Нина с ненавистью смотрела на свои щиколотки. Кто бы мог подумать, что это глупое слово – щиколотка – может разрушить жизнь? До вчерашнего дня она и не знала про существование этого слова. Ноги и ноги. В конце концов, она не врачом мечтала стать, а балериной.
У балерин свое представление о теле – выворотность, спина, подъем, прыжок. Это важно. И это все у нее есть. Точнее, было. Узкое и продолговатое тело балерины. А сейчас все это уже не имеет значения.
Нина сидела на аккуратно заправленной байковым одеялом кровати, и по привычке растягивала стопу, готовясь к ежедневному экзерсису. Но потом, вспомнила, что это уже ни к чему. Она провела рукой от пальцев ноги, уже искривленных, постоянным напряжением, вверх к колену, пытаясь почувствовать предательскую кривизну.
Как сказала педагог Нинель Алексеевна:
– В обычной жизни этого никто не заметит! Нина, ты сможешь жить, не обращая внимания на это и быть красивой.
Но балериной Нине уже не быть. При всей ее поразительной выворотности, подъеме ноги и гибкости.
Странно, день сегодня и день вчера начинались одинаково. Но за эту длинную и бессонную ночь жизнь словно распалась. Еще вчера утром Нина была лучшей в балетном классе. Привычно вставала, умылась, по балетному гладко убрала волосы. И настраивалась на вечерний дивертисмент, мысленно повторяя движения танца. Она волновалась о батманах, порт де бра, прыжках и о предстоящем концерте.
А вечером, рухнула ее мечта. Во время выступления она упала. И сначала даже не поняла этого. Нина всегда доверяла своему телу. Оно двигалось, выполняло бесконечное количество раз: прыжки, батманы и плие также легко, и не задумываясь, как дышало. А во время ее любимого Pas de chat, кошачьего па, правая нога, едва коснувшись сцены, спружинила и отбросила ее назад. Нина улыбаясь, попыталась продолжить танец, но не смогла встать на ногу.
В медпункте Ольга Ивановна долго щупала ногу, проверяя, не перелом ли это, потом, так и не приняв решения, повезла Нину на рентген. Снимок показал, что ни трещин, ни переломов нет. И после совещания, врачи постановили, что это последствия незамеченного вовремя рахита. При приеме в училище искривление щиколотки не увидели, но нагрузки в балетном классе ухудшили состояние. Мама, с того момента, как Нину вынесли со сцены, не отходила от нее и держала, как маленькую за руку.
После концерта в медпункте собрались педагоги, и Ольга Ивановна, дрожащими губами произнесла диагноз. И Нину отчислили из училища по состоянию здоровья.
На следующее утро она также встала, умылась, гладко зачесала волосы.
И все.
В училище она бы уже спешила на разогрев в балетный класс, к станку.
А дома, чем ей заниматься дома?
– Так, - мама излишне решительно зашла в комнату, – Нина, хватит переживать. Нам надо к портнихе. Закажем тебе новое платье. А потом зайдем в школу.
С дисциплиной в балетном училище – строго. Взрослые сказали – надо сделать. Нина покорно встала и поплелась за матерью.
Сначала к портнихе. Ее долго крутили и измеряли холодной клеенчатой сантиметровой лентой. Потом портниха, называя ее ежеминутно «деточка» предлагала разные фасоны и требовала от нее участия в обсуждении. Какой рукав, какая юбка, какой воротник? Но Нине было решительно все равно. Какая разница, какой фасон рукава? Платье и платье.
Но вот какую пачку она хочет, Нина знала совершенно точно: белую, с жестко торчащей юбкой, всю вышитую стеклярусом. И на будущий год Нина станцевала бы в такой пачке маленького лебедя уже на сцене театра! После строгого отбора Нину утвердили на эту роль в первом составе.
– Это мои лучшие питомицы, – стараясь не выдать волнения перед комиссией, сказала Нинель Алексеевна, педагог.
А сейчас, на ее место станет Люда, из второго состава. Люда старательная, но тяжеловатая балерина, особенно для лебедя. Нина тяжело вздохнула и ткнула пальцем в первый попавшийся фасон в журнале, подсунутый портнихой.
– Вот и отлично, деточка! – обрадовалась портниха. – Ах, Мария Викторовна! А вы слышали про Королевых?
И портниха, уже не обращая внимания на Нину, начала обсуждать с мамой фасоны платьев и своих клиенток, маминых подружек. Кто и что заказал, какие они в этом неуклюжие, не то, что Ниночкина мама.
