Хотя появление русских в Югре (первый поход новгородцев) датируется 1032 г., коренные жители тундры Приобья, ненцы и ханты, до 1930 г. с российским государством общались мало. После того, как в начале XVII века российские власти ликвидировали последние полунезависимые княжества ненцев и хантов, эти народы стали подданными Московского государства. Но их контакты с государством ограничивались уплатой ясака (налога) и торговлей: тундровики покупали на факториях металлические предметы, оружие и хлеб. В жизни российского общества тундровые оленеводы, охотники и рыболовы не участвовали, их дети не учились в школах и вообще старались минимизировать контакты с чужаками. Ассимиляция ненцев и хантов в русской среде была минимальной: время от времени местные женщины выходили замуж за русских, но это было редким явлением хотя бы в силу крайней малочисленности русских в тундре. Ханты и ненцы крайне редко уходили на «большую землю», порывая с традиционной жизнью – известны только случаи переселения в Россию местных князей, получавших русское дворянство. Попытки христианизации коренного населения Приобья, предпринимавшиеся в XVI-XIX веках, привели лишь к формальному принятию ими православия. Коренные народы Севера управлялись собственными старейшинами, жили по собственным законам, на военную службу не призывались, и, кроме ясака, никаких повинностей не платили и обязанностей не исполняли.
В целом российская власть воспринималась ненцами и хантами как чуждая (если не прямо враждебная, то как минимум недружественная), а русское население – как представители этой власти. Малочисленное русское население тундры, в основном чиновники и торговцы, относились к коренному населению с презрением и опаской. Это не означало, что в России относились к «инородцам» хуже, чем в цивилизованных странах – наоборот, отношение соответствовало общеевропейской традиции того времени. В США, Канаде, Австралии, Швеции, Норвегии и Дании к коренным народам тогда относились точно так же.
О том, насколько слабо власть контролировала тундру и её жителей, свидетельствует военное вторжение ненцев в 1849-50 гг. в низовья Енисея, сопровождавшееся сражениями с местными народами – энцами, эвенками и нганасанами. Власть ничего не предприняла для прекращения войны, разгоревшейся на формально российской территории и между формально российскими подданными.
Таким образом, тундровики Приобья (и не только его) были не в подданстве, а, скорее, в зависимости от Российской империи – что-то сродни феодальному вассалитету. Их юридическое положение можно также сравнить с индейцами и эскимосами США и Канады, хотя, в отличие от них, коренные народы российского Севера платили налог – ясак.
«Казымское восстание»
У советской власти «дошли руки» до западносибирской тундры в 1930 г. 10 декабря того года был образован Остяко-Вогульский (впоследствии - Ханты-Мансийский) национальный округ. На реке Казым, близ Амнинских юрт, была построена культбаза: такие базы строились Комитетом Севера при ВЦИК СССР во всех районах проживания коренных народов для просвещения местного населения и воспитания подрастающего поколения. Просвещение было неразрывно связано с политикой: культбаза должна была способствовать советизации тундровиков и «отрыву их от кулацко-шаманского влияния и экономической зависимости».
Культбаза быстро стала важным фактором жизни хантов и ненцев. Она включала больницу, школу-интернат, дом культуры, ветеринарный пункт, банно-прачечную, склады, овощехранилище, ледник и кухню, три жилых дома для работников. На базе осуществлялась торговля, работала электростанция. Работники базы, кроме советской пропаганды, разъясняли тундровикам принципы санитарии и гигиены, рассказывали о пользе бань.
