В двух предыдущих публикациях мы говорили о чудесах. Но тогда нас интересовал их пророческий смысл. И это правильно, ведь христианство унаследовало иудейское отношение к чуду как знамению. В чуде важен совсем не факт нарушения законов природы, каким бы эффектным он ни был, а послание, которое через него нам направляет Бог. Можно сказать и более жестко: если послания нет, мы, скорее всего, имеем дело не с чудом, а с его подделкой. Как это сформулировал С. Аверинцев, в этом смысле не только чудо – критерий откровения, но и откровение – критерий чуда.
И все же физическая сторона чудесных явлений не может оставить нас равнодушными. За века развития научного знания у нас сложилось свое представление о том, что может, а чего точно не может быть. Это представление позволяет нам ориентироваться в мире фактов. Оно не менее важно, чем данные вестибулярного аппарата, позволяющего ориентироваться в пространстве и сообщающего нам о том, где верх и где низ. И хотя представление это не является раз и навсегда заданным, но меняется по мере освоения окружающего мира (представьте, как отреагировал бы представитель механистической науки, скажем, XVI века, если бы ему показали микрочип и сказали, что на нем записаны все книги всех библиотек мира) – терять его и страшно, и опасно. А религия, с точки зрения атеиста, только тем и занимается, что подкапывает основы научной картины мира.
Справедливости ради надо заметить, что религия занимается этой подрывной деятельностью чаще всего не намеренно, а в порядке самообороны. Иногда это получается весьма неуклюже. Не все лютеране любят вспоминать, как лидер немецкого протестантизма пытался защитить геоцентрическую систему Птолемея соображениями о том, что если бы Земля двигалась, то птиц сдувало бы ветром. Не менее конфузными выглядят сегодня некоторые доводы креационистов в пользу неизменности видов или в защиту библейского летоисчисления. И все же религиозная убежденность в том, что чудеса бывают, выдержала натиск научного скепсиса. Сегодня она сильнее, чем век или два назад, не только благодаря усилиям богословов, но и благодаря объективным особенностям научного прогресса, в ходе которого значительно сократилось количество того, чего не может быть. Шекспир оказался ближе к истине, чем Лаплас. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».
Поговорим здесь об астрономическом чуде, которого «точно не могло быть» - о чуде Иисуса Навина, известном также как чудо при Гаваоне. Вот его описание:
«Иисус воззвал к Господу в тот день, в который предал Господь Аморрея в руки Израилю, когда побил их в Гаваоне, и они побиты были пред лицом сынов Израилевых, и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: «стояло солнце среди неба и не спешило к западу почти целый день»? И не было такого дня ни прежде, ни после того, в который Господь так слышал бы глас человеческий. Ибо Господь сражался за Израиля» (Иисус Навин 10:12-14).
Сразу заметим, что перед нами чудо, отвечающее «критерию Аверинцева», поскольку его сопровождает послание, имеющее отчетливый религиозный смысл: «И не было такого дня ни прежде, ни после того…» Событие должно было укрепить сынов Израиля в бесстрашии через понимание того, что не существует пределов всемогуществу Бога Израиля, и нет сильнее покровителя, чем Он. Дополнительным уроком для аморреев и других соседних племен должно было стать унижение солнца и луны, почитавшихся ими в качестве верховных божеств, но оказавшихся по воле Бога Израиля в услужении Иисусу Навину. Однако нас здесь больше интересует физическая сторона вопроса.
О качестве раскиданных по интернету богословских «доказательств» того, что солнце может действительно остановиться, лучше долго не говорить. Заметим лишь мельком, что в большинстве своем они опираются на пифагорейское учение о музыке небесных сфер и веру святых отцов в центральное положение Земли во вселенной. Те же из апологетов, кто готов признать гелиоцентрическую систему, выдвигают интереснейшие версии о том, например, что описанное в Библии явление было на самом деле рождением планеты Венера. Также они любят приводить сверхточные расчеты астрономов, согласно которым все нестыковки древних и современных календарей упраздняются самым лучшим образом, если внести в них «поправку Иисуса Навина» на тот самый день, в течение которого Земля не вращалась. На самом деле, гораздо интереснее были бы расчеты того, сколько времени потребуется на остановку и обратный разгон тела, вращающегося со скоростью более 1000 км/час, при условии нулевого эффекта для людей, гео- и биосферы. Этим вопросом почему-то богословы не интересуются, хотя представление об инерции имеет более фундаментальное значение для классической научной картины мира, чем гелиоцентризм.
