Если вам ещё не наскучило читать о моих впечатлениях о историях болезни замечательных людей, просто посмотрите на этот рисунок. Усталая девушка со складкой у рта и тревогой в глазах - легендарная русская актриса, как и Мари Дюплесси, пала жертвой "болезни XIX века", которая и спустя 200 лет продолжает кошмарить миллионы людей - туберкулёза.
История 40. Варвара Асенкова - так хороша, что горько смотреть.
Так о ней сказал великий Щепкин, сыгравший на гастролях в Александринском театре Санкт-Петербурга несколько спектаклей. Конечно, он не мог не посмотреть спектакли как зритель. Молодая Асенкова была абсолютно органична в "гермафродитических" ролях с переодеваниями в обаятельных юношей, и в возрастной роли противной кумушки. И я думаю, Щепкин под впечатлением от ее игры, произнес эту знаменитую фразу, которую вырвали из контекста и теперь цитируют в доказательство ненависти и неучтивости великого актера к первой актрисе Александринского театра.
Впрочем, к нелестной критике Варваре Асенковой было не привыкать - зрители сходили по ней с ума, осыпали цветами, устраивали овации, а газеты соревновались в том, чья рецензия окажется более жестокой. Сплетни коллег за кулисами становились все более нелепыми. Пора было бы девушке привыкнуть к клевете и нарастить ещё пару слоев кожи, но вместо этого Варвара Николаевна заливалась слезами и замыкалась в себе.
Косые взгляды преследовали девочку с рождения. Иначе и быть не могло - незаконнорожденная дочь от актрисы императорского театра Асенковой - старшей и офицера с несговорчивым характером на приличное будущее претендовать не могла. Сожительство родителей к браку так и не привело, мало этого, отец, разжалованный за ссору с начальством и сосланный на войну, к любовнице и детям не вернулся, женившись на благополучной дочке офицера. Александра Егоровна, мать, скованная обязательством не выходить замуж пока играет в театре, снова избежала одиночества, и у ее детей появился очередной "гражданский" отчим, смотритель "зелёных карет" Александринки. На этом казенном транспорте развозили по квартирам артистов после спектакля. Другого пути при таком происхождении Варваре не было, как только отправиться в театральную школу. Но или преподаватели не сумели раскрыть талант девочки, или место в училище понадобилось более состоятельной ученице, как бы то ни было, через два года Асенкову отчислили за "отсутствие таланта". Дальше был пансион, манеры и французский язык, но и в нем Варвара не задержалась. Девушка должна была зарабатывать, и конечно в театре. Однако все было грустно - девушка была миловидна, стройна, неплохо пела, но играть не могла. Впереди на долгие годы была работа статистки на заднем плане за гроши. Но и для этого нужен был навык. Партнёр матери по сцене, ведущий актер Александринки Сосницкий согласился позаниматься с девушкой. Судьбу Асенковой решил случай - Сосницкий поручил Варваре подавать ему реплики и прочесть монолог. Пробубнив несколько фраз, девушка вдруг как будто начала жить в образе. От нее было невозможно оторваться. Сосницкий настоял, чтобы ей дали роли в его бенефисе. Варвара выступила триумфально, и критики заговорили о новой первой актрисе Александринки. Ей платили гроши, назначали играть каждый день, иногда по два-три спектакля.
Государь, известный театрал, оценил талант дебютантки и авансом выразил ей доверие, отправив в подарок бриллиантовые серьги. Счастья Варваре бриллианты не принесли. Сестры Самойловы, посредственные актрисы и бездарные певицы, соперницы в театре, не смогли обойти Асенкову ни на сцене, ни в царской милости, ни в личной жизни. Как известно, черная зависть к чужому недостижимому успеху - почти всегда триггер самых страшных событий. То, что случилось дальше, их заслуга, и только они повинны в ранней мучительной смерти Асенковой. Девушки начали войну - публиковали заказные статьи, полные мерзостей, писали пасквили и отправляли их домой Асенковой, распускали сплетни о ее беременности, о многочисленных любовниках, намекая даже на императора. Его величество, как примерный семьянин, был в ярости и запретил повышать жалованье Асенковой ввиду отсутствия у нее успехов, чтобы отвести от себя ревность ее величества. Про отсутствие успехов особенно забавно - Асенкова делала театру кассу даже в те дни, когда танцевала Тальони. Все понимали, что Асенковой физически некогда было крутить романы и подрабатывать древнейшим способом, она работала, чтобы содержать семью, платить за квартиру, принимать гостей, которых нужно было кормить и поить, и иногда не только чаем, но рациональное во внимание не принималось -да здравствует сплетня!
