Галина Ицкович, исследуя Гавану, идет хемингуэевским курсом, учится танцевать, посещает табачную ферму и пытается вернуть ключ его владельцу.
Данайцы и гаванцы
Что это мы всё о русских да о русских, говорит Марио. Американское присутствие на Кубе было гораздо более длительным, давайте лучше о них! Тем более что экскурсия “Американское наследие Кубы” вами оплачена. Марио, как и многие встреченные нами кубинцы, часто щурится: лукавство, достойное героев плутовского романа? привычка отмахиваться от навязчивого солнца?
Что подарили Кубе американцы? Розовый, как позавчерашний именинный тортик, отель “Хабана Либре” (бывш. “Хилтон”); пережившее революцию гламурное кабаре “Тропикана” (в экскурсию не входит, но мы уже и сами отметились накануне); построенную генералом Вудсом ещё в 1902 году набережную Малекон. И, конечно, Хемингуэя. Вся Гавана – это музей Хемингуэя: его любимые места показывают туристам, его лицо в самых неожиданных ракурсах глядит с мемориальных досок. Мне уже доводилось описывать маленькое путешествие за пределы Гаваны на виллу Хемингуэя, Финка Вихия, и в близлежащую деревню Кохимар, но и в Гаване папаши Хэма хоть отбавляй: бронзовый Хэм сидит у стойки в баре “Ла Флоридита”, дух его руководит приготовлением вкуснейших в мире коктейлей мохито в “общепитовском”, но знаменитом кабачке “Ла Бодегито дель Медео”. Если смотреть от площади Катедрал, где храм с ассиметричными башнями, тот самый, в котором был захоронен Колумб (причем гаванцы гордятся ассиметрией не меньше, чем какие-нибудь пизанцы гордятся углом наклона), можно разглядеть единственную на квартале вывеску и веселую тусовку, ярким пятном выделяющуюся на фоне древнего ракушняка.
Наверное, люди острова создали здесь некий феномен, этакую временную петлю, Касабланку форевер. A существовавший здесь задолго до революции гибрид зачастую противоречащей мрачным реалиям лёгкости, фатализма, подозрительности и легкомысленности и был тем магнитом, который притягивал Хэма.
Секрет мохито прост: не жалеть ингредиентов! Зелёные стаканы плывут над головами, запах мяты смешивается с пряным джазом… При Хэме всё было иначе, тише и пьяней. “По ком звонит колокол” писался то ли за стойкой, то ли за столиком в дальней комнате, где сидят люди посерьёзней. А здесь, около стойки, прямо в толпе танцующих, играет джаз не хуже новоорлеанского, просто живая картинка из знаменитого фильма “Buena Vista Social Club”. Гавана кинематографична, в этом ей не откажешь.
Переползаем хемингуэевским курсом в “Ле Флоридиту”, дегустировать дайкири. Здесь легко знакомятся, радуются и английскому, и английскому с русским акцентом. Спешат выплеснуть на нас горяченькую новость. По законодательству “мокрых ног /сухих ног”, с 1966 по 1995 год любой бежавший с Кубы получал статус беженца в Соединённых Штатах. В девяностых законодательство ужесточилось: нелегальный эмигрант, пойманный в территориальных водах, должен был быть отправлен обратно на Кубу, а вот ступивший на землю США получал статус через год и один день. Так вот, пока мы вчера гуляли по пустынной площади Революции и дивились гигантским профилям былых вождей, Барак Обама изменил законодательство, и новые знакомцы немедленно сообщают нам об этой поистине ужасной для них новости с некой интонацией упрёка. Всё продолжает быть сложным.
Ну и что с того, что в книжном магазине всё по-испански! Всё равно нельзя не зайти в книжный. Наградой мне желтоватые, в черни нежных каллиграфических кружев реплики старых карт, “ну что вы так мало взяли, берите ещё”! Их никто не покупает, берите (уже через неделю я буду горько сожалеть о том, что не скупила все имеющиеся)! Грасиас, что зашли! Магазин государственный, никому не нужный. Вижу на полках и свою знакомицу “Опус-Гавана”. Припоминаю замечание Инфанте Кабреры: никогда продавцы книг не уважали литературу.
И ещё припоминаю цитату: “Нет пророка…”. Но это понятно. В Гаване литераторов хоть отбавляй, особенно поэтов. Здесь хочется писать стихи, они вокруг, в воздухе, их остаётся только поймать за прозрачные крылышки и записать — на каком языке, неважно! Алехо Карпентьер создал свой собственный жанр, «real maravilloso» (приблизительный перевод — «чудесная реальность», и она ощущается именно здесь). А как же правда жизни? Правда чувствуется скорее у Кабреры Инфанте в “Трех грустных тиграх”. А ещё на Кубе много замолчавших, писавших не только литературу, но и историю именно своим молчаливым протестом: Элисео Диего, Дульсе Мария Лойназ.