Не будем язвить по этому поводу. Хорошо смеется тот, кто смеется последний, как утверждает поговорка, и развитие науки и техники вновь и вновь подтверждает ее, посрамляя слишком самоуверенных критиков. Достаточно вспомнить Лавуазье, потешавшегося над «темными» крестьянами, принесшими ему «камень, упавший с неба» (метеорит). Кто знает, что преподнесет нам наука будущего? К тому же относительность движения оказалось гораздо более сложным явлением, чем можно было предполагать. Есть, однако, возможность объяснить чудо Иисуса Навина, вовсе не прибегая к столь дерзкому предположению, как остановка вращения Земли.
Ключ к нему дает учение о физических свойствах времени, разработанное в середине прошлого века пулковским астрономом Николаем Александровичем Козыревым – тем самым, которому Андрей Вознесенский посвятил стих «Есть русская интеллигенция». Согласно теории Козырева время помимо универсальных математических (хронометрических) свойств обладает переменным физическим свойством – интенсивностью, или плотностью. Время, по Козыреву, представляет собой активное начало, участвующее на элементарном уровне в каждом физическом процессе и насыщающее наш мир организацией (негэнтропией). Замедление и ускорение времени, которые мы иногда опытно переживаем, имеет под собой не только психологическую, но и физическую основу. Плотность времени определяет количество причинно-следственных переходов, которые могут совершиться в единицу математического времени. События, происходящие в зоне плотного времени будут выглядеть в глазах внешнего наблюдателя, как ускоренная прокрутка фильма. И наоборот, события внешние, в том числе и космические, будут выглядеть из этой зоны замедленными. Так, вероятно, и надо себе представлять то, что произошло под Гаваоном. Земля и луна двигались по своим орбитам обычным порядком, но воинам Иисуса Навина, попавшим в зону плотного времени, в силу простой относительности казалось, что солнце и луна застыли.
Особый интерес к такому прочтению вызывает то обстоятельство, что в трудах и самого Козырева, и некоторых из его учеников, просматривается мысль о том, что время имеет трансцендентальный (божественный) источник и потому должно рассматриваться не как одна из природных стихий, а скорее как посредник между Творцом и творением. В таком случае управление временем становится самым (сверхъ)естественным образом осуществления Промысла в подлунном мире. Есть и более глубокие связи теории активного времени с христианской космологией. В нашу информационную эпоху суждение о чудесности события все чаще делается не на основе видимых нарушений незыблемых законов природы, а на основе его низкой статистической вероятности. Таким образом, в центр размышлений о природе чуда выходит феномен случайности. Таков излюбленный и едва ли не самый сильный довод богословия против теории самозарождения жизни. Этим же доводом спонтанно пользуемся все мы, когда называем чудом маловероятные совпадения, случайные, но значимые встречи или события, повторяющиеся без всяких видимых на то причин. Во всех этих случаях мы неосознанно опираемся на теорию вероятности и скепсису эпохи механицизма с его лозунгом «чудес не бывает» внутренне отвечаем: «таких совпадений тоже».
Так вот, в одном из направлений развития козыревской идеи причиной существования случайности считается не провал в детерминистском объяснении мира, обусловленный нашим незнанием истинных причин события, а наличие некоего несводимого к нулю пространственно-временного зазора между причиной и следствием, который можно назвать областью свободного действия. Именно благодаря этому зазору Промысел осуществляет свое действие в мире без нарушения физических законов. Механический детерминизм в стиле Лапласа утверждал, что все в мире предопределено цепью причинно-следственных связей. Это утверждение отвергается сегодня и математикой, и физикой нелинейных процессов, и философией нестабильности И. Пригожина. Преодоление крайностей детерминизма имело большое гуманизирующее влияние и на науку о человеке. Пример такого преодоления – рождение третьей венской школы психотерапии Виктора Франкла. Теория Козырева вносит свой оригинальный вклад в это движение, помогая преодолеть узость деизма. В противовес образу единожды сотворенного и постепенно умирающего мира, она выдвигает образ мира, жизнь которого поддерживается током времени, а сам этот ток, не передающий импульс, но несущий организацию, способен вызывать эффекты, которые мы справедливо расцениваем как чудо.
Еще интересно то, что создание теории активного времени сопряжено с самым настоящим чудом, которое случилось с Н.А. Козыревым в Дмитровском централе и которое описано А.И. Солженицыным в книге «Архипелаг ГУЛАГ». Но об этом как-нибудь в другой раз.
Подписывайтесь, если было не скучно.
