В этом мире она была бесконечно одинока. Совершенно одна. Жила словно в пузыре. Точнее, она в нем родилась. Врачи сказали матери – повезло, родилась в рубашке, значит – везучая будет. А она так и осталась жить в этом пузыре. Плавала в околоплодных водах, лишь изредка в моменты просветления выплывала наружу и с удивлением смотрела на окружающий мир.
Весь ее мир сосредоточился в комнате, где она жила вот уже семнадцать лет, и еще кусочек мира был доступен за окном – немного двора, немного неба, птиц, людей и другой живности. Мать для развлечения вывешивала зимой кормушки для птиц. Их слеталось множество: воробьи, голуби и синички.
Воробьи – серые, мелкие и нахальные ей нравились больше всех. Нет, еще синички – яркие, веселые – они посматривали на нее с интересом – то одним глазом, то другим. И осенью прилетали на разведку уже заранее, вспоминая прошлые прикормленные места.
Именно по синицам она понимала, что скоро будет зима. Долгая и нудная. Кроме птиц – никакого развлечения за окном. И зимой, смотря на птиц, она начинала тосковать. Нет, она им бесконечно радовалась, но тосковала. Хотелось быть там, рядом с яркими синицами, хитрющими воробьями и важными голубями. Наверное, она когда-то была такой. Потому что ее неудержимо влекло к ним. Она понимала птиц, разговаривала с ними из-за стекла, с точностью воспроизводя их звуки.
Иногда с ненавистью смотрела на свои руки, так непохожие на крылья птиц. Но когда мать научила ее рисовать, они ей понравились. Руки. И тогда под цветными карандашами оживали, сначала неуклюжие, смешные птицы. Когда она рисовала, то становилось птицей, и могла летать по белому листу бумаги. Рисовала для себя деревья, небо, тучи и цветы. Рисовала свободный и радостный мир.
Когда на нее накатывала страшная тоска, она смотрела на мать (в этот момент не осознавая, что это мать), на врачей и других людей и периодами просто не понимала и не слышала, что они ей говорят. Мир вокруг становился темный и страшный. Последнее, что она воспринимала, перед тем как упасть в темноту – карандаши. Она хватала самый яркий, красный и немного тревожный карандаш, сжимала его, в надежде удержаться этим цветом на поверхности. Горло сжимали страшные спазмы, и она не могла разговаривать с птицами. Тогда она начинала им стучать, посылая сигналы бедствия в открытый мир.
Мать чувствовала приближение таких периодов, тревожно заглядывала в глаза, приглашала в дом чужих и страшных людей, в надежде помочь ей. Но они пугали ее своей суетливой осторожностью, предупредительностью и холодными взглядами, и она понимала, что близко, это страшная мгла уже близко.
Иногда были просветы и она была почти обыкновенная девочка. Она рисовала, высунув от усердия язык, и покусывая его от сосредоточенности. Вырисовывала то страшное, что было с ней. И тогда у птиц появлялись лица, тех людей, страшных и холодных людей, которые бывали у нее перед мглой. Мать такие рисунки прятала, говорила, что так не бывает. Лица были искаженными и злыми.
Иногда вечером она вспоминала, о чем ей рассказывали птицы, и старалась повторить это, постукивая карандашом по батарее. Звук получался теплый и ласковый, но не всегда похожий. Но ей нравился. И однажды ей ответили. Так появился друг.
Она его никогда не видела. В этом огромном пустом космосе он ждал ее каждый вечер и отвечал ей. Она брала свой любимый красный и тревожный карандаш и садилась у окна, тихонько постукивая по теплой батарее, рассказывала ему обо всем, что происходило в ее маленькой и никчемной жизни. О коте на дереве; о странном мужчине, который гуляет под ее окнами, он кричит и ругается на всех, а ведь ему повезло жить обычной жизнью; о галке и синицах; о том, что ей одиноко и страшно на этой планете. И как хорошо, что кто-то близкий ждет ее каждый вечер и отвечает.
