Автор текста:
Место издания:
Ночь физиков. Гейзенберг, Ган, Вайцзеккер и немецкая бомба
MoReBo публикует фрагмент книги, посвященной работе немецких физиков над ядерным проектом для послевоенной Америки. Книга написана на основе расшифровок материалов прослушки разговоров, которая велась на протяжении долгого времени.
Повседневность и скука
Высшей точкой дня для десяти интернированных немецких ученых являются их общие встречи, на которые все собираются в столовой вечерами. Иногда для улучшения английского «гостей» майор Риттнер читает вслух «Оливера Твиста» Чарльза Диккенса. Дискуссии после ужина, сопровождаемые бриджем и пивом, нередко затягиваются до полу- ночи. На них постоянно присутствуют оба офицера, приставленные к «гостям» английской секретной службой.
Время от времени задержанным дозволяется прогулка по окрестностям. Нетронутая войной сельская Англия, как кажется, всё еще дышит мирной атмосферой романов Томаса Харди. «Гости» заходят в увитые плющом старые церкви, использующие для своего внутреннего убранства, как своего рода картины, крышки от древних саркофагов, и прогуливаются по погруженным в грезы кладбищам, обойденным следами войны. Даже Виртц поддается очарованию этой атмосферы. Позднее он с благодарностью вспоминает, что там он смог познать и красоту страны, и приятные стороны ее обитателей. Он увидел окружающую свой королевский дом Англию как «очень европейскую, в лучшем смысле этого слова». И: «политические противоречия были схожими с нашими, но гораздо более мягкими и сбалансированными».
Однако первые впечатления, скорее укрепившиеся, чем изменившиеся в последующие месяцы пребывания в Англии, не предопределили для него выбор в пользу этой страны: «Она слишком застыла в традиции, слишком связана ею, в целом очень хороша, но не слишком предрасположена к развитию (...) То же верно и относительно различных (английских) усилий в области атомной энергии, с которыми мы познакомились позднее. Хорошие ученые и прекрасное оборудование здесь имеются. Тем не менее именно в характере разработок по атомной энергии проявлялось то, что мне недоставало в Англии. Скорее бессознательно, но тем более принципиально вектор наших позднейших разработок по проблеме ориентировался на американскую модель. Сначала мы это даже не осознавали, но уже предчувствовали».
Перемены в монотонной жизни в Фарм-Холле были настоятельно желаемы. Жалобы на зубную боль легко становились поводом для поездки в Лондон. С принимающего врача взяли подписку о неразглашении, а имена пациентов были заменены цифрами – от «профессора 1», к «профессору 2» и так до «профессора 10».
Основным предметом беспокойства задержанных теперь стали их семьи. Недельные задержки в поступлении новостей от домашних тревожили их. Официальные визиты из Лондона или Вашингтона становятся напряженно ожидаемыми событиями. Однако связываемые с ними ожидания не исполняются, что приводит к новым разочарованиям. Багге пишет в своей хронике:
«Каждый вечер в течение многих часов продолжаем до отупения играть в бридж».
Когда Дибнеру приедается его чтение «Графа Монте-Кристо», он часами играет с Коршингом в «хохпинг» – придуманный ими вариант пинг-понга, в котором запрещено касание шариком стола; даже фон Лауэ, в конце концов, заскучал настолько, что начал спрашивать окружающих, чем бы ему заняться. Кто-то спасает его предложением подготовить доклад о сверхпроводниках. Также «до ломоты в плечах» игра- ют в бильярд. Герлах предается своей садоводческой страсти, выслеживая все, даже самые маленькие, розовые бутоны для украшения курируемых им двадцати ваз, в оставшееся время углубляясь в «Магнетизм».
По мнению Багге, самым нормальным из всех пока остается Отто Ган, хотя и возникает чувство, что «мозги уже начинают закипать» и у него. Он пишет свои воспоминания, именуемые им «Мемороидами», читает книжки типа «Алисы в стране чудес» и по-прежнему практикует свои 3-4-километровые «длительные пробежки». Однако качество его несколько чудаковатых остроумных историй, так называемых «коктейлей», между тем ухудшается.
