Каждый год в ночь с 31 декабря на 1 января Люба брала дежурство. Из всех медсестер отделения реанимации новорожденных у нее единственной не было своих детей. Бог не дал. Зато дал мужа, который приходил к служебному входу с глинтвейном в термосе и бутербродами с икрой за 10 минут до боя курантов, встречал с ней Новый год, целовал и убегал к коту Шприцу, пока тот не наелся мишуры с елки.
В новогодние чудеса Люба давно не верила. Смерть работал без выходных и перерывов на шампанское. И плевать она хотела на тонны съеденной жженой бумаги, на которой обезумевшие от горя родители писали одно единственное желание - чтобы их ребенок выжил.
В эту ночь в отделении лежало четверо новорожденных. Люба знала, что статистически один из них ночью должен умереть, одному станет хуже, у одного состояние улучшится, у одного останется без изменений. Люба слышала, как врачи, молодые ординаторы из разных отделений, делали ставки, кто из младенцев не доживет до утра.
Люба вздохнула. Она не сердилась на них - сама когда-то была такой. Этот цинизм был необходим неокрепшей душе. От него, как от панциря, отскакивает боль. С опытом душа окрепнет, откроет створки и научится превращать боль в жемчужины. Не у всех, конечно…
Люба зашла в реанимацию. Надо выполнить рутинные процедуры - почистить катетеры, протереть малышей теплой мокрой губкой, проверить рефлексы, поменять подгузники. Три мальчика и одна девочка. Слава, Егор, Богдан и Неизвестная. Девочку подкинули в больничный бокс три дня назад в коробке из-под печенья. Люба дала ей имя Зоя, что значит “жизнь”. Это , конечно, было запрещено правилами больницы, но имя к девочке как-то прилипло, да покрепче пластыря, который закреплял дыхательную трубку на переносице.
Девочка была крошечной. На вид около 32 недель, не больше, хотя судя по развитию внутренних органов, должна быть старше. Синие венки пульсировали под темно-коричневой “желтушной” кожей. Большой круглый животик надувался при каждом вдохе аппарата искусственной вентиляции легких. На ножках крошечные шерстяные носочки, связанные благотворительной организаций.
Люба взглянула на анализы и показатели - хуже некуда. Печень практически отказала, почки едва работают. Хотя никаких выраженных патологий не было, девочка не хотела жить.
- Большинство на нее поставили, - сказал ординатор Матвей, который пришел с вечерним обходом. - Посмотрите на сатурацию - меньше 80. А дышит чистым кислородом. Любовь Михайловна, да вы так не переживайте, по ней даже плакать будет некому. Вон у пацанов мамашки под окнами днюют и ночуют. Сейчас небось тоже стоят, хоть и Новый год на носу.
Люба ничего не ответила. Аккуратно подняла двумя пальцами ноги малышки, протерла их, сняла носки и пощекотала пятки - никакой реакции.
“Неужели они правы?” - подумала Люба.
Она отодвинула жалюзи. Под окнами реанимации стояли 3 машины. Родители Егора и Богдана и мама Славика. Мужчины курили на улице, а женщины забрались в один салон и что-то обсуждали. Зою же никто не караулил.
Люба подошла к мальчикам. Двое шли на поправку. И только у Славика сильно вырос билирубин, со вчерашнего дня он был в печеночной коме, но держался молодцом.
- Можно было бы на него поставить, но парень сильный, выкарабкается, - сказал Матвей и зевнул. - Спать-то как охота, а смена только началась.
- А ты иди, приляг, я за ними пригляжу, - сказала Люба. - Позову, если что.
Матвей кивнул, похлопал Любу по плечу и ушел.
Люба села на сестринский пост и стала заполнять документы. Она то и дело зависала с ручкой в воздухе, сбивалась и никак не могла переписать обычные показатели.
- Да что это я в самом деле!
Люба встала и подошла к окну. Женщины вышли из машин стояли, задрав головы, и смотрели на окна реанимации. Люба взяла телефон и стала скидывать в чат “Реанимашки” последние показатели. Это тоже было нарушением правил, о котором все знали, но делали вид, что не замечают.