Очень важна была работа больницы – раньше коренные жители были лишены медицинской помощи. «Больницу на культбазе за 1931 г. посетили 3 344 представителя хантов и ненцев - почти 10% от тогдашней общей численности этих народов. Преимущества современной медицины туземцы оценили» (Андрей Несмиян «Шаманы против «красных»: Казымское восстание в СССР». WAS.media, 2020-02-19). Оценили они и открытие ветеринарного пункта. Правда, продажа товаров через культбазу вместо ликвидированных «нэпманских» факторий, разочаровала оленеводов и рыболовов: совработники не понимали, что товары надо завозить летом водным путём, и везли их зимой на повозках, что приводило к резкому удорожанию. В 1931 г., в связи с общим кризисом советской экономики, завоз товаров на Север сократился, а цены ещё больше выросли. Хуже того: за сданные шкуры, рыбу и оленину стали платить не деньгами, а гособлигациями, которые, в свою очередь, не принимались в уплату за товары.
Недовольство хантов и ненцев вызвал также обман со стороны работников культбазы: поначалу коренным жителям предлагали добровольно снабжать культбазу лесом, но уже в 1931 г. добровольное снабжение превратилось в обязательные лесозаготовки, нормы которых непрерывно росли.
Но самые большие проблемы были с школой-интернатом. Сначала тундровикам объявили, что они могут по желанию отдавать детей в интернат, но вскоре выяснилось, что Оргбюро по организации Остяко-Вогульского округа распорядилось организовать всеобщее обязательное обучение детей коренных народов. Ханты и ненцы категорически не соглашались отдавать детей, что вызвало конфликты. Отказчикам не позволяли пользоваться услугами культбазы, а когда это не сработало, начали силой отбирать ружья, что означало для тундровиков голод. На отказчиков начали заводить уголовные дела. В результате детей всё-таки собрали в интернат, но условия жизни были там плохие, а в декабре 1931 г. вспыхнула эпидемия ветрянки – родителям запретили видеться с детьми, что было воспринято как взятие детей в заложники (сыграли роль и воспоминания о том, как в прошлые века российские власти отбирали детей в аманаты).
Без сомненья, изначальная идея организации здравоохранения и образования среди тундровиков была благой. Дети оленеводов, охотников и рыболовов, ведущих примитивный образ жизни, должны были стать полноценными гражданами современной страны – что в этом плохого? На первый взгляд – ничего. Примерно так думали и действовали в других странах, где коренные народы ведут традиционный образ жизни – в Канаде, Австралии, Швеции, Финляндии, Норвегии и Дании. Там тоже создавались интернаты для детей аборигенов, что тоже вызывало недовольство коренных жителей и квази-ассимиляцию: выпускники интернатов не возвращались в традиционные поселения, но и не становились полноценными гражданами, поскольку образование их было ущербным, зато быстро прививались дурные привычки (пьянство, воровство, склонность к насилию и разврату), позаимствованные у учителей и воспитателей.
Проблема включения малых народов, придерживающихся традиционного образа жизни, в современную цивилизацию до сих пор окончательно не решена ни в одной стране. Рьяная попытка, предпринятая в этом направлении советской властью в 1930-е гг., тоже оказалась неудачной.
Но она осложнялась политическими задачами, которые для коммунистов не только были неотъемлемой частью программы аккультурации тундровиков, но и стояли на первом месте.
Начало 1930-х гг. было временем «окончательного искоренения кулачества» и коллективизации; и то, и другое власть распространила и на жителей тундры. Что было полным абсурдом: состоятельные оленеводы и рыболовы были для бедных соплеменников не эксплуататорами, а надёжной опорой в жизни. Только богатые могли помочь разорившимся тунровикам – и помогали, поскольку это было устойчивой традицией. Советская власть была не в состоянии взять на себя функции социальной помощи в тундре, и «раскулачивание» ставило под угрозу благополучие не только богатых, а всех тундровиков. Кроме того, в тундре к богатым всегда было уважительное отношение; ничего похожего на конфликтные отношения между богатыми и бедными крестьянами, свойственные земледельческим народам, у кочевников не было и в помине. Тундровиков также крайне напугало и обозлило давление властей на шаманов, которые всегда были защитниками и помощниками народа. Можно сколько угодно спорить о том, насколько раскулачивание и коллективизация была поддержана крестьянством России или Украины, но, что касается кочевников (будь то коренные народы Севера и Сибири, казахи или калмыки) тут сомнений быть не может: для них это были непонятные, оскорбительные и крайне опасные явления.
