Лучший спектакль, который я видел, был «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» Стоппарда – на малой сцене Маяковки. Остальное…
Остальное не то чтобы мне не нравится, – я ему не верю. Почти как Станиславский, покрикивавший от своего режиссерского пульта. Я не верю, что люди, рвущие жилы на сцене, живут по-настоящему, и мне досадно, что они еще пытаются убедить меня в подлинности своей сценической жизни. Т.е. держат за дурака, который все это должен принять. Хотя бы уже потому, что это (с придыханием) – Театр…
Они – вслед за гуру театра ХХ века К.С.Станиславским, изобретшим свою «систему», – зачем-то пытаются стереть грань между искусством и действительностью, хотя прелесть, может быть, в том и состоит, чтобы ее, эту грань, подчеркнуть.
Напрасные старания: их усилиями достигается лишь то, что Михаил Яншин называл «пускать огонь из ноздрей». Мы ведь видим весь антураж сцены, задники, пыль-скрип подмостков и бумажные цветы Вишневого сада – и внутри этой условности изображаемая жизнь (представляемая как подлинная) выглядит довольно нелепо.
Станиславский оказался предтечей Голливуда – в том смысле, что он и его «система» очень пригодились в кино. Но он увел собственно театр от него самого – от балагана, буфф, площадного представления, масок… Наверно, не случайно в 30-40-е годы, когда звуковое художественное кино набрало ход, новая театральная драматургия от Константина Сергеевича отвернулась. Другое дело, что наш театр был столь многим обязан «системе», что продолжил ехать – и едет – по накатанной. А прорывы случались и случаются как раз «вне системы». – Ленком с «Юноной», «Холстомер» в ленинградском БДТ, любимовская Таганка, Современник плохо с ней (или вовсе с ней не) монтируются…
«Система», смешав представление с жизнью, стёрла смыслы, которые изначально несла в себе драматургия. Заставила зрителя выискивать те зёрна, которые усилиями «системных» режиссеров и актеров оказались истолчены в труху художественности и психологизма и развеяны по сцене.
Маяковский был в своем роде прав, говоря про «увеличивающее стекло», – но мы вынуждены наблюдать психофизические действия актеров, заставляя себя принять эту технику – за действительность. Получается двойной обман: обманывают нас, обманываем и мы себя. Впрочем, обманываются и актеры – перевоплощаясь под косые взгляды нашего неверия.
Вот вопрос: как это в шекспировском «Глобусе» обходились без Станиславского?
Система еще приучила актеров – а вслед за ними и все общество – к тому, что они, мол, «инженеры человеческих душ». Творцы. И судьи. Как результат, профессиональные лицедеи теперь на виду – и не только на сцене. Они «герои» – не в пьесе даже, а в жизни. Их мнение (!?) ценится, важно, они причислены…
И жизнь превращается в театр. Но это уже, действительно, театр абсурда. В самом дурном понимании – далеком и от искусства, и от жизни, и вызывающем только недоумение.
Любопытно: что все-таки имел в виду Чехов, считавший «Вишневый сад» комедией? Не извратил ли Станиславский в угоду своей системе – и, конечно, сценическому успеху, поскольку первоисточник вряд ли мог быть принят, настолько он был раньше всех сроков понимания – чеховский замысел? И найдется ли режиссер, который сойдет со станиславской колеи – и поставит, наконец, автора?..
А ведь «Вишневый сад» – если вчитаться в него без «системных» очков, психофизики и прочих интерпретаций – подозреваю, может стать настоящим хитом. Особенно теперь: трагикомедия всеобщего идиотизма, слов и действий, не имеющих ни почвы, ни перспективы, кажущейся деятельности и вроде бы осмысленной жизни, – эта комедия, будучи поставлена как замыслена, стала бы в том числе хорошей эпитафией и системе Станиславского.
21 декабря 2010.