– Ах, оставьте, дорогая! – Мария Викторовна польщено улыбнулась. – Я вот вам в подарок отрез крепдешина принесла, вам этот цвет будет к лицу! – она подала портнихе цветастый отрез.
– Божечки! – обрадовалась портниха. – До чего ж вы добры Мария Викторовна!
– Увидимса! – Мария Викторовна москвичка, и подчеркивала это, тщательно сохраняя старомосковское театральное произношение. Правда, прожив в Молотове уже почти десять лет, иногда сбивалась на местный, деревенский, как она считала разговор.
После премьеры очередного фильма, Мария Викторовна «светиласъ», будто побывала в Москве и разговаривала еще более подчеркнуто театрально. Леонид Петрович, главный инженер одного из заводов, часто бывал в Москве и приезжая подсмеивался над женой, говоря, что там уже давно так не изъясняются.
– Это все потому, что ты не москвич, и вращаешься не в том обществе! – Мария Викторовна вздергивала тоненькую ниточку брови.
Глядя на себя в зеркало, она пожимала острым плечиком. По провинциальной моде с жестко простеганным ватой подплечником. И примеряла очередную шляпку, присланную в подарок сестрой.
– Вот если бы мы остались в Москве, и ты со временем научился бы говорить правильно, – Мария Викторовна оборачивалась от зеркала и с легким прищуром смотрела на мужа.
Из Москвы Леонид Петрович приезжал навьюченный как осел. Это он так ворчал, притаскивая подарки от младшей сестры жены. Которая, как считала Мария Викторовна, более удачно вышла замуж. Ее мужа не отправили в глухую провинцию поднимать производство, сестра с мужем жили в столице, в самом центре. Мария Викторовна, волнуясь, доставала из чемодана подарки – шляпки, платья, дефицитные отрезы ткани и журналы мод.
Правда, иногда прочитав очередное письмо сестры, Мария Викторовна вдруг вспоминала молитвы, и шептала их про себя ночью, и думала, какое счастье, что мужа отправили так далеко. В письме, если сестра переставала писать про какого-либо знакомого или вдруг не передавала привет от подруги, она понимала, что теперь, лучше не упоминать этих людей в разговорах.
А потом, скрывая слезы, читала о своих московских друзьях передовицу в газете, где они оказывались шпионами и вредителями. Она со страхом смотрела на мужа, и заклинала его быть осторожным. Он хмурился, прижимая испуганную Марию Викторовну к себе, и говорил слишком уверенно:
– Я #коммунист! Пойми, Маруся, честных людей не сажают.
Она сильней прижималась к мужу, и не обращала внимания, что он ее опять назвал по простонародному Марусей.
– Леня, – Мария Викторовна всхлипывала, – не может быть, – и переходила на шепот, – не может быть, чтобы все, все были врагами!
– Ты давно их не видела, Маруся, – он старался говорить убежденно, но сам не верил в это. – Люди меняются.
Леониду приходили такие же письма от друзей и семьи, из которых также исчезали приветы и упоминания о друзьях детства, знакомых и родственниках. Письма внезапно исчезнувших друзей и родственников спешно уничтожались.
При Нине такие вопросы не обсуждались. О внезапно пропавших знакомых мама говорила, что переехали.
Выйдя от портнихи, Мария Викторовна вздохнула и сказала:
– Никогда не рассказывай ничего о себе таким людям, Нина, – она серьезно посмотрела на дочь, – иначе, все, что ты расскажешь, будет известно другим. Все твои тайны и беды, с большим удовольствием будут обсуждаться всеми.
– Но это же подло, мама! Зачем так поступают люди? Зачем ты ходишь к этой женщине?
– Она прекрасная портниха, – Мария Викторовна улыбнулась и погладила Нину по голове. – Сейчас пойдем в школу. В новой школе у тебя будут новые друзья.
#Школа была старинная, из красного кирпича. Нине она понравилась. Из школы чинно выходили дети, а на крыльце стояла дама. Никакого другого слова Нина не смогла подобрать – дама. Дородная, с затейливо уложенными волосами и идеально-прямой спиной. Глядя на ее спину Нина, невольно вытянулась и сама, хотя осанка у нее была безупречна.
– Елизавета Александровна! – Нинина мама начала улыбаться заранее. – Дорогая! – Мария Викторовна обрадовалась, словно это была лучшая подруга. – Вот моя девочка! Утром мы с вами говорили. – Старомосковское произношение усиливалось от волнения. – Мы торопились к началу занятий.
