Начало повести здесь
…Ольга Сергеевна вошла в класс какая-то непривычно печальная, осунувшаяся. Можно было подумать, что она всего несколько дней тому назад переболела тяжелой, опасной болезнью и поднялась с постели до срока, еще как следует не выздоровев. Тихо с нами поздоровавшись, она не стала открывать классный журнал, а подошла к любимому своему месту возле окошка, долго глядела куда-то вдаль на пустынное предзимнее поле, на луг и речку, которая блестела узенькой застывающей ленточкой возле старой плотины, и вдруг сказала:
— Сегодня пришло известие, что в Париже умер великий русский писатель Иван Алексеевич Бунин.
Мы выжидающе съежились, сжались за партами. Болезненное, тягостное состояние Ольги Сергеевны передалось и нам, хотя никто из нас ни разу не слышал имени Бунина, не держал в руках ни одной его книги. Если бы подобное известие нам принесла, к примеру, Анна Павловна или даже сам Дециметр, мы бы ни за что им не поверили. Всех великих писателей мы знали, их портреты висели и в нашей школьной, и в сельской библиотеках. Там были Пушкин, Толстой, Горький, а вот никакого Бунина не было. Но не поверить Ольге Сергеевне мы не могли.
Она продолжала стоять возле окошка, по-прежнему какая-то отрешенная и до опасного печальная, казалось, навсегда забывшая о нас, своих учениках. Но вот она повернула к нам серое, заметно постаревшее за ночь лицо и неожиданно призналась:
— Я несколько раз видела Ивана Алексеевича в Петербурге.
Не смея шелохнуться или невзначай скрипнуть крышкой парты, мы приготовились слушать ее рассказ о невообразимо далеком, а может, и вообще даже никогда не существовавшем Санкт-Петербурге и о таком же далеком, неведомом писателе Бунине. Но сил на рассказ у нее, кажется, не хватило. Она осторожно протерла носовым платочком очки, еще раз глянула на луг и речку, а потом, словно возвращаясь из какого-то немыслимо давнего, забытого времени назад в класс, сказала нам:
— Давайте я вам почитаю Бунина.
Мы осторожно, в полдыхания вздохнули и приготовились слушать.
Ольга Сергеевна сделала несколько почти неслышимых шагов от окошка к столу и так же неслышимо открыла необычную, в тисненом коричневом переплете книгу, которая, оказывается, лежала у нее среди учебников и тетрадей, завернутых в газету.
— «Лирник Родион», — прочитала Ольга Сергеевна заглавие рассказа.
Потом она на мгновение замолчала, словно давая и нам, и самой себе до конца понять и до конца насладиться такими простыми, но такими необыкновенными в сочетании словами — «Лирник Родион» — их звучанием, их музыкой, которую мы, живущие на порубежной Украине, сразу почувствовали и уловили.
Ольга Сергеевна осталась нами довольна и, выждав еще совсем чуть-чуть, продолжила чтение:
«Сказывал и пел этот «Стих о сироте» молодой лирник Родион, рябой слепец, без поводыря странствовавший куда Бог на душу положит: от Гадяча на Сулу, от Лубен на Умань, от Хортицы к гирлам, к лиманам. Сказывал и пел на пароходике «Олег» в Херсонских плавнях, в низовьях Днепра, в теплый и темный весенний вечер.
Из конца в конец Днепровья странствовал и я в ту весну. В Полтавщине она была прохладная, с звонкими ветрами «суховиями», с изумрудом озимей, с голыми метлами хуторских тополей, далеко видных среди равнин, где, как в море, были малы и терялись люди, пахавшие на волах под яровое. А на юге тополя уже оделись, зеленели и церковно благоухали. Розовым цветом цвели сады, празднично белели большие старинные села, и еще праздновали, наряжались молодые казачки: еще недавно смолк пасхальный звон, под ветряками и плетнями еще валялась скорлупа крашеных яиц. В гирлах же было совсем лето, много стрекоз вилось над очеретом, много скиглило рыбалок, отражавшихся в серебристых разливах реки».
