В детстве действительно хорошо — мама и папа рядом,
и не укрыла ещё года зимняя белизна.
Ночь распускает небесный шов — сказки и звездопады, если желание загадать — сбудется, так и знай.
Маленьким звёздочкам от людей некуда будет деться.
Смотрит космический бог на нас в дырочки сквозняков.
Мальчики любят играть в войну, лётчиков и индейцев.
Маркус из дерева мастерил кукольных чурбачков.
Прутики-ручки, носы-сучки, пальцы в сплошных занозах.
Волосы — жухлой травы пучок или упавший лист.
В детстве ожившие чурбачки — это уже серьёзно,
в детстве дешёвый цветной волчок может сплясать на "бис",
и перевернутый табурет — мрачный старинный замок,
скоро сюда прилетит дракон, чтоб похищать принцесс.
Маркус скакал по зарубкам лет, мир в одночасье замер.
Куклы, сидящие под замком, напоминали лес.
"Вот удивительно, — думал он, грея в груди идею, в тесной компании рыхлый пней, веточек и коряг, — мне постоянно приходит сон, длинный как понедельник, что мои жители в тишине дышат и говорят.
Могут судачить о том, о сём и заполняют площадь вместо обычных земных людей роем жужжащих пчёл".
Маркус их как-то чуть не засёк, но совершил оплошность —
слишком ворочаясь на тахте, был ими уличён.
Может быть, это насмешка, стёб, призраки на репите.
Детство осталось навеки с тем, кто предпочёл играть.
Маркус, представьте себе, растёт, переезжает в Питер,
с ним по квартирам кочует вся глухонемая рать.
Кукол не нужно кормить едой — супом/картошкой/кашей.
Кукол не надо водить гулять в парк, где фонтанный блюз.
Маркус по-прежнему молодой (паспорт уверен — старше).
Если у времени есть петля, можно порвать петлю,
можно упрятать себя в кураж или в броню митрила,
можно сваять для стены таран, если ты мастер-ас.
Детское хобби — гроша не дашь, но, безусловно, мило
Самый последний кривой чурбан вышел уже без глаз.
Маркус менял номера домов —
луны меняли фазы,
вёсны сменяли вчерашний снег, солнечный день — гроза.
Только удушливый, как амок, глупый чурбан безглазый, как заведенный, твердил во сне:
"Дай мне, колдун, глаза.
Мхом заклинаю тебя, смолой, песней ручьёв и соек,
теплым дождём, что полил цветы и напоил пути.
Может быть, тело тебе мало, ты всемогущ и стоек.
Чувствую, чувствую, рядом ты, а не могу найти".
Только заброшены в темноту лобзики и стамески.
Маркус избавился от того, чем дорожил всегда.
Он просыпается весь в поту,
липком, холодном, мерзком,
словно тащил неподъемный воз и пропустил удар.
Кучей лежит на помойке хлам.
Маркус при переезде вынес коробки, мешки, тюки к жёлтым ночным огням.
"Ты помоги мне, сосна-смола, я же почти твой крестник.
Где мои старые чурбаки, помнящие меня?"
Делай, что дОлжно, и не жалей, будь ты последним маглом.
Делай, что сердце тебе велит и обретёшь покой.
В песнях прозрачный течёт елей, в сказках воды немало.
Пишется жизненный алгоритм скучно и нелегко.
Выхода, путник, другого нет, верь голосам мелодий.
Кто-то узнает свою звезду, кто-то — свою беду.
В каждом затмении, в каждом сне снова чурбак приходит:
"Лес не оставит тебя, колдун, дай мне глаза, колдун".
Это был очень тяжёлый день, грустная перспектива вечером дома сводить баланс в столбики цифр и смет.
Маркус забрёл под густую тень выпить немного пива в узком стаканчике из стекла, родом из чешских мест.
Если пытаешься убежать,
а от себя не скрыться, видно, такая твоя судьба,
фатум отнюдь неглуп.
Пиво по стойке текло как ржа, пена размякшим мыльцем.
Рядом ютился чурбак — спиной стол подпирал в углу.
Дальше был торг, просто боже мой, всё же не три копейки.
Маркус стоял на своём, как дуб, битые полчаса.
После унес чурбака домой, сердце тихонько пело.
"Дай мне увидеть тебя, колдун, дай мне, колдун, глаза".
В детстве действительно хорошо, дом и родные лица.
Верится просто во всё и вся, в нужные маяки.
Радость нельзя положить в мешок,
радость внутри хранится,
и на шнурке у меня висят добрые чурбачки.