Марина Цветаева не была создана для семейной жизни. Больше всего на свете ее интересовала поэзия. В браке с Сергеем Эфроном у нее появилось две дочки – Ариадна и Ирина. И, если старшую дочь поэтесса все же любила, то к младшей она потеряла интерес сразу же после ее рождения. Мать почти никогда ей не занималась, а когда уходила на всевозможные поэтические вечера, то привязывала девочку к ножке кровати, чтобы та чего не натворила.
Биограф Виктория Швейцер писала, что Осип Мандельштам и его сестра были ошарашены, когда Цветаева принялась описывать, какие именно образом она приковывала Ирину к кроватной ножке, оставляя одну в темной комнате.
Сама же поэтесса объясняла такую вынужденную меру опять-таки невероятным прожорством дочери: «Если Аля была со мной, первым делом отвязываю Ирину от стула. Стала привязывать ее с тех пор, как она, однажды, в наше с Алей отсутствие съела из шкафа полкочна сырой капусты.»
После революции муж поэтессы стал одним из сторонников белогвардейского движения, полностью посвятив себя политической борьбе. Дети полностью остались на руках матери. Не имея сил и возможности растить детей, Цветаева сдает девочек в приют, сказав, что этих детей она нашла под дверью. Какое-то время Цветаева к детям не приезжала, зато писала стихи о своей разлуке с дочерью Алей.
«Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!
Жалко мне, когда в печи
Жар, - а ты не видишь!
В дверь – звезда в моей ночи!
Не взойдешь, не выйдешь!
Платьица твои висят,
Точно плод запретный.
На окне чердачном – сад
Расцветает тщетно…!
Позднее Цветаева все же забрала старшую дочь из приюта, в то время, как младшая так и осталась тосковать в казенных стенах.
Цветаева объясняла это голодными временами и невозможностью прокормить ребенка. К слову, она всегда упрекала двухлетнего ребенка в обжорстве.
Однажды Цветаевой даже приснился сон, в котором Ирина обгладывает корки хлеба. С раздражением и сарказмом Цветаева писала в своих заметках: «Я помню, как представляла себе сон Ирина: она стоит одна, а с неба падают корки, такие большие и толстые, что она не может их разгрызть. Так как ей досадно, она злится».
Заведущий приюта сообщил, что двухлетняя Ирина в приюте кричит от голода.
«Ирина, которая при мне никогда не смела пикнуть. Узнаю ее гнусность.»
Ирина умерла в приюте в возрасте трех лет. По этому поводу ее мать напишет:
«Ирина!-Я теперь мало думаю о ней, я никогда не любила ее в настоящем, всегда в мечтах – любила я ее, когда приезжала к Лиле и видела ее толстой и здоровой, любила ее этой осенью, когда Надя (няня) привезла ее из деревни, любовалась ее чудесными волосами. Но острота новизны проходила, любовь остывала, меня раздражала ее тупость (голова, точно пробкой заткнута!), ее грязь, ее жадность, я как-то не верила, что она вырастет – хотя совсем не думала о ее смерти – просто, это было существо без будущего.»
Как в одном человеке, умеющим мыслить и рассуждать, сочетались утонченная натура, поэтесса и черствая, лишенная материнских инстинктов самка? Как можно быть одновременно натурой тонко чувствующей окружающий мир и творящей из этого чувства высокую поэзию, и при этом издеваться над своими родными детьми? Видимо, ответ на этот вопрос может родиться только в голове у «гения», простому человеку он никогда не будет доступен…