Все три мамы схватились за телефоны и уставились на экран. Вероника, мама Славика, опустила руки. Остальные женщины заключили ее в объятия. Вероника подняла голову вверх. И хотя Люба не видела ее лица, она знала, какие глаза у этой матери. Она видела сотни таких глаз и не боялась в них заглядывать.
Зазвонил телефон. Муж.
- Люба, ты там как? Ты только не волнуйся, кот перевернул елку, измазался в смоле. Я почитал - лучше состричь, а ты как думаешь?
- Вася, давай Зою усыновим.
В трубке повисла тишина. Было слышно, как на заднем фоне кот дерет диван.
- Ты уверена? - наконец, ответил Вася.
- Нет. Но если я этого не сделаю, я себе этого не прощу.
- Ты же говорила, что она скорее всего не выживет . А если и выживет, инвалидом будет.
- Она просто не хочет жить. Она понимает, что никому не нужна.
В трубке послышалось сопение и звон стекла.
- Ты же знаешь, я поддержу любое твое решение. Даже самое сложное.
- Вася, она умирает. Если переживет ночь, удочерим. Даже если она умрет, у нее хотя бы будет имя. Могилка будет. Хоть что-то от нее останется, кроме коробки с печеньем.
Голос у Любы сорвался и она замолчала.
- Я говорил, что тебя люблю?
- Да.
Люба утерла слезы и засопела.
- Вася, ты сегодня не приезжай тогда. У меня есть идея, не хочу тебя впутывать.
- Ты уже меня впутала, когда 8 лет назад замуж за меня вышла. Делай, что считаешь нужным, я с тобой.
Вася повесил трубку. Люба посмотрела на нее и улыбнулась.
- Матвей, - вошла Люба в ординаторскую и включила свет. - Я тоже хочу в ваших ставках поучаствовать.
- На кого ставите? - спросил он и зевнул.
- Что никто не умрет.
Матвей удивленно на нее посмотрел, но пятитысячную купюру из рук принял, ставку записал.
- Изменения есть? - кивнул он в сторону реанимации.
- Нет, - покачала головой Люба. - Я тебя позову, если что. Мы же договорились.
Люба погасила свет и вышла. Матвей подложил руки за голову и закрыл глаза.
В реанимации монотонно пищали и жужжали приборы. Люба подошла к кювезу девочки, сняла бумажку с данными, перевернула ее и написала на обратной стороне: “Волгина Зоя, девочка, 29.12.2020. Мать - Волгина Любовь Михайловна”. Затем подошла к окну и позвонила Веронике.
- Доброй ночи. Да, не плачьте вы, ничего не случилось. Успокойтесь. Вероника, возьмите себя в руки. Подышите. Вот, другое дело. Сменная одежда с собой? Берите остальных женщин и подходите к служебному входу. Запрещено, конечно. Нет, не выгонят. Все, отбой.
Люба спустилась вниз. Под дверью стояли три женщины и прижимали к рукам объемные пакеты. Люба знала, что в них - всё необходимое, чтобы в любой момент лечь в больницу вместе с ребенком.
- Переобувайтесь тут, - указала Люба на ряд металлических сидений возле стены. - Одежду мне давайте, я сама в гардероб отнесу. Все снимайте, надевайте одноразовые халаты, шапочки и бахилы. Руки обработаем возле реанимации.
Женщины повиновались без слов. Как механические куклы, они стаскивали с себя одежду, складывали ее в пакеты и застегивали пуговицы. Медленно, без резких движений, словно боясь очнуться ото сна, они шли по коридорам и поднимались по лестницам.
- Вот мы и пришли. Положите пакеты здесь.
Женщины встрепенулись и, словно синички, запорхали по реанимации. Каждая подлетела к кювезу своего малыша, наклонилась над ним, поцеловала в закрытые глазки, провела пальцами по крошечным ручкам.