Лойназ молчала особенно эффектно: не напечатав ни строчки с 1959 по 1984, в 1992 году она получила самую престижную премию испаноязычного мира, премию Сервантеса. Её дом был местом паломничества поэтов и мыслителей, символом не-существования в неприемлемом мире кастровской Кубы. Я видела его в фильме чешской документалистки Яны Боковой. Впрочем, она успела заснять и саму Лойназ, кубинскую Ахматову, держащей оборону против кастровских реалий в кубинской итерации Фонтанного Дома. Яна Бокова бежала из Чехословакии в 68-ом, а значит, была в этой теме человеком неслучайным и сумела передать удивительный аромат старого дворца, стихи и музыку Гаваны, вольных псов, окружавших удивительную несломленную женщину…
Ну а другие несогласные? Ринальдо Аренасу как гомосексуалисту дали покинуть страну (Ринальдо скрывался от ареста в парке Ленина — хорошо всё же прятаться от преследователей в тёплом климате! В России он попался бы гораздо быстрее). А вот писателям Рейнальдо Пинеде и Естебану Джункере повезло меньше, и они оказались в тюрьме на годы. Как знакомо! Господи, до чего же знакомы эти истории попыток побега, невозможности побега, воспалённой интеллектуальной пуповины — мы прожили такую же реальность не так уж давно.
Экскурсий к домам замолчавших поэтов не водят, а жаль: дом Лойназ где-то совсем рядом. Но за сегодняшний день нам бы с Хемингуэем успеть разобраться… Не будем жадничать. Финка Вихия, Кохинар — и назад в Гавану. Построенный Хёрши идеальный город для рабочих уговорились не посещать, всё равно и там всё давно было предано анафеме, передано на откуп кому-то из партократов, переименовано в Камило Сьенфуэгос, перекрашено и развалено.
Возвращаясь поздно вечером, никак не можем открыть ворота спящего нашего пансиона: огромный ключ проворачивается без результата. Такси уехало, сварка погасла. Тишина, захлопнутые наглухо ставни и ворота. На улице нет даже подозрительных личностей, стоящих тут каждый вечер. Остается колотить в массивные плотно пригнанные, древнего дерева ворота, даже не вздрагивающие от наших атак. Становится ясно, что сегодня придется ночевать на скамейке. Оглядываемся вокруг. Последние плохо стоящие на ногах гуляющие переползают Малекон. Последние не востребованные сегодня проститутки идут по обочине.
К счастью, замечаю движение за ставнями соседней аптеки.
Добрая женщина в ответ на мою тираду беспомощно поднимает руки, по-мультяшному изламывает брови, но всё-таки набирает номер на старомодном телефоне, одновременно запрокидывая голову и крича кому-то невидимому за решёткой внутреннего двора. Заспанный молодой человек впускает нас, не особо разбираясь, кто мы такие. Он обещает дать утром запасной ключ.
Перед сном проверяю стену с газетными вырезками. Нет, новый поворот кубинско-американских отношений не добавлен пока к настенной летописи.
Предпоследний гаванский день
— Клю-юч!..
— Что? — кричит мой муж с балкона нашей casa.
— Ключ не забудь!.. — я стою на тротуаре, запрокинув отяжелевшую за время пребывания в Гаване голову. Неожиданное, чисто кубинское явление — это реакция волос на смог в воздухе. А смог совсем не шуточный: старые автомобили передвигаются в клубах собственных выхлопов. Волосы мои даже вытянулись под собственной тяжестью, оттягивают голову назад, вымыть из них копоть — дело не одной головомойки. А ещё одна метаморфоза — это вернувшееся типично южное умение разговаривать черeз окно: “Клю-юч!..”
По улице я иду с лицом серьёзным, волосы затянуты в тяжелый пружинчатый узел, этакая благопристойная, солидная даже дамочка. Но представьте себе — чмокают! Всё равно чмокают вслед все без исключения мужчины. Мачизмо, культуру куртуазного ухаживания за женщиной, не вывести никакими революциями.
Сегодня всё закрыто — воскресенье. Но мне в предпоследний мой гаванский день очень важно найти школу сальсы.
