Журнал «Вокруг света», который мы выписывали ежегодно, в детстве восхищал цветными фотографиями. До сих пор помню лица индейцев, снятых где-то в джунглях Амазонки – белые полосы на лбу, на щеках, словно след вездесущей смерти. Читая «Вокруг света», я узнал про древнеегипетских ушебти – магических помощников, которые должны были работать за умерших в загробном царстве. Про тех призраков, которые, если верить легендам, и поныне бродят по пражским мостовым. Про рыцарей и носорогов, про остров Мэн, где живут бесхвостые кошки, про муху цеце и флибустьеров, про всё, что кажется таким заманчивым и жутковатым в десять-двенадцать лет.
В сельском доме в Городищах тоже было много журналов. Дед, в прошлом учитель математики, подписывался на «Науку и жизнь», «Крокодил», «Здоровье», «Роман-газету». Как коммунист, он должен был выписывать и какое-то партийное издание. Почему-то он выбрал не газету «Правда», а журнал «Политическое самообразование», но я ни разу не видел, чтобы дед его читал. Иногда я брал «Политическое самообразование», когда уходил в сортир – взрослые назвали его «комнатой принудительной задумчивости». Сортир размещался в холодной, не отапливаемой части дома, летом его прогревали бившие в щели солнечные лучи, сладковато-вонючий запах из ямы щекотал нос, а слова в журнале никак не хотели складываться в общий смысл, были трескучими и деревянными, как возвышение, на котором я сидел.
В журнале «Здоровье» я любил рассматривать картинки.
На одной система кровообращения человека была изображена как город, по которому передвигаются маленькие человечки – маленькие тельца. Слово «онанизм» пришло из этого журнала, и ещё слово «акселерация».
В «Науке и жизни» иногда печатали короткие детективные рассказы. Ещё в нём публиковали разного рода логические задачи, правда, решить самостоятельно удавалось очень немногие. К этому журналу было уважительно-бесстрастное отношение: я сразу решил, что буду читать его, когда стану постарше.
Зато «Крокодил» я прочитывал от корки до корки. Не потому, что в нём было много смешных рассказов, стихов, фельетонов и пародий, нет. По-настоящему остроумные рассказы печатали на последних страницах – место, выделенное для переводных материалов, в основном из юмористических журналов стран социалистического содружества. Там же публиковались рисунки из западных изданий, например, из «Панча». Благодаря этому я собрал небольшую коллекцию вырезок, посвященных совершенно не детской теме – тюремному юмору. Не могу объяснить, что меня так привлекало в рисунках, на которых люди в полосатой одежде сидели в зарешёченных камерах. Возможно, это был какой-то неосознанный протест против сладко-сказочной иллюстративности большинства детских изданий?
«Крокодил» нравился тем, что представлял изнаночную сторону взрослой жизни, точнее, конфликты и противоречия, которые старшие старались сглаживать, прятать их куда подальше. Пьяницы, прогульщики, бюрократы, спекулянты, лодыри, легкомысленные девицы, плагиаторы, грубияны и хамы, неверные жёны и мужья, завистники, лгуны, рвачуги, взяточники, разнообразнейшие, как тогда говорили, отрицательные типы возникали во всей своей яркости и своеобычной неприглядности, живости и пестроте. Такую полную галерею человеческих пороков я позднее встретил только у Диккенса и – отчасти – Бальзака. «Крокодил» семидесятых годов прошлого века избавлял от идеалистического взгляда на социалистическую действительность – низкий тогдашний поклон ему за это, респект и уважуха из сегодняшнего дня.
Тому, что в тогдашнем «Крокодиле» писали о Солженицыне - перед тем, как выслать его из страны и сразу после высылки - я не верил. В десять лет я прочёл (всё там же, у деда) «Один день Ивана Денисовича» - рассказ был переиздан «Роман-газетой» в 1963 году и лежал в дедовой библиотеке. Никто из родных не препятствовал чтению, хоть по тем временам автора уже зачислили в антисоветчики, и начни я рассказывать в школе о прочитанном, у семьи могли бы возникнуть неприятности.
Помимо журналов, почтальонша приносила деду районную газету, которую он ласково называл «кляузницей».