, кроме рыбы. Да и ту только в гастрономических целях.
Поэтому, не обретя взаимности в семье, я шла на улицу в поисках любви. И находила, разумеется. Дворовые кошки в обмен на котлеты готовы были отдаться сразу там, на скамейке. У нас с подружкой были даже «свои» кошки. Мне особенно полюбилась небольшая трёхцветная кошечка. Я даже писала как-то, как мы с подружкой кормили её котлетами у меня в туалете (читайте про это тут). Не спрашивайте!
кошечка была похожа на вот эту, из интернета. По понятным причинам оригинального фото кошечки у меня нет
А ещё у нас во дворе жила девочка, чуть постарше нас с подружкой. Сейчас бы сказали, что она из «маргинальной семьи» и что она «трудный ребёнок». А тогда было просто «безотцовщина». У неё была добрая, но совершенно безалаберная мать, младшая сестра от неизвестно кого, да и сама Ленка отца своего сроду не знала. Дружить нам с ней не запрещалось, потому что Ленка хотя и была отпетой хулиганкой, дралась с пацанами почём зря, немножко материлась и в школе училась исключительно раз в неделю, но девчонкой она была доброй.
Мы с подружкой её не то чтобы обожали, но близко к тому. И относились к ней с некоторым пиететом. Знаете, такие «хорошие девочки», которые восхищаются «плохой девчонкой». Ленка это отношение чувствовала, нас от себя не гнала и даже периодически хороводилась с нами и даже (!) играла «в магазин» и в «дочки-матери». И даже могла кому-нибудь дать в лоб, если нас кто-то пытался обидеть.
Впрочем, дать в лоб я могла и сама, хотя мама об этом не знала, конечно. Маман, как водится, вообще о многом не знала. Ни о том, что я дралась, ни том, что я лазала по стройке и прыгала со второго этажа на кучу щебня (нам казалось, что это вполне себе мягко), ни о том, что мы фехтовали (как Дартаньян! И плевать, что мы девочки, мушкетёрами всем хочется быть!) длинными такими металлическими арматуринами с той же стройки и с криками «Кий-я!» (ну совместили мушкетёров с самураями, подумаешь!) делали этими арматуринами выпады друг другу в живот.
Бог бережёт детей и дебилов, сами знаете. А мы были и теми, и другими одновременно.
И хотя народная мудрость формулирует это как «меньше знаешь – крепче спишь», я в детстве об этом не задумывалась. Мне просто казалось, что маме это будет не очень интересно. Не о чём там рассказывать-то…
Ну и вот однажды иду я гулять и вижу знакомую свою кошечку в ужасном состоянии! Рот наперекосяк, открыт, из него течёт слюна, а нижняя челюсть топорщится вывороченной наружу костью. И кровь, разумеется…
Схватив кошку на руки, я зарыдала: кто-то пнул! Ударил! Сволочи! Что же делать?! Куда бежать?! Как вправить сломанную челюсть?!
Пока я рыдала, кошка мирно сидела у меня коленях и сочувственно глядела мне в глаза. Меня такое смирение убило окончательно.
Ветеринарных клиник тогда в обозримом (и необозримом тоже) пространстве не наблюдалось вообще. И уж конечно, тащить бездомную раненую кошку к врачу бы никто не стал. Я это понимала и между рыданиями пыталась сообразить, как бы так уговорить маму, чтобы кошка хотя бы умерла в человеческих условиях. А то, что кошка умрёт, у меня не было никаких сомнений.
Тут вышла подружка, с которой мы договорились гулять, увидела меня, кошку, кошкину челюсть и, не говоря ни слова, тоже разрыдалась. Вот это я понимаю – настоящая дружба! (Мы, кстати, до сих пор дружим, хоть и на расстоянии, к сожалению)
И тут из-за дома вразвалочку выруливает Ленка.
- Чего ревёте? – сплюнув, поинтересовалась она.
На тот момент ни от кого никакой помощи я не ждала, но хоть кто-то сочувствующий и трезвомыслящий нам, конечно, был нужен.
Я показала Ленке кошечку, прорыдав, что какая-то сволочь её пнула и если я узнаю кто, то убью.
Ленка молча взяла кошку у меня из рук, повертела, заглянула ей в пасть… И, схватив вывороченную кость, дёрнула в сторону.
Я взвыла, будучи уверенной, что уж теперь-то кошка скончается прямо у меня в руках.
Но кошка, коротко взвизгнув, вдруг закрыла совершенно целую челюсть и облизалась. В руке у Ленки действительно была кость, кажется, говяжья. Которая застряла у кошки в зубах.
- Ле-е-е-ена-а-а-а! – заорала я и кинулась обниматься.
От неожиданности Ленка даже не стала отбиваться.
- Спаси-и-ибо! Лена-а-а! – наперебой орали мы с подружкой.
- Вы совсем, что ли, чокнулись?! – отбрыкивалась Ленка. – Ну выдрала кость – и чо?
- Я думала, она раненая! – оправдывалась я. – Она так страшно торчала!
- Дура ты потому что, - фыркнула добрая Ленка. – Смотреть не учили, что ли?
И, развернувшись и снова сплюнув, Ленка пошла по своим делам. Мы с подружкой смотрели ей вслед и явственно видели нимб. Кошка доедала принесённую ей колбасу.
Такая вот… ностальгия…