Сначала он, друг, ее друг, отвечал немного сердито, словно она отрывала его от чего-то важного, а потом, почувствовал ее и стал разговаривать по-другому, также нежно и заботливо постукивая по батарее. Жалко, что нельзя показать ему рисунки и птиц за окном. Жалко…
Приближалось время мглы. Она чувствовала это по тревожным взглядам матери, а еще, потому что на рисунках у птиц опять появились человеческие лица, искаженные тревожные лица. Значит, скоро будут врачи, уколы и мгла. Страшно. Ей было очень страшно. Она подумала, что расскажет другу об этом, и спросит его о том, о чем не может спросить свою мать.
Если раньше она была птицей, то, может быть, ей надо вернуться в стаю? И тогда она тоже сможет летать, видеть небо и быть свободной? Может быть, все птицы в неволе становятся людьми? Несчастными, с уродливыми руками и мглой в душе?
Да, сегодня она спросит. И улетит. Хватит быть уродливой птицей.
Вечером она долго ждала друга, но он не пришел. Мгла накрыла ее стремительно. Она пыталась сопротивляться, кричала и билась. Мать держала ее за голову, стараясь спасти от мглы. На короткий момент она вынырнула и увидела суетливых холодных людей. Потом снова мгла.
Утром она проснулась вялая, с больной головой. Не могла понять, что произошло. Было очень плохо. На кормушке сидела синица и весело пела. Стучала клювом в окно, словно звала ее.
Звала.
Она вспомнила. С трудом встала с кровати и ломая ногти открыла окно.
Синица вспорхнула, но не испугалась, а снова села на кормушку. Холодный воздух помог вспомнить вчерашний день. Она ждала друга, чтобы рассказать, но не дождалась. Потом была мгла и холодные люди. А она устала быть уродливой птицей.
Она забралась на подоконник, посмотрела на синицу, раскинула руки, взмахнула ими, как крыльями.
Мать схватила ее за ноги, в тот момент, когда она полетела. Повисла гирями. Ей не удалось стать птицей.
Очнулась она в белой комнате. И все время была вялая, голова болела. Приходила изредка мать, держала ее за руку и смотрела печально. Потом вернулась домой.
Кусочек мира за окном был уже недоступен. Кормушка пропала, а за стеклом появилась тяжелая решетка.
Рисовать не получалось. Руки не стали крыльями, но руками быть перестали.
Птицы не прилетали.
И она решилась. Если не удается лететь, как птица, она уйдет.
Когда матери не было дома, она вышла из квартиры. Осторожно спустилась, озираясь и боясь встретить людей. Осторожно открыла дверь на улицу и осмотрелась. Холодно и темно. Неуверенно шлепая тапками, она вышла из двора и пошла искать свою стаю.
Люди встречались редко, оборачивались на нее, показывали пальцем. Но она шла. Ей надо найти свою стаю, иначе придет мгла и она погибнет. Долго плутала по темным улицам. Стало безлюдно и от этого спокойно.
И тут она увидела друга.
Он стоял, раскинув руки, словно готовясь обнять ее. На голове у него сидела большая птица и внимательно смотрела на нее.
Анонсы Telegram // Анонсы в Вайбере подпишитесь и не пропустите новые истории
Спасибо за прочтение. Лайк, подписка и комментарий❣️❣️❣️ Еще рассказы автора:
Всё правильно. Она пришла к своей стае.
Оскальзываясь и падая, она побежала к своему другу раскинув свои уродливые крылья и обняла его, уткнувшись в холодную и шершавую кожу.
Птица громко крикнула, приветствуя ее. Размазывая горячие слезы кулаком, она прижималась к шершавой коре своего друга. Гладила ладонью трещины его кожи, ласкала тонкие ветки. Она дома. Это ее свободный и прекрасный мир. Ее уродливые руки стали крыльями.
Больше не будет мглы.
***
Семеныч, не дождался выписки придурочной из больницы. Через неделю он, ворча, собрался и поехал в Москву, за женой.