Все нам тут было родное и близкое: Днепровье, Гадяч и Сула, о которых мы не раз слышали от своих родителей, «суховии», озимые и яровые поля и действительно праздничные, белые в пасхальные дни села от цветущих садов и заново после долгой зимы побеленных домов.
С нетерпением мы ждали, что будет в рассказе дальше, сидели тихо, совсем по-взрослому подперев кулачками щеки, и, не отрывая глаз, следили за каждым движением Ольги Сергеевны...
И вдруг дверь в класс резко открылась и на пороге возник Дециметр:
— Что здесь происходит? — громким, но, как нам показалось, немного испуганным голосом спросил он.
Приученные Анной Павловной при виде директора немедленно подниматься, мы в одно мгновение забыли и об Ольге Сергеевне, и о лирнике Родионе и, словно вымуштрованные солдатики, вскочили из-за парт.
Поднялась и Ольга Сергеевна. Но Дециметра она, кажется, нисколько не испугалась, ответила ему тихо и спокойно, без всякого волнения, как умела это делать только она:
— Мы читаем рассказ Ивана Алексеевича Бунина «Лирник Родион».
— Я слышу, что Бунина! — на полуслове оборвал ее Дециметр и, сделав к Ольге Сергеевне через весь класс несколько непомерно широких шагов, потребовал: — Дайте сюда книгу!
— Пожалуйста, — протянула ему развернутую книгу Ольга Сергеевна.
Дециметр с силой, двумя руками, захлопнул ее, но потом открыл заново, правда, не на том месте, где читала Ольга Сергеевна, а на самой первой странице и вдруг замер еще в большем испуге, словно увидел там что-то для себя непомерно страшное и опасное. Замерли и мы, не зная, что же теперь будет и с Ольгой Сергеевной, и с нами...
Но вот Дециметр ожил, лицо у него из мертвенно-бледного превратилось в красной, налитое; каким оно обычно бывает у людей, только что вошедших в дом с мороза.
— Значит, из Парижа? — медленно, с расстановкой произнес он, глядя Ольге Сергеевне прямо в глаза.
— Из Парижа, — все так же спокойно ответила она, совсем как будто не заметив этого разъяренного, угрожающего взгляда.
И тут Дециметр резко, по-военному повернулся через левое плечо, прищелкнув каблуками начищенных хромовых сапог, и не попросил, а скомандовал Ольге Сергеевне:
— Зайдите в мой кабинет!
— Хорошо, — согласилась она и на это, но, прежде чем уйти вслед за Дециметром, сказала нам: — Садитесь, я скоро вернусь.
Но мы сели не сразу, а стояли еще несколько минут, пока длинная и вся какая-то напряженная в эти мгновения фигура Дециметра не скрылась за дверью.
Не было Ольги Сергеевны, наверное, минут двадцать. Вначале мы сидели совсем окаменело, испуганно, но потом немного пришли в себя и стали потихоньку переговариваться, шушукаться, теперь уже вслух загадывая, какое наказание нам придумает Дециметр за этого неведомого лирника Родиона, о котором написано, оказывается, в книге, напечатанной в самом Париже.
Но вот наконец дверь тихонько скрипнула, отворилась, и в класс вошла Ольга Сергеевна. Была она чуть взволнованной, бледной, хотя и старалась этого волнения не выдать. Несколько минут Ольга Сергеевна постояла возле окошка, то, близоруко щурясь, смотрела куда-то вдаль, то принималась вдруг протирать платочком очки, поправлять на них шелковый шнурочек, неловко зацепившийся колечком за дужку, то обеспокоено поглядывала на нас, не замечая, как маленький серебряный крестик выбился у нее из-под воротничка и тяжело лег ровно посередине груди.
Книги у нее в руках не было, и это напугало нас больше всего. Раз уж Дециметр забрал книгу, значит, он задумал что-то совсем страшное. Мы готовы были раскаяться, пообещать ему, что никогда больше не будем читать никакого «Лирника Родиона», лишь бы он не ругал Ольгу Сергеевну. Дециметр всякие раскаяния любил, особенно если они происходили принародно, на собраниях пионерской дружины или на школьной линейке. Мы начали потихоньку перешептываться, сговариваться, кого лучше всего снарядить на переменке к Дециметру, чтоб он назначил день сбора дружины.