В 1931 г. население Казымского бассейна было более-менее пересчитано и разделено, как и по всему СССР, на бедняков, середняков и кулаков. Вторые и третьи категории было обложены тяжёлыми налогами, причём сроки сдачи устанавливались так, что сдать их в срок было невозможно. За неуплату налогов виновникам грозили суды, конфискация имущества, ссылка и лагерные сроки. Не уплатившие налоги лишались права покупать продукты и товары. Тундровики писали жалобы, но проку не было: в СССР свирепствовал голод, миллионы людей умирали – где уж тут думать о каких-то коренных малочисленных…
В декабре 1931 г. бывший председатель Казымского районного туземного совета, хант Иван Ерныхов, записанный в «кулаки», начал собирать соплеменников на тайные сходки. На сходках была выдвинута программа: закрыть школу; отказать культбазе в любой помощи; рыбу, пушнину, оленей продавать самим и кто сколько хочет; запретить ловлю рыбы на озере Нумто, священном для коренных жителей; переизбрать туземный совет.
Шаманы совершили ритуальное жертвоприношение, после которого объявили, что духи одобрили решение сопротивляться русским. 28 декабря 1931 г. вооружённые ханты подъехали на оленьих упряжках к школе и забрали детей. Однако на более решительные действия оленеводы не решились, тем более, что представители власти пообещали рассмотреть их требования.
В декабре 1932 г. Казымский совет принял решение начать ловлю рыбы в священном озере Нумто и отправил туда бригаду рыбаков – русских и хантов из других местностей. Местные жители потребовали прекратить святотатство (озеро было священным и для хантов, и для ненцев). В марте 1933 г. опергруппа ОГПУ арестовала четырёх лидеров протестного движения, в ответ на что часть хантов откочевала в тундру подальше от культбазы.
Власть вела с местными общинами переговоры, но отказывалась идти на уступки и угрожала репрессиями. Осенью 1933 г. казымские общины избрали «верховным вождём остяцкого и самоедского народов» (т.е. хантов и ненцев) Ефима Вындымова. 4 декабря пять представителей власти, приехавшие на очередные переговоры, были схвачены ненцами и хантами. Двоим переводчикам было вручено письмо с требованиями отпустить арестованных, закрыть интернат и снизить налоги, и они отправились в Берёзовск. А пятеро приехавших на переговоры были задушены после гадания, в ходе которого «духи» потребовали смерти русских.
В последние дни 1933 г. из Свердловска в бассейн Казыма прибыл отряд ОГПУ. Его поддерживали несколько самолётов. В феврале 1934 г. чекисты захватили стойбище протестующих, которые не решились сопротивляться: только муж и жена Сенгеповы (ханты) открыли огонь по чекистам, убили троих и погибли в бою. Ханты и ненцы утверждают, что решение не сопротивляться было принято после того, как самолёты обстреляли стойбище, убив и ранив 20 или 30 человек. Однако чекистские документы об этом молчат.
88 человек были арестованы, трое из которых умерли в ходе следствия (зачинщик первого протеста Ерныхов скончался «от расстройства деятельности сердца и крупозного воспаления лёгких»). 11 активистов были расстреляны, 37 получили тюремные сроки. Из заключения вернулись немногие.
Так закончились события, считающиеся «Казымским восстанием». Хотя это было не восстание, а, скорее, вооружённый протест.
В Екатеринбурге до сих пор существует легенда, что отряд чекистов, подавивший «Казымское восстание», имел и другую, более важную цель – поиск знаменитой Золотой бабы (золотого идола либо коми, либо манси, якобы спрятанного в сибирских урманах). Согласно легенде, отправив арестованных мятежников в Березов, чекисты двинулись на её поиски и были перебиты охотниками-хантами. Интересно, что городская легенда перекликается с аналогичной, только ненецкой: согласно ей, отряд чекистов перестреляли из луков ненцы. Но никаких доказательств, что за этим стоят какие-то реальные события, не существует…
Дух сопротивления тундровиков после подавления протестов на берегах Казыма полностью сломлен не был: часть протестующих сумела уйти от чекистов и откочевать в Надымскую тундру.