- А можно его на руки взять? - мама Славика растерянно смотрела на провода, которые, словно ядовитые змеи, окутывали тело малыша.
- Вообще, есть такая теория, что ребенок, чувствуя прикосновения матери, быстрей идет на поправку. Но у нас это не практикуется.
На Любу смотрели три пары умоляющих глаз. Сама же Люба смотрела на Зою.
- Хорошо, хуже все равно не будет, - сказала Люба и прикусила язык. - Но вам нужно расстегнуть халаты. Нужен контакт кожа к коже.
Любо подошла к каждой маме и осторожно подала малышей так, чтобы не отсоединилась ни одна трубочка. Каждая из этих женщин впервые держала своего ребенка на руках.. По их щекам стекали молчаливые слезы, а на лицах цвели улыбки нерастраченной материнской любви.
Люба подошла к кроватке Зои, расстегнула халат и прижала крошечную девочку к груди. Маленький комочек, в котором едва теплилась жизнь. Люба почувствовала, как все страхи мира обрушились на нее одновременно с любовью почти невыносимой. Чтобы не заплакать, Люба принялась мурлыкать колыбельную, которую когда-то пела мама.
- Ваша? - спросила Вероника.
- Теперь моя.
Женщины могли бы стоять так вечно, не смея пошевелиться. Объединенные горем, они словно прижимались друг к другу спина к спине, поддерживая и помогая. Стрелки часов сошлись на цифре 12, и никто бы не не обратил на это внимания, если бы в реанимацию не ворвался Матвей.
- С Новым го…
Он замер на входе с открытым ртом.
- Любовь Михайловна, что тут происходит.
- Чудо, Матвей, чудо. А теперь выйди, закрой дверь и сделай вид, что ты ничего не видел.
Матвей не двигался с места.
- Но Любовь Михайловна…
Он поправил очки и стал теребить пуговицу на халате.
- Погодите, я сейчас.
Матвей вышел и побежал так быстро, словно за ним гнался призрак.
- Он нас не сдаст? - спросила мама Егора и прижала малыша еще сильнее. Глаза ее говорили “Не отдам”.
- Даже если и сдаст, сегодня никто не приедет нас выгонять, - ответила Люба.
Матвей забежал через 10 минут. В руках у него были стулья.
- Вот, обработал. Садитесь, дамы.
Женщины послушно уселись.
- Любовь Михайловна, я могу еще чем-то помочь?
Матвей смотрел на полуголую медсестру с младенцем на руках, будто перед ним стояла сама Богородица с Иисусом.
- Набери, пожалуйста, моему моему мужу, и подставь трубку к уху.
Матвей взял телефон, приложил его к уху и нахмурился.
- На линии перегрузка. Попозже еще попробую.
Аппарат Зои пронзительно запищал. Кислород упал до 75. Люба знала, что это предел. Ниже нельзя. Она умоляюще посмотрела на Матвея.
- Положите малышку, я ее осмотрю, - сказал ординатор.
- Зоя, ее зовут Зоя.
Матвей посмотрел на монитор, достал карту и стал проглядывать записи. Затем подошел к шкафу с медикаментами, достал из него шприц и ампулу.
- Должно помочь, - скала он и ввел вещество через катетер.
Сердцебиение усилилось, сатурация начала медленно ползти вверх, и когда достигла 80, Люба облегченно выдохнула.
Завершал аппарат у Егора. Но это был звук радостный - мальчик вышел из комы и попытался сделать самостоятельный вдох. Матвей подскочил к нему, отключил аппарат ИВЛ. Его мама застыла возле сына и смотрела на круглый животик, который равномерно опускался и поднимался самостоятельно. Вероника и мама Богдана с надеждой посмотрели на мониторы своих малышей - без изменений.
Матвей осматривал Егора, когда мальчик открыл глаза.
- Голубые, они у него голубые, - сказала его мама. - Как у папы.
Матвей пошел с обходом к другим малышам.
- Господи, как такое может быть… - Матвей стукнул по монитору Славика. - Сломался, что ли?
Вероника побледнела.