Елизавета Александровна оценивающе посмотрела на Нину:
– Ну что ж, вы сегодня не в форме и без учебников? – почти утвердительно сказала она. – Пойдемте, пусть ученица познакомится с ребятами, а мы с вами, побеседуем.
Елизавета Александровна положила тяжелую руку на плечо Нины и повела по узким коридорам. Перед классом мама стянула с Нины пальто и осталась за дверью.
– Здравствуйте класс! – Елизавета Александровна без стука вошла в классную комнату, прерывая урок.
Одновременно стукнули откидываемые крышки парт, класс дружно встал, приветствуя директора. И с любопытством рассматривая новенькую.
– Валентина Петровна твой классный педагог, – директор строго посмотрела на тоненькую и бедно одетую учительницу.
– Здравствуй, девочка! – испуганно пискнула Валентина Петровна.
– Садитесь, дети. – Елизавета Александровна внимательно осмотрела класс. – Шапцев! Ты неопрятно выглядишь сегодня.
Мальчик, которого назвали Шапцевым, недовольно поправил мятый пионерский галстук. Ученики сели, осторожно опустив крышки парт.
– Нина Гуляева – ваш новый товарищ, – сказала Елизавета Александровна. – Помогите ей освоиться в новом коллективе. Воронова, – директор обратилась к девочке, с туго заплетенными косичками-баранками, – я поручаю тебе привлечь Нину к активной пионерской работе.
– Хорошо, Елизавета Александровна, – девочка за второй партой с отутюженным галстуком и белоснежными манжетами гордо посмотрела на светловолосого мальчишку за соседней партой и стала внимательно рассматривать Нину.
– Нина ты садись с Инной Вороновой, она тебе поможет освоиться. – Тихо сказала Валентина Петровна.
– Ты послушаешь урок, а мама зайдет за тобой на перемене, – директор сухо улыбнулась. – До свидания класс.
Класс встал, провожая директора. А Нина не знала, остаться стоять у доски, или идти за парту.
– Садитесь дети, – разрешила Валентина Петровна, как только дверь за директором закрылась. – Гуляева, иди за парту.
Нина, краснея под любопытными взглядами ребят, села рядом с Инной. Девочка с тугими косичками недовольно зыркнула на нее и отвернулась. Весь урок Нина смотрела, как ребята записывают объяснения Валентины Петровны. Иногда, осторожно взглядывала на мальчишку за соседней партой, светловолосого со смешными пухлыми губами. Он старательно выводил буквы пером, от усердия выставив кончик языка.
На перемене Нину окружили девочки, наперебой спрашивая, где раньше училась, почему перевелась?
– Мы переехали, – сказала Нина и опустила глаза.
– Не ври! – протянул мимо проходивший мальчишка. – Вы живете со мной в одном дворе, уже много лет! Твоя мамаша смешно так говорит, как в кино.
– Иди отсюда, Шапцев! – заступилась за Нину одна из девочек.
– Ты Нина-балерина! – противно растянул последний слог Шапцев.
– Катись отсюда Шапцев! – с угрозой проговорила опять темноволосая девочка.
– А тебя не спрашивают! – зло сказал Шапцев и толкнул девочку. – Выперли тебя из танцев! – рассмеялся он, тыкая пальцем в Нину. – Мамка рассказывала, что выперли! Ноги у тебя кривые!
– Нина! – в класс вошла мама. – Пойдем домой! Завтра наговоришься с ребятами.
Нина вся в красных пятнах, сжав зубы, чтобы не расплакаться, выбежала из класса.
На следующий день в школу отчаянно не хотелось. Нина, сидела на своем любимом китайском байковом одеяле, розовыми крупными цветами, рассматривала щиколотки и отчаянно боялась. Как она войдет в класс? Все мальчишки, наверное, будут тыкать в нее пальцами, обзывать и смеяться. И тот, светловолосый мальчик тоже. Нина, вспомнила его и вздохнула. И Вороновой Инне она тоже явно не понравилась.
– Нина! К столу надо перекусить перед школой! – мама осторожно заглянула в комнату. – Ты уже собралась? Волнуешься? – Мария Викторовна присела на край кровати, сморщив идеально натянутое одеяло.
– Да, - обреченно сказала Нина. – Мама, а ты знаешь Шапцевых?
– Да, - улыбнулась мама, – тетя Оля очень милая женщина.
– А сын противный! – Нина не удержалась и хлюпнула носом.
В коридоре задребезжал звонок, мама поцеловала Нину в щеку и ушла открывать дверь.
– Это к тебе, – Мария Викторовна впустила в комнату темноволосую девочку, накануне защищавшую Нину от Шапцева.
