Он здоровался со столбами и устраивал перфомансы на Невском. Изобретал собственные приметы и читал книги по черной магии. Наконец, притворялся сумасшедшим, чтобы выжить. Главные (и наиболее странные) черты, из которых складывается образ Даниила Хармса — в нашем материале.
Экстравагантный персонаж
В мемуарах современников Хармс появляется как мужчина высокий, привлекательный, экстравагантно одетый. Его канонический образ: английская кепка, клетчатый пиджак, короткие брюки с застежками, гетры и трубка. Судя по всему, Хармс страдал от разнообразных тиков: одни вспоминают, что он все время морщился, другие — что как-то странно хмурился. А по воспоминаниям искусствоведа Всеволода Петрова — «не то икал, не то хрюкал, как-то по-особенному втягивая воздух носом: них, них».
Впрочем, глагол «страдал» не вполне точен: отчасти эти тики были естественными, а отчасти Хармс прибегал к ним сознательно. Тяга к экстравагантному поведению у Хармса общеизвестна и овеяна многими легендами. Известно, что он мог подолгу голым стоять у окна, церемонно здоровался со столбами, внезапно залезал на дерево, собрав вокруг себя толпу любопытствующих. Однажды в гостях встал перед дамами и спустил штаны. Дамы пришли в замешательство — и увидели, что под спущенными штанами у Хармса были еще одни.
Ищете подарок? Подарите подписку на лучшие книги и аудиокниги со скидкой 50%!
В свой ранний, авангардный период, в 1920-х — начале 1930-х годов, Хармс любил превращать прогулку по Невскому в перформативное выступление, часто приглашая друзей поучаствовать. Далеко не все находили смелость составить ему компанию. Например, он уговаривал свою подругу Эмму Мельникову, девушку небольшого роста, одеться нянькой и провести его по Невскому за руку, в то время как долговязый Хармс изображал бы младенца с соской. Девушка не решилась.
Хармс был ипохондриком и верил в приметы, зачастую изобретаемые им самим: например, возвращался домой, если встречал горбуна, или пил молоко только при закрытых наглухо дверях и окнах. Мы знаем и о множестве его комических или просто странных ритуалов: например, перед началом застолья он опускал в емкость с алкоголем аметист, висевший у него на цепочке, и произносил заклинание, которое должно было оградить его от чрезмерного опьянения. Одно время у Хармса была специальная книжечка, в которой были выписаны его знакомые и друзья. В присутствии этих самых друзей он демонстративно проставлял плюсы и минусы напротив их имен. Его подруга художница Алиса Порет вспоминает:
«Однажды я сделала неверное ударение в каком-то слове, он вскочил, как ужаленный, бросился в прихожую и, вернувшись с записной книжкой в руках, сказал мне с упреком: „Что вы сделали — это ужасно: мне придется поставить вам минус: в этой книжке на вашей странице одни плюсы, а теперь — вот видите“, — и он сделал черточку».
Даже когда Хармса сослали в Курск после первого ареста в 1931 году (ему тогда было 26), он продолжал одеваться в своем шерлок-холмсовском стиле. Жители Курска были не столь прогрессивны, как ленинградцы, и едва ли не каждый его выход на улицу сопровождался насмешками и нездоровым вниманием прохожих. Но вместо того, чтобы мимикрировать под обывателя, Хармс предпочитал сидеть дома в своем образе и тихо ненавидеть Курск и всех его обитателей.
Писатель любил окружить себя такими же экстравагантными персонажами с оригинальным взглядом на жизнь. Обычно их принято называть городскими сумасшедшими, а писатель именовал их «естественными мыслителями». В числе многих нереализованных задумок Хармса было устроить творческий вечер, на котором такие «естественные мыслители» один за другим выходили бы на сцену и высказывали свои идеи.
Возможно, личность Хармса во многом остается загадочной из-за тщательно выстроенной позы, которую он постоянно принимал на людях. Он писал в дневнике:
«Создай себе позу и имей характер выдержать ее. Когда-то у меня была поза индейца, потом Шерлока Холмса, потом йога, а теперь раздражительного неврастеника. Последнюю позу я бы не хотел удерживать за собой. Надо выдумать новую позу».