- Что-то случилось?
- Не знаю… Сейчас проверим. Пощекочите его пальцем.
Вероника коснулась стопы, ножка сжалась.
- Невероятно…
Матвей прикрутил колбу к катетеру, по трубочке побежала кровь.
- Отнесу в лабораторию.
- Так что случилось-то? - сказала Вероника и зажала рот.
- Чудо. Славик, кажется, выходит из комы. Рефлексы возвращаются. Посмотрите, у него кожа стала светлеть. Пойду отнесу в лабораторию анализы.
Матвей вышел. В реанимации послышались приглушенные всхлипывания Вероники. Мама Богдана что-то шептал сыну на ушку. Мама Егора сфотографировала мальчика и отправила фото его папе.
Люба с надеждой посмотрела на монитор. Цифры будто застыли на месте. Но Зоя была жива, а этого уже много.
Через несколько часов залетел Матвей с результатами анализов. Он тряс в руке листок.
- Любовь Михайловна, вы только взгляните. Так не бывает. Он же на полпути к смерти был, - Матвей вжал голову в плечи и испуганно посмотрел на Веронику. Та, казалось, не обратила внимания на его замечания. - А теперь билирубин почти в норме, гемоглобин как у здорового ребенка. Магия, не иначе.
- Это любовь, мальчик, материнская любовь, - вздохнула Люба и снова с надеждой покосилась на мониторы Зои.
- Любовь Михайловна, не переживайте. Выкарабкается Зоя. С такой мамой у нее просто нет другого варианта.
Через пару часов послышалось недовольное ворчание Славика. Он стал дергать ножкой и стянул носочек. Вероника, казалось, не могла сделать вдох, она тряслась, словно у нее лихорадка.
- Ну, мужик, ты нас и напугал, - сказал Матвей, осматривая малыша. - Не волнуйтесь вы так, мамочка, теперь на поправку пойдет.
Вероника зарыдала в голос и обрушила на Матвея свои объятия, вперемешку со всхлипываниями и благодарностью. Он что-то бормотал ей в ответ, пытаясь высвободится.
- Доктор, а это нормально, что у Богдана глаза под веками двигаются? - спросила мама мальчика.
Матвей подошел к малышу. У него задергались ручки и ножки, маленькое тельце внезапно выгнулось в дугу.
- Черт! Все посторонние немедленно покиньте помещения. Любовь Михайловна, кладите ребенка, вы мне нужны. Никто не умрет сегодня. Только не в новогоднюю ночь.
Женщины попятились на выход. Люба положила Зою, и, как была в расстегнутом халате, подкатила тележку с реанимационным набором.
... Через полчаса, изнеможденные, Матвей и Люба опустились на стулья.
- Чувствую себя Доктором Хаусом, - сказал Матвей. - Я ведь в какой-то момент подумала, что не спасем.
- Если бы его мама не забеспокоилась, то могли бы и не спасти, - ответила Люба. - Иди, герой, принимай лавры.
Матвей вышей, а Люба подошла к Зое и положила руку на животик. У малышки дрогнули губки и она как-будто улыбнулась. В палату вошли женщины. Заплаканные, лохматые, но счастливые. Люба посмотрела на часы - было шесть утра. Она улыбнулась.
- Матвей, а ведь я выиграла, - сказала она.
Матвей развел руками.
- Никогда в жизни я еще так не радовался проигрышу.
Женщины подошли к кроваткам и сели рядом.
- Думаю, пора расходиться, - сказал Матвей. - Через час приедет новая смена...
Мамы вздохнули, поцеловали мальчиков и что-то прошептали им на ушко.
- Любовь Михайловна, вы бы тоже домой шли. Я за детьми присмотрю. Мне они теперь как родные стали.
Люба ничего не ответила. Она подошла к Зое, поцеловала малышку и сказала.
- Мама с папой тебя любят.
Потом она подошла к окну и приоткрыла жалюзи. Под окнами стояло уже четверо мужчин. Один из них был с котом в переноске и сумкой, из которой торчал термос.