Утром, вернув ключ сонной Раде, я села на автостанции в вожделенный микроавтобус до Никшича. Народу там было мало – водитель, немолодой худощавый черногорец с орлиным носом, шутил со знакомой девицей, играя словами «благайна» (билетная касса) и «драгана» (дорогая). Незапоминающегося вида иностранец в цивильном костюме по-английски поинтересовался, идет ли этот «бас» в «Никсик» (так он, видимо, прочитал надпись на латинице). «Никшич», – машинально поправил его водитель, но тот не услышал и, устраиваясь на сидении позади меня, еще несколько раз произнес: «Ник-сик, ник-сик…» Я испытала ехидное чувство славянского превосходства.
Нельзя объять необъятное, но до сих пор жаль, что не задержалась хотя бы на полдня в самом Жабляке, чтобы посмотреть на фантастические виды окрестных вершин, горные озера, скалы, ущелья… Увидеть хоть часть этого даже из окна автобуса не удалось – выезжали мы из Жабляка в утренних сумерках и в таком густом тумане, что, как поется в народной песне, «ништо се живо не види», и даже «jедно дрво високо» разглядеть нема шанса... Но вскоре поднялось солнце, и туман постепенно рассеялся. Дорога петляла какими-то совсем дикими горами, проскакивая деревни и небольшие городки, в автобус садились местные жители – бабушки в платках и с корзинками, мужчины в резиновых сапогах, – и по-свойски заводили разговор с водителем, обсуждая последние новости и общих знакомых.
Машина то лихо взлетала вверх по горной дороге, то стремительно, как на санках, ухала вниз, закладывала виражи на крутых поворотах трассы. Мотало на этих серпантинах по-страшному, и за спиной я услышала характерные звуки: беднягу иностранца тошнило в пакетик. Удивительно, что не выворачивало и меня – несколько лет назад на гораздо более гуманном крымском серпантине между Морским и Алуштой я сидела, закусив по совету попутчиков спичку для борьбы с накатывающей дурнотой и уткнувшись лбом в мягкую спинку сидения впереди, чтобы не видеть мелькающих вокруг горно-лесных красот… А тут – глазею себе по сторонам, и хоть бы хны…
До Никшича домчали единым духом, и прямо сразу же я пересела на автобус, идущий в Подгорицу. В сам Острог рейсовый транспорт не ходил, но от поворота до монастыря можно было доехать, как объяснили мне, на попутках либо на такси.
Монастырь Острог – белый храм с крестом, вросший в серую скальную стену на противоположной стороне ущелья, – я увидела еще с дороги, до того, как тормознувший автобус высадил меня у поворота с подгорицкой трассы. Туда было еще двенадцать километров, которые хотелось преодолеть как можно быстрее, и я сдалась на милость упырю-таксисту, поджидавшему свои жертвы на пятачке у поворота. Обочины дороги в самом начале сплошь заросли диким инжиром и еще какими-то кустарниками, в которых я не сразу, но признала гранат – судя по размеру плодов, тоже дикий. «Нар», – подсказал водитель его местное название.
Дальше начался не то аттракцион не для слабонервных, не то непременное здесь испытание для паломников – очень узкий и извилистый серпантин, проложенный по карнизам отвесных скал – дорога с одной стороны вплотную прижималась к скальной стене, с другой – без намека на ограждение обрывалась прямо в пропасть. На некоторых участках даже не могли разъехаться две машины – одной из них приходилось пятиться задним ходом до более широкого места и едва не зависать колесом над бездной, пропуская встречную. Тут я уже почти не задавала любопытных вопросов, а только пыталась не слишком заметно кусать губы и впиваться пальцами в ручку дверцы (странно, что на ней не осталось вмятин :)). Ибо визжать под руку водителю было бы еще более смертельным номером - хотя очень хотелось... Но, к удивлению, кладбища разбитых машин на дне пропасти не наблюдалось, а на поворотах серпантина как-то ухитрялись разминуться даже двухэтажные туристские автобусы. Наверное, хранит святой Василий Острожский…
Еще мы пересекли железную дорогу – вроде бы даже действующую, – прилепившуюся к стене ущелья и ведущую, по словам водителя, опять-таки из Никшича в Подгорицу. И какие-то уродливого вида коммуникации, трубы, проложенные по скале. Еще сколько-то минут страха и захватывающего дух восхищения, поселок, базарчик с сувенирами, длинными связками сушеного инжира и батареями емкостей с медом и оливковым маслом – и площадка перед Нижним монастырем, заставленная автобусами паломников. У входа в монастырь размещалось кафе – там мне разрешили оставить большой рюкзак, и налегке я рванула наверх.