Гавана заслуженно зовется столицей сальсы. Кубинская сальса и отпочковавшаяся от неё в начале девяностых прошлого века тимба — это танцы особенные, замешанные на здешнем гремучем культурном сплаве. Музыка, сопровождающая тимбу, тоже весьма своеобразна, так как именно в девяностые на Кубу вернулся весь остальной мир, и свежая музыкальная кровь возродила творчество музыкантов-островитян. Среди кубинских музыкантов предшествующие тридцать лет считаются периодом культурной изоляции. Всё так просто: музыка, как и танец, как и культура в целом, не могут жить без внешних влияний, a в отрыве от остального мира превращаются в нечто формальное, застывшее. Возвращение Кубе мирового музыкального процесса и было “отпраздновано” зарождением тимбы.
А ведь кубинские музыкальные традиции, от афро-кубинского джаза до сона, от данзона до румбы, совершенно уникальны. Взять, к примеру, сон. Сон — это стиль кубинской музыки, объединивший напевы фермеров-кампесино, выходцев из Испании, и контрданцы — внучатой племянницы чинного контрданса, остроумно прозванной “англо-франко-испано-афро-кубано-танцем”, с африканскими ритмами и ударными инструментами, привезенными на остров вместе с миллионoм африканских рабов в XVI веке. Сон лежит в основе многих известных стилей афро-кубинской танцевальной музыки. В Нью-Йорке сон смешался с другими музыкальными стилями, что привело в конечном счете к созданию сальсы, вернувшейся потом на Кубу. Исполняется сон маленькими ансамблями, использующими гитару или трес (напоминающий гитару инструмент с тремя парами струн) из испанской традиции, мараки (или «маракасы»), гуиро, клаве и бонго для ритмического аккомпанемента, а для басовых партий — маримбулу. Контрданцу играют оркестры-типико (две скрипки, два кларнета, контрабас, корнет-а-пистон, тромбон, и местные инструменты ophicleide, paila и гуиро). Лауд, кубинская разновидность лютни, больше всего напоминающая грушу в разрезе, чернеет эфами-косточками. Лауд прославился после выхода “Buena Vista Social Club”. Он тоже входит в число инструментов, занятых в оркестрах сона. У каждого стиля — свои звезды, свои оркестры, свои горячие последователи и поклонники.
А как хороши танцоры! Они следуют за музыкой с тщательностью художника, следящего на пленэре за каким-нибудь колыханием луга. Гармония и ритм, колышущие бедра, повторы музыкальной фразы превращаются в магическое действо. Теперь вам ясно, почему урок сальсы нужно взять именно здесь?
Вооружившись сразу несколькими картами, я отправляюсь в путь через Старую Гавану. И, как, собственно, и ожидалось, оказывается, что небрежное сплетение магистралей на официальной карте разительно отличается от логики прямых улиц и ввинчивающихся в них со всех сторон переулков, переименованных на полдороге, обрывающихся и перехлестывающихся без предупреждения.
В первом же месте, в котором я справляюсь о находящейся “где-то рядом” школе, мне начинают объяснять, что лучше всего сегодня пойти в La Casa del Son (Дом сона). Из темноты подъезда подтягиваются желающие помочь. Подробно жестикулируя:
—За угол и идти, идти… много кварталов. Дойдёте по Calle Обиспо до Санта-Клары, а там спросите.
Легко сказать, “спросИте”. Но — иду в указанном направлении, попутно вбирая звуки и краски.
Прохожу площадью де-Сан-Франсиско. У стен монастыря, где покоится в банках консервированный святой, монах Теодоро, поклониться которому приходят верующие и которого показывают пионерам в качестве атеистической пропаганды, стоит памятник местному бездомному, много лет прожившему на этом самом месте. Одновременно ухватись одной рукой за бороду, другой за указательный палец и наступи ему на ногу — и сбудется желание. При жизни ему оказывалось, думаю, гораздо меньшее внимание.
Поворачиваю на Обиспо, прохожу мимо ресторанчикa “Ле Пари”, где музыка звучит практически всегда, начиная с самого утра; проталкиваюсь сквозь очереди желающих прибрести интернетную карточку и желающих обменять деньги в единственном работающем сегодня обменном пункте; через толпы желающих сфотографироваться на фоне очередного музейчика с революционной тематикой (лучше надеть для этого футболочку с портретом Че Гевары, продающуюся тут же). До чего приятна эта толчея, дружелюбные полупинки, путающиеся под ногами собаки в потерявших цвет кофточках и просто собаки, неодетые, но не менее защищённые в своем праве знать, “что дают”.
Продолжение следует...
Путешествие на Кубу. Гавана и окрестности. Часть первая
Путешествие на Кубу. Гавана и окрестности. Часть вторая
Путешествие на Кубу. Гавана и окрестности. Часть третья