– Здравствуй, – девочка серьезно посмотрела на Нину. – Мария Викторовна, я зашла за Ниной, чтобы мы вместе пошли в школу.
– Вот и замечательно! У нас еще есть время выпить чай! Проходите девочки в столовую.
– Меня зовут Люся, мы вчера не успели познакомиться, – девочка протянула руку. – Ты не обращай на него внимания. На Шапцева. Он противный, всех задирает, – она присела рядом с Ниной. – Я подумала, что тебе немного страшно после вчерашнего идти в школу.
– Спасибо, Люся, – Нина отвернулась, чтобы скрыть свой покрасневший нос.
– А Сашка ему вчера такой фингал поставил! – Люся рассмеялась. – За тебя! Вообще-то, – тут же спохватилась Люся, – ребята у нас хорошие, не драчуны. И класс дружный.
– А у меня действительно ноги кривые, – выпалила Нина.
– Нормальные у тебя ноги, – серьезно сказала Люся. – И потом, для пионера это не главное.
По дороге в школу Люся рассказала, что она староста класса. В ней непонятным образом сочеталось смешливость и серьезность.
«Люся, наверное, хороший товарищ», – подумала Нина, когда они вместе входили в класс.
Нину снова окружили любопытные девочки, расспрашивая, правда, ли она балерина? И она сможет помочь им подготовить концерт к Новому году! Можно поставить танец снежинок! А в балетном училище тоже празднуют Новый год? И устраивают костюмированный бал? В этом году Елизавета Александровна разрешила костюмированный бал в школе! У Нины немного закружилась голова от болтовни девочек.
Вместе со звонком в класс вбежали мальчишки.
– Манефа идет! – последним не спеша зашел Шапцев, с большим синяком под глазом.
Пробегая мимо, он толкнул Люсю, и показал язык Нине.
В класс вошла пожилая женщина, в растянутой трикотажной кофте. На голове у Манефы жалостливо торчали седые, слипшиеся, со следами резинок завитушки, из которых торопясь повыдергали бумажные папильотки, но забыли расчесать.
– Опаздывала Манефа! – громким шепотом сказал Шапцев.
Старый потерявший форму и истертый по углам портфель, непонятного цвета. Видимо, когда-то он был светло серый, но потом на него наводили лоск любым попавшимся по цвету гуталином. И сейчас он был просто в пятнах: черных, коричневых и белесовато-серых. Его использовали не только для бумаг, но и как хозяйственную сумку.
Манефа, прошла к учительскому столу, не обращая внимания на вставших ребят, только махнула на них рукой, садитесь мол. И бормоча под нос, стала выкладывать на стол из мятого портфеля тетради, бутерброд, завернутый в промасленную газету, клочки бумажек, свернутые трубочками, и учебник.
– Люся! – воскликнула Манефа. – Для тебя конфетка! Возьми.
Подойдя к Манефе, Люся получила маленькую бумажную трубочку.
– Больше никто за домашнее задание не заработал! – Манефа, наконец, посмотрела на класс. – У нас новенькая? Какие у тебя отметки по математике?
Нина встала и волнуясь доложила:
– В большинстве четверки.
– А в меньшинстве? – Манефа строго посмотрела на Нину.
– Изредка тройки, – Нина опустила глаза и покраснела.
– Плохо.
– Она привыкла ногами дрыгать! – хохотнул Шапцев. – Это Нина-балерина. Там математику учить некогда, Марья Антоновна.
– Тебе Шапцев тоже некогда, – не прерываясь копаться в портфеле, сказала Марья Антоновна, – хоть ногами ты и не дрыгаешь.
Манефа достала из портфеля растрепанную тетрадь и что-то записала.
– Хорошо. Нина, ты потом подойди ко мне, после урока. Расскажешь, что вы уже прошли. И мы подумаем, как исправить тройки. Дежурный, раздай тетради.
Анонсы Telegram // Анонсы в Вайбере подпишитесь и не пропустите новые истории
Спасибо за прочтение. Лайк, подписка и комментарий❣️❣️❣️ Еще рассказы автора:
Инна, сидела за партой, чуть отвернувшись от Нины, и упорно молчала. Иногда быстро взглядывала – зло и недовольно.
К концу уроков Нина почувствовала себя уверенней. Девочки в классе, кроме Вороновой, оказали дружелюбными. Они сопровождали Нину из класса в класс, рассказывая о школе, учителях и ребятах. Мальчишки держались особняком, но с любопытством поглядывая на Нину. Лишь Шапцев старался сказать что-нибудь обидное.