Между Горним и Доньим (Верхним и Нижним) монастырями – около трех километров по серпантину. Туда ездят такси и туристские микроавтобусы. Но чаще паломники ходят пешком – по дороге или по прямой тропе длиной, наверное, в километр, которая пересекает серпантин в нескольких местах. Сразу над Нижним монастырем – большая церковь, посвященная святому мученику Станко – этому пятнадцатилетнему парнишке, жителю этих мест, турки отсекли кисти рук за то, что он отказался отречься от Христа и принять ислам. Нетленные руки мученика теперь хранятся в церкви его имени, но я об этом не знала – когда зашла в храм, там было не протолкнуться – шла, видимо, катехизационная беседа с желающими креститься. Крещения на открытом воздухе возле этой церкви проводят, кажется, каждые два или три часа – специально для этого сюда приезжают люди из разных уголков бывшей Югославии.
Пошла наверх по тропе под тенистыми деревьями. Кое-где – сложенные из камней ступеньки, и даже с перилами, но в основном – просто каменистая тропка среди буйной россыпи цветущих розовых цикламенов с темно-зелеными резными листочками. Мне сразу захотелось разуться и идти босиком, хотя по камням это было бы не очень приятно, – но я сдержала порыв, сочтя это экзальтированным и неуместным пижонством. И, как оказалось, напрасно. Так получилось, что наверх, к монастырю, я поднималась в гордом одиночестве, но на обратном пути мне один за другим стали попадаться навстречу босые люди. Неся в руках ботинки, шел священник с маленьким сынишкой, тоже босоногим, осторожно ступали, переводя дыхание, пожилые богомолки, резво проскакали с камня на камень весело гомонящие подростки – кто босиком, а кто и в носках… Оказалось, такова здесь традиция – так что я пожалела, что поскромничала, а разуваться на пути назад уже показалось глупо…
Наверху, перед вросшим в скалу монастырем, довольно обширная площадка, огороженная каменным парапетом. На галерее под навесом сложены высокой стопкой тонкие маты – вроде туристских «пенок», обшитых суровой тканью, – на таких же спят и сидят люди и на самой галерейке, и прямо на площадке под деревьями. Я бы тоже тут ночевала, если бы добралась до Острога вчера вечером. Но теперь следующая ночевка запланирована у меня в Цетине – не оставаться же здесь почти на сутки. Точнее, осталась бы, но времени слишком уж мало…
Направляю стопы к храму и келье святителя Василия – вернее, к узкому проходу между скалой и отгороженным парапетом обрывом. Туда, через калитку, пропускают небольшими группами. Пока жду своей очереди, которая движется довольно быстро, из калитки выходит очень красивый серьезный длинноволосый мальчик-подросток – собрать в кружку монеты и свернутые купюры, которые оставляют люди перед входом. Тут и евро, и сербские динары, и какие-то незнакомые деньги – ими буквально утыканы выступы, трещины и ямки в камне. К традиции балканского «народного православия» класть деньги прямо на иконы и затыкать их в каждую щель в храме я уже привыкла, но тут паломники постарались затолкать некоторые монеты в трещины так глубоко, что выковырять их совершенно невозможно, и мне жалко мальчика. И зачем, спрашивается, так делать, если это пожертвование монастырю, а не языческое приношение духу горы?