Мандалада
В 1934 г. под влиянием слухов о восстании на Казыме, а больше из-за массовой конфискации оленей у оленеводов и арестов сопротивлявшихся, произошло восстание на Ямале – т.н. Мандалада (по-ненецки – вооружённое собрание). Сопротивление возглавили шаман Ямна Сэротэтто и «кулак» Хатева Худи. Весной того года ненцы захватывали грузы, направлявшиеся на фактории, избивали советских работников. В декабре Мандалада – фактически мятежное стойбище – развернулось во всю силу (к тому времени к нему примкнула группа бежавших с берегов Казыма хантов). Были разгромлены несколько факторий, силой распущены Нейтииский, Тамбейский и Тиутейский нацсоветы. Колхозные стада были поделены повстанцами. В верховьях Надыма были убиты милиционер и заведующий разъездной факторией.
Мандалада выдвинула требования, аналогичные Казымским: вернуть свободную торговлю, запретить разделение на кулаков и бедняков, закрыть интернаты. Новым, по сравнению с казымскими, требованием было «убрать русских из тундры».
В декабре 1934 г. рота ОГПУ разогнала Мандаладу. Советской власти тогда было не до тундровиков, поэтому чекисты ограничились всего лишь арестом семерых руководителей протеста.
Тундра была усмирена. Но начала Великой Отечественной войны…
***
Отношение советской власти в 1930-е гг. к коренным народам Севера во многом напоминает то, что в те годы наблюдалось в других странах европейской культуры, где сохранялись малочисленные народы, ведущие традиционный образ жизни. В Канаде, Австралии, Швеции власти тоже пытались приобщить аборигенов, особенно детей и молодёжь, к цивилизации, не очень понимая, как это сделать без нанесения непоправимого ущерба этим беззащитным сообществам. Медицинская помощь туземным народам была благом, образование же превратилось в инструмент разрушения традиционных обществ без превращения их членов в полноценных граждан.
В Советском Союзе (равно как и в других странах, столкнувшихся с этими же проблемами) взаимодействием с коренными народами занимались очень разные люди. Часть совработников была честными людьми, подвижниками, много делавшими для оленеводов и рыболовов Севера, другие же тупо выполняли планы по отбору детей в интернаты, по заготовкам леса, оленины и рыбы, не считаясь с последствиями для населения. Были и третьи, грабившие, обманывавшие, спаивавшие аборигенов, насиловавшие женщин и растлевавшие детей. В поселениях, отрезанных от «большой земли», делать это было просто.
На это наложились и общие для СССР того времени политические практики – раскулачивание и коллективизация, принявшие в условиях Севера, где и то, и другое было совершеннейшим безумием, особенно трагические формы и имевшие самые тяжёлые последствия. Разорение сильных хозяев и непосильный налоговый гнёт, подавление протестов, гибель мужчин на фронтах Великой Отечественной войны привели к вымиранию коренного населения. Так, количество ненцев уменьшилось с 24716 чел. в 1939 г. до 22845 чел. в 1959 г. В 1926 г. хантов было 22306 чел., в 1959 – 19410, чукчей в 1939 г. – 13850 чел., в 1959 – 11680. Эвенков в 1939 г. – 29599, в 1959 – 24583.
После смерти Сталина отношения власти к коренным народам Севера изменилось к лучшему (впрочем, как и к населению СССР в целом). Прекратилось жёсткое налоговое давление, власти (и граждане) стали более внимательно и уважительно относиться к их культуре, быту и особенностям. Численность коренных народов начала расти, повышался их уровень жизни.
Но трагические события 1930-х навсегда остались в памяти тундровиков как чёрная полоса насилий и произвола. И как время сопротивления угнетателям.