Нападки на Асенкову попадали на благодатную почву - вместо того, чтобы потребовать порядка, когда публика срывала ее спектакли, прикрикнуть, объявить ультиматум, она несколько дней заливалась слезами и запиралась дома. Ее пытались похитить, грозили убить, и она переживала все сильней, а алые пятна на щеках горели все ярче. Защитить ее было некому, кроме нее самой, но вместо стали в ее характере были только слезы.
Гоголь и Некрасов обожали ее, Пушкин ненавидел. "Я бы дал вам пощечину, - говорил он соседу в театре, - но боюсь, что Асенкова примет это за аплодисменты. И ноги у нее кривые". Почему солнце русской поэзии ненавидел двадцатилетнюю актрису? Думаю, именно за отсутствие у актрисы характера. Как каждый нормальный мужчина он не выносил женских слез? Она была лишена внутреннего стержня и готова была быть жертвой?
Даже прелестные ножки, которые Асенкова соблазнительно показывала в одноименном водевиле, не изменили отношения Пушкина к ней. А может, поэт поверил слухам о близости актрисы с царем, которого он ненавидел?
Когда Асенкова блистательно показалась ещё и в драматическом репертуаре, зависть Самойловых прошла точку невозврата. Травля нарастала. Девушка не знала жизни вне сцены, у нее не было ни доспехов, ни оружия, ни верного рыцаря. Она была розой без шипов, и скорее напоминала нежный колокольчик, который вянет сразу, как только на него наступят.
К 1838 году здоровье Асенковой было окончательно разрушено. Травля, сорванные спектакли, пасквили, угрозы, покушение с зажженной шутихой, брошенной ей в лицо, погром в квартире, попытка похищения, истерики и бесконечная работа на износ и всего 28 дней отпуска за шесть лет в сыром и холодном Ораниенбауме - чахотка расцвела на щеках так, что не надо было грима. Горящие глаза были прекрасны на сцене, но пугали докторов. Умер от чахотки затравленный, как и Асенкова, Дюр. Тяжело пережив потерю друга, она замкнулась в себе и ещё глубже погрузилась в работу и депрессии.
На сцене она ломала традиции - после нее сумасшествие Офелии больше не играли под пафосный гром оркестра. Она не заламывала руки, не вставала в эффектные позы, не выкрикивала текст, она тихонько пела в мертвой тишине, а зал рыдал. Мне кажется, что-то похожее я видела в великом фильме Козинцева.
Она изгнала со сцены пафос, экзальтацию, жеманство. Ее комизм был совершенен - без пошлости и заигрывания она умела рассмешить зрителя до слез. Движения были совершенны, жесты вызывали восторг. Апатичная в жизни, на сцене она ярко проживала чужие судьбы.
Строгий Белинский был в полном восторге, Некрасов посвятил ей прекрасные стихи. Ей было суждено играть всего шесть лет. Она умерла в апреле 1841 года, промучившись несколько месяцев чахоткой. Ей только что исполнилось 24 года. На ее похоронах народу было так же много, как на похоронах Пушкина, несмотря на проливной дождь, который начался, когда процессия добралась до Смоленского кладбища.
В прошлом веке Варвара Асенкова была перезахоронена в Александро-Невской лавре. Во время войны единственная бомба, попавшая на территорию кладбища, разбила ее могилу, на ее месте нашли только воронку с водой.
Ни книжки, ни платья, ни веера не осталось от великой актрисы Варвары Николаевны Асенковой, легенды русского театра.
PS. Первый сезон Национальной оперной премии Онегин мы проводили в Александринке. Заблудившись в незнакомом театре, я запуталась в черных занавесах в кулисах. Темно, страшно, холодный сквозняк, и никого вокруг. Несмотря на репетицию, вдруг стало очень тихо. Я искала кого-то, кто помог бы мне найти путь к гримёркам. Бледная женщина в сероватом свободном платье с распущенными мокрыми волосами двинулась на меня из кулис. Я ощутила запах сырой земли и поняла, что на ней саван. Это была она.
Через год я снова заблудилась в Александринке, хотя уже неплохо ориентировалась в театре. На полутемной пустой лестнице меня кто-то сильно толкнул в спину. Конечно, это был злой Дюр. В каждом театре есть свои призраки.