В отличие от других, только Вайцзеккеру, как кажется, в Фарм-Холле живется всё лучше. Здесь, где его не беспокоят ни материальные заботы, ни нужды внешнего мира, он обретает досуг, чтобы снова отдаться своим долго подавляемым устремлениям. «Честно говоря, я был бы совсем не против остаться здесь еще месяцев на шесть. О нас заботятся просто сказочно», – скажет он ближе к концу их пребывания в Фарм-Холле. Своей жаждой знаний и философскими устремлениями он не на шутку тревожит Гана. Сам Ган, предпочитающий профессионально относить себя к химикам, является трезвым и строгим эмпириком, которого Бог, по его словам, наградил даром ясности. Те разнообразные философские и исторические штудии, в которые погрузился Вайцзеккер – в тот момент как раз озабоченный подготовкой доклада о Шекспире и других английских поэтах, – представляются ему довольно странным занятием.
«Я сам со своими специальными познаниями, ориентированными лишь на работу с препаратами, всегда чувствовал себя лишь аутсайдером. Студентом я недостаточно изучил физику и математику, а позднее занимался лишь радием и радиохимией. Собственно, я был довольно «примитивным» Нобелевским лауреатом».
В начале ноября задержанным («Detainten») разрешили написать еще по одному письму к Рождеству. Уже 8 сентября еженедельная хроника отмечает, что посещение Фарм-Холла Блэккетом «(погрузило) «гостей» (...) в радостное и дружелюбное настроение, поскольку после этого визита Блэккета они стали ожидать скорого возвращения в Германию».
Гейзенберг использует повод, чтобы выразить свое недовольство американцами, которые обещали позаботиться о его семье. Лишь три недели назад он получил первое за весь период интернирования письмо из дома: «Моя жена даже не могла написать мне о болезни моей матери. Так что я даже не смог повидаться с ней до ее смерти. И даже после того, как она умерла, я не получил от моей жены никакого письма. Оно дошло до меня лишь через два месяца. Полагаю, следует все-таки предпринять что-либо, чтобы убедиться, есть ли у них еда, или нет».
Но Гейзенберг, по крайней мере, может воспользоваться неожиданным козырем. Его шурин, Э.Ф. Шумахер, старший брат его жены Элизабет, еще во время своего обучения в Оксфорде по стипендии Родса узнал и оценил Англию. С отвращением восприняв рост антисемитизма в Германии, в 1936 году, в возрасте 25 лет, он снова уезжает оттуда. В отличие от своего знаменитого зятя, он не хотел «идти на моральные компромиссы». Теперь Шумахер стал одним из авторитетных экономистов Англии. Джон М. Кейнс перенял ряд его идей по реорганизации системы валютных расчетов, что были учтены в Бреттон-Вудских соглашениях, а победившая на выборах лейбористская партия под руководством Клемента Эттли обхаживала его как экономического советника. Блэккет лично знал Шумахера, часто бывавшего у него в гостях, и Гейзенберг узнает от него, что Шумахер носит американскую униформу и работает в Bombing Research – бюро по документации всех бомбардировок Германии. Блэккет также считает, что более нет причин для ограничения корреспонденции. Гейзенбергу разрешают позвонить его шурину, и от него он получает первые успокаивающие новости о положении в американской зоне, в которой находится и Урфельд.
С начала осени официальный отчет отмечает усиление духовной апатии у задержанных: «Еще одна спокойная неделя. Гости становятся всё более вялыми; они даже перестали проводить коллоквиумы. И никто из них, по словам Виртца, больше не имеет амбиций к научной работе».
На фоне меланхоличных и мрачных настроений вновь возрастают прежние опасения. Большее значение придается слухам. Всех будоражит визит Чарльза Франка, бывшего сотрудника Института об-ва кайзера Вильгельма, поскольку он высказывает мнение, что, при определенных обстоятельствах, им придется задержаться здесь еще лет на пять.
А если он прав? Гейзенберг пускается в пессемистические просчеты их положения. «Следует ясно понимать – считает он, – что в Америке, определенно, имеется ряд высокопоставленных хищников (hohe Tiere), которые скажут, и, исходя из их перспективы, вполне правомерно: «Самым простым было бы, если бы эти десять немцев были мертвы». Мы вообще не нужны американцам. Нет сомнения, что с делом они могут справиться лучше, чем мы. И они не имеют ни малейшего интереса в том, чтобы мы помогали англичанам». Дилемма определяется противостоящими силами в американской внутренней политике, поскольку там есть и те, кто относятся к немцам дружественно, но, с другой стороны, имеются и «твердолобые, эти американские гейдрихи и кальтенбруннеры, которые говорят: «Что? Лучшее, что могут ожидать от нас эти немецкие ученые, это и далее оставаться под замком».