Дальше, мимо мозаичного образа на скале, и наконец ныряешь внутрь, в прохладный сумрак. В келью Василия Острожского можно пройти только пригнувшись – в низкий и узкий проход. Маленький, крошечный пещерный храм в скале – неровные своды с потемневшими росписями, рака с мощами, тонкий аромат ладана от покрова… замирает сердце… нельзя задерживаться, сзади идут другие паломники… Лестница вверх – и выходишь на галерею, у входа – столик с иконами, свечами и сувенирами, которые продает давешний длинноволосый мальчик. Покупаю маленькие образки Святителя Василия и еще один – с изображением кудрявого паренька в меховой безрукавке, с ягненком на одной руке и с крестом в другой, – мученик Станко…
Отсюда можно подняться еще выше, на другую, небольшую галерейку, и украдкой пощелкать оттуда фотоаппаратом – в храме снимать не разрешается без особого благословения. Все ущелье – как на ладони, дух захватывает от простирающихся вокруг видов: покрытые лесом склоны, скалы, вьющийся серпантин дороги и совершенно кукольного вида Нижний монастырь... видна даже трасса между Никшичем и Подгорицей, по которой ползут букашечные машинки. Ниже, у подножия скалы, в которой выбит храм, на пятачке каменистой земли крошечный садик – миндальные деревья, инжир, виноград и что-то еще…
Абсолютно счастливая, с трепетным розовым цветочком цикламена в руке, я спускалась вниз по тропе, ведущей к Нижнему монастырю. Навстречу поднимались двое пожилых мужчин, и один, в бейсболке, с лучиками-морщинками на загорелом худощавом лице, улыбнулся, глядя на цветок в моей руке, и произнес фразу, которую я поняла как «цветок – наше дитя». Сначала слегка напряглась: а вдруг здесь нельзя рвать цветы из-за какого-то местного поверья, и я нарушила этот запрет? Но дяденька вовсе не собирался меня порицать, и рассказал (я плохо понимала по-сербски, но они вдвоем с приятелем мне растолковали, как младенцу), что вот тут на тропе, чуть ниже, есть крест на камне – не сделанный руками, а природный. Его узнать легко, там монеты («пари») лежат. И если положить на этот камень цветы (тут он сорвал и вручил мне еще несколько цветков цикламена), постоять там и помолиться, и попросить о том, чего желаешь, то желание обязательно сбудется.
Я думала, что камень с крестом должен быть каким-то приметным, большим, видным издалека (хотя почему в таком случае я не заметила его на пути наверх?). И потому углядела его почти случайно, по лежащим сверху монетам, которыми было заполнено и крестообразное углубление. «Заполнено» – громко сказано: сам крестик был чуть больше монеты, – но настоящий, отчетливый, то ли промытый в камне водой, то ли образованный складкой породы. Положила сверху цветы, постояла. О чем, Господи, попросить? Ты знаешь мои чувства и желания лучше меня… и в этом пути я уже столько получила подарков, что просить о чем-либо еще даже страшно… боязно оказаться среди тех, кому Бог, по словам, кажется, Льюиса, говорит: «Да будет твоя воля». Слишком часто, оказываясь рядом со святынями, я приближалась к ним не как паломник, а как турист, ищущий приключений, впечатлений, а не благодати… Но если возможно, прости мне это… не отринь, обрати во благо… устрой мою жизнь так, как Ты хочешь. И еще – пусть будут здоровы мои родители, друзья… и прими в Свое Царство тех, кого довелось провожать этим летом… Наверное, всё…
…Обратно по серпантину через ущелье меня подвозила на своей машине какая-то молодая и, судя по всему, очень влюбленная пара – молодожены или жених с невестой. Где-то на середине дороги парень остановил машину, быстро нарвал букет растущих прямо из скальной стены крупных колокольчиков и вручил их своей любимой. Они остановились в поселке возле ресторана, а я пошла дальше до трассы пешком, срывая по пути спелые «смоквицы» с придорожных кустов. Меньше чем через полчаса автобус до Подгорицы тормознул на перекрестке, принимая меня в свое нутро, и к вечеру я уже входила в ворота Цетиньского монастыря, где довелось заночевать в скиту высоко на горе и познакомиться с русскими паломниками и отцом Андреем Логвиновым из Костромы. Но это, опять-таки, другая история…
Продолжение следует...
Надежда Локтева.