Ольга Сергеевна все так же стояла возле окошка, совсем отрешенная и как будто даже чужая нам. Так прошло, наверное, минуты три-четыре, невыносимо длинных и томительных, какие чаще всего бывают лишь в самом конце урока перед звонком. Но вот Ольга Сергеевна чуть вскинула голову, повернулась к нам и, кажется, не столько услышала, сколько почувствовала наши тайные переговоры. Она тяжело, нескрываемо вздохнула и, одним только взглядом успокаивая нас, подошла к классной доске.
— Запишите домашнее задание по математике, — немного громче, чем делала это обычно, сказала она и взяла в руки мелок.
Мы почти мгновенно затихли, достали дневники, ручки и, наблюдая, как она пишет на доске строчку за строчкой своим удивительно ровным, строгим почерком, который так нам понравился с самых первых дней, сразу поняли, что ходить к Дециметру нам ни за что не надо.
...И мы действительно к нему не пошли и даже не вспоминали об этом, словно и не сговаривались каяться, не собирались просить у директора прощения. Мы просто стали ждать, что будет дальше, когда Дециметр сам построит общешкольную линейку или назначит время сбора пионерской дружины. Но прошел и день, и другой, и даже, кажется, целая неделя, а Дециметр времени сбора и построения не назначал и вообще делал вид, как будто в нашем классе ничего особенного не случилось.
Но потом он вдруг зачастил к нам на уроки. Делал он это по какой-то своей хитроумной системе, выборочно и неожиданно: то вдруг появлялся в классе еще на переменке до звонка, то заходил едва ли не в середине урока, настораживая и пугая нас, а то мог заглянуть и в самом конце, когда мы уже поспешно записывали домашнее задание. Он проверил нас почти по всем предметам, начиная от математики и заканчивая пением, хотя сам нот, как мы догадались, не знал и не умел играть ни на одном инструменте. А однажды Дециметр заявился к нам на урок физкультуры, чего раньше, при Анне Павловне, никогда не делал. Он потребовал у Ольги Сергеевны календарный и поурочный планы и после, стоя на бугорке возле турника, внимательно следил, чтоб мы выполняли все согласно этим планам: делали предварительную разминку, разучивали гимнастические упражнения, гуськом, как муравьи, бегали по бревну, которое у нас называлось бумом. Нам было чуточку смешно и даже жалко смотреть, как он одиноко стоит посреди двора с тетрадкой в руках и мерзнет на холодном ноябрьском ветру.
После каждого такого посещения Дециметр приглашал Ольгу Сергеевну к себе в кабинет. Что он там говорил ей и что она ему отвечала, мы не знали, но Ольга Сергеевна ничуть не менялась, не придумывала никаких новшеств согласно указаниям Дециметра. По крайней мере, мы этого не чувствовали.
Ничего не изменилось в нашей школьной жизни даже после того, как Дециметр устроил нам «открытый» урок по математике, пригласив на него учителей не только младших, но и старших классов из второй смены. Ольга Сергеевна была спокойна, уравновешенна, и это ее спокойствие каким-то невидимым путем передалось и нам. Мы отвечали на вопросы не хуже и не лучше, а как обычно, когда на уроке была одна лишь Ольга Сергеевна. Дециметр этому, кажется, не поверил и, наверное, решил, что мы с Ольгой Сергеевной сговорились обо всем заранее, как, случалось, сговаривались перед «открытым» уроком учителя и ученики из других классов.
И все-таки Дециметр после открытого урока немного успокоился и опять словно забыл о нас. Мы осмелели и собрались было спросить Ольгу Сергеевну, вернул ли он ей книгу Бунина и будем ли мы читать дальше «Лирника Родиона». Спрашивать должна была Оля Авраменко, но не на уроке, а во время переменки, когда Ольга Сергеевна будет дежурной по коридору.
Но наш замысел сорвался, потому что именно в этот день к нам в школу вдруг приехала из города инспекторша района Мария Ивановна.
Продолжение здесь
Начало повести здесь
Tags: ПрозаProject: Moloko Author: Евсеенко И.И.