Заумник, чинарь, обэриут
В 1925 году юный Хармс знакомится с поэтом Александром Туфановым, который в том же году основал Орден заумников. Туфанов, немолодой корректор и заумный поэт, провозгласивший себя «Председателем Земного Шара Зауми» — одна из колоритнейших фигур в окружении Хармса. Это был горбун с пышными усами, который носил камзол и жабо, и утверждал, что родился в XV веке в Новгороде. Его поэзия зауми, в которой фонетика преобладает над смысловой составляющей, повлияла на Хармса раннего периода — именно тогда у Хармса были, пожалуй, самые бескомпромиссно заумные стихи:
бабаля мальчик
трестень губка
рукой саратовской в мыло уйду
сырым седеньем
щениша вальги
кудрявый носик…
В кругу поэтов Ордена состоялось важнейшее для Хармса знакомство с поэтом Александром Введенским. На той же встрече Хармс познакомился со своим другом философом Яковом Друскиным, которому суждено было спасти наследие Хармса: он вынес рукописи тогда уже арестованного писателя из разбомбленного дома на Маяковской. Вскоре друзья создают свой литературно-философский кружок «чинарей», в который вошли, кроме Хармса, Введенского и Друскина, писатели и поэты Леонид Липавский и Николай Олейников. Еще немного позже эти и другие поэты создают другое объединение — «реального искусства», ОБЭРИУ, которое уже объявляет: «Нет школы более враждебной нам, чем заумь».
Вместе с другими обэриутами Хармс устраивает вечера и театрализованные представления, самое известное из которых — «Три левых часа». Вообще главные вещи его раннего «авангардного» периода — предназначенные для постановки пьесы «Комедия города Петербурга» и «Елизавета Бам», и последняя была поставлена как раз в рамках «Трех левых часов». Действие этих пьес алогично и фрагментарно, некоторые герои по ходу меняют имена, выкрикивают бессвязные реплики.
Авангардная поэзия «заумников»-«чинарей»-«обэриутов» часто не находила у публики отклика, и дело кончалось скандалом. Во время «Трех левых часов» сестра Хармса бегала к телефону в антрактах, чтобы доложить матери: «Все нормально, и Даню не побили». Тем не менее, в выступавших, судя по всему, швырялись заранее припасенными гнилыми овощами, а многие покидали зал, не дождавшись конца.
Даниил Хармс «Я гений пламенных речей»
Мистик и верующий, — не исповедовавший никакой религии
Вера и мистика в самом широком смысле необыкновенно интересовали Хармса, вероятно, с детства. Мать Хармса в письме супругу делится трогательными воспоминаниями о годовалом Хармсе: «Научился он креститься и все крестится и кланяется», а спустя несколько лет: «Сегодня был молебен. Данила все время стоял, молился и, когда клал земной поклон, то руки на полу складывал так, как делаешь это ты, и следил, чтобы и все так делали».
Хармс, как и его отец-богослов, был человеком глубоко верующим, мистического склада, но, скорее всего, не исповедовал никакой религии. У писателя был личный бог, к которому он обращался по самым разным поводам. Например, по поводу учебы в юности: «Боже, помоги мне остаться в техникуме». По вопросам быта: «Боже, спаси меня от мытья в уборной!» По проблемам семейной жизни: «Как добиться развода? Господи, помоги! Раба Божия Ксения, помоги! Сделай так, чтобы в течение той недели Эстер ушла от меня и жила бы счастливо». У Хармса даже есть несколько текстов в жанре литературной молитвы, например:
«Господи, среди бела дня накатила на меня лень.
Разреши мне лечь и заснуть Господи,
и пока я сплю накачай меня Господи
Силою Твоей….»
Он посещал службы в православных храмах, бывал в костеле в Ковенском переулке по соседству с домом, часто наведывался, один и с женой, в буддийский дацан на Старой Деревне. Друзья видели у него на столе книги по черной магии, он изучал Талмуд, каббалу (числа имели для него особенное значение), различные эзотерические брошюры, карты Таро. Участвовал в спиритических сеансах. Одним из любимых писателей называл мистика и эзотерика Густава Майринка — правда, та «звериная серьезность» и обстоятельность, с которой австрийский писатель подходил к мистике, Хармсу все-таки была чужда.
Зная об увлеченности Хармса таинственным и непознаваемым, многие его анекдотичные случаи можно воспринимать и в мистической плоскости. Например, текст «Оптический обман»:
«Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и видит: на сосне сидит мужик и показывает ему кулак. Семен Семенович, сняв очки, смотрит на сосну и видит, что на сосне никто не сидит. Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит мужик и показывает ему кулак».
Что это за таинственный и нелепый мужчина с кулаком, видимый в одной оптике, и незримый в другой? Или рассказ, открывающий «Случаи»: про рыжего человека, у которого не было глаз, и ушей, и волос, и рук, и ног — «и вообще ничего не было». Что это за «рыжий человек», не существующий в материальном мире и все-таки представляющий из себя личность?
