Автор: Евгений Тихонов
Бормочет.
– Почитай, без малого, два века стоял. А теперь под снос значит? Не представляю художественной ценности. Вот оно как! Эвон стоит стеклянный болванище. Важный весь из себя. Не разговаривает. Один раз снизошёл. Рухлядью назвал. Рухлядь ты, мол, чумазая. Никакого навара с тебя. Ненужная ты груда камней…
Во весь голос.
– Митрич! Митрич! Гулкое эхо, отражаясь, мечется по пустым коридорам, срываясь в разрушенный лестничный пролет темной парадной.
– Не представляем мы с тобой никакой исторической надобности! Слышишь, Митрич! Рухлядь мы с тобой!
Чуть тише, прислушиваясь.
– Не слышит что ли? Глухня... Ан, нет! Ползет, кажись, старый хрыч.
Раздается хруст штукатурки, битого стекла и стариковское ворчание.
– Что ты опять разорался? Нет от тебя покоя ни днем, ни ночью, прости ты мою душу грешную! Дай дожить спо… Дом радостно, перебивая.
– Митрич! Сударик мой разлюбезный! Ты же со мной с начала!
– То и оно, что от фундамента! Все нервии вытрепал за столько-то годков. Аж до печенки. Истинный крест правильное решение, что под снос тебя, зануду кирпичную.
– Митрич, что то нафталином понесло! Не от тебя ли? Дом глянул внутрь и закряхтел оставшимися половицами.
– Хе-хе! Зачем это старье напялил, молью побитое? Гляди, оно же сейчас расползется. Будешь здесь срамом отсвечивать. Еще чего доброго люди тебя, чучелу, увидят, да и помрут со смеху! Домовой, поправляя полуистлевший, парадный, сюртук.
– Молчал бы уже! Ни одного целого места не осталось, окромя стен, а все туда же. Вот недолго пыжиться то. Давеча видал, сколь оранжевые техники во двор нагнали. Что ты! Тьмы! Видать скоро начнут.
– Начнут! От чего же им не начать.
– А может, передумают, как думаешь?
– Не зачем им передумывать! Не дрейф, старый, мы свое добро послужили, пора и честь знать! Митрич, но ты-то можешь уйти. Вон в болванище стеклянное.
– Туда не пойду – души в нем нет! Да и на кого я тебя оставлю? Дом с благодарностью выдыхает печными трубами:
– Помнишь, как ты первого привратника учил дверные ручки до блеска натирать?
Домовой, улыбаясь:
– Ага! Еще тот шельмец был.
Отразившись от зеркальных витрин соседнего строения, со всего маха, в разрушенный проем запрыгнула стайка солнечных зайчиков и испуганно заметалась по стенам, подсвечивая задрапированные серебряной бахромой, темные углы.
– Лови их! Лови…- Дом кряхтит. Гудят металлические балки его скелета, осыпаясь ржавчиной. Митрич, кривляясь, хлопает себя по коленкам, беззвучно смеется, открывая беззубый рот, словно рыба. Дом начинает дремать. Старенький.
«А ведь кто у меня только не был. И писатели, художники разные… Да много кто, за столько лет то. А сколько событий произошло, и не рассказать. Все и не упомнишь…»
Лукавил Дом. Все помнил. О каждом жильце, что-то только ему известное рассказать мог, но не считал это нужным. Умел Дом хранить тайны. «Почитай прямо на следующий день после приемки начали заезжать постояльцы. Это и не удивительно. Город стремительно рос. Да-а! Можно сказать с таких как я, и начиналась история каменных домов стольного града. Оно, конечно же, и постарше были. Да и я не такой большой дом, как, допустим, Зверков поставил на Екатерининском канале! Но все же – три этажа! Один Зверковский жилец, все к хозяину часто хаживал. Читал ему сказки. «Вечера на хуторе близь Диканьки», кажись»
– Митрич, помнишь, лицеиста? Аккурат на месте болванища стоял. С башенками. Весь такой из себя. Барокко. Хе-хе! То же свысока смотрел. Он же образовательное учреждение, не то, что я, сиворылый! Стишки писал. Хе-хе!
Дом зашумел оставшимися листами железа на крыше.
« Белая ночь, в лунной вуали,
Серым взором, смотрит на меня.
И сказать, наверно, что то хочет,
То, что словом выразить нельзя!» Хе-хе!
Домовой.
– Вот язва! Чего ты развеселился то сегодня? Не к добру…
Дом, не обращая внимания.
–«Не досказанные, громкие мотивы,
Сваи режут, как каналы Петербург.
Город в мраморе, встряхнувший мою душу,
Начертил порочный в жизни круг.
Разорвав его, я возмужаю,
Хоть пора взросления прошла.
И не зря, у этой белой ночи,
Серые, печальные глаза!»
– «Серые печальные глаза!» Хе-хе! Митрич, стишки, будем откровенны, так себе! Никудышные стишки! К моей лапушке подкатывал с поэзией своей дрянной…
– Не зря тебя сносят. Ей богу, не зря! Его уже, почитай, полвека нет, а ты все вспоминаешь!
Мысли путались, перескакивая. «Да чего уж там, при всех властях сносили! Мой свояк, в самом центре стоял. Снесли! На его месте сам Перятякович здание построил. Поговаривают, что он его с итальянской Палаццо дожей, срисовал. А на Знаменской. Семьянова дом. Он все кичился, я, мол, олицетворяю истинный облик Северной Пальмиры!» Дом, очнувшись:
– Митрич, помнишь Семьяновского задаваку, ливрея у него бархатная была? Такой франт, что ты!
«А лапушку мою в 24-м взорвали. На Покров. Купол у нее голубенький, арки полукруглые, стеночка белая, колоколенка стройная. А до чего же звонкая….Оно, может, конечно, людям виднее, кого сносить и когда. Они строят, они же и рушат. Каждому свое время отмерено. Людям - Богом, нам - людьми… »
– Митрич, помнишь, как тебя жильцы отваром отпаивали, когда ты заболел. После наводнения. Помнишь, Митрич, наводнение? Жуть! Более страху я только в последнюю войну натерпелся.
Ветер прошелся по перекрытиям, и где-то гулко стукнула, отвалившаяся рама. Раздались людские голоса. Грозно заурчал дизель.
– Шел бы ты, старый, от греха подальше. К Мурази подайся. Родственник же.
– Да отстань ты от меня! Вот же сквалыжина худая! Замолчал Дом и темными глазницами окон уставился в яркое, до боли, уходящее ввысь, небо….
Нравится рассказ? Помогите автору освободить время и создать условия для работы. Поддержите творчество Евгения Тихонова денежным переводом с пометкой "Для Евгения Тихонова".
