Рассказ
Посвящается моей маме
Неделя пролетела стремительно, и в пятницу стало ясно, что поездки не избежать.
Неловко спрыгнув на низкую платформу, Марина подвернула ногу. Постояв немного на месте, она побрела по узенькой тропинке вдоль путей.
Одним своим краем участок смыкался с полем, и чудное, веселое разнотравье буйно вторгалось на огороженную территорию. Кое-как продравшись сквозь травяные космы, Марина поднялась на крыльцо. На стене мелом было написано: «Здесь никто не живет». Добрались-таки деревенские ребятишки.
Осевшая дверь открылась не сразу.
- Здравствуй, дом! – сказала Марина.
Дом не откликнулся на приветствие. Не жилой – не живой, не свой и не чужой, без хозяина, сам по себе.
Не успела нерадивая дачница отдышаться, как явился председатель.
- Что же это вы, Марина Алексеевна, совсем сюда ездить перестали? Может, продавать надумали?
Марина промолчала.
- А у нас тут пожар за пожаром. У Опенковых дом сгорел на той неделе. Вы бы хоть траву скосили, а то, не дай Бог, подожгут поле – тогда не спасетесь.
Он был прав – местные любили жечь сухую траву на полях. Вместе с полями горели и дачи. Бороться с этим не было никакой возможности, жаловаться было некуда. Стихийное бедствие, да и только, виноватых нет.
Поначалу деревня восставала против москвичей – были и угрозы, и поджоги, и нападения. Со временем немного успокоились, гражданская война поутихла, теперь пожары устраивали все больше мальчишки – так, для развлечения. Подожгут траву и смотрят – что дальше будет? Огонь ползет себе и ползет по полю, глядишь – незаметно к домам подберется, а там – жди беды.
Марина вышла на крыльцо и оглядела свои владения. Травы высоченные, жесткие, запутанные – настоящие степняки, техника здесь бессильна, надо действовать вручную.
На чердаке пылилась огромная коса, завезенная сюда еще родителями. Вот и орудие труда.
Растет в раю трава забвенья. Шумит, шумит печаль-трава…
Затеяла все это когда-то мама, воительница и неутомимая созидательница семейного благополучия.
Участки в те времена давали или на болотах, или в заброшенных карьерах, или, в лучшем случае, очень далеко от Москвы, по принципу «На тебе, убоже, что нам негоже». Государство таким образом заставляло своих подданных осваивать неудобья. Марина сначала и слышать не хотела о такой «даче», но Вера Кузьминична уговорила ее поехать посмотреть. Увидели – и полюбили навсегда. Сыграло роль и еще одно обстоятельство: добираться было хотя и долго, но без хлопот – только на одной электричке, а уж от станции до участка рукой подать. Мама, бывало, говорила: «Нам повезло, Мариша, вон Галина Алексеевна на дорогу пять часов тратит: две электрички с пересадкой, потом автобус, потом пешком пять километров по лесу, а участок-то у нее на болоте, и немало трудов в него вложено, и денег сколько потрачено!» Одним словом, дача-удача.
Марина родилась поздно, родители уже не помнили себя детьми и оттого не могли быть ей близки. А вот с дочерью Надей они были в чем-то очень похожи. От далеких цыганских предков обе унаследовали страсть к дороге. Страсть эта проявилась у Марины уже в ранние годы. Завелась у нее подружка Женька, девчонка особенная, и как-то ухитрялись эти две третьеклассницы вылезать на крышу – подумать только! – восьмиэтажного дома. Вот с такой-то высоты они обозревали местность, намечали маршрут, собирались в путь и шли, томясь заветной целью – найти какой-нибудь дом, сквер или еще что-то увиденное с высоты и показавшееся достойным внимания. Так они открывали для себя окружающий мир, полный обаятельных тайн.
Повзрослев, Марина не утратила любовь к пространству. Она ходила широким шагом, и на тротуарах ей было тесновато.
Здесь же простора было предостаточно. Места дивные, такие, где дух находит приют. За полями открывался далекий горизонт, где-то там неслась быстрая Ока, и в какой-то совсем уж немыслимой дали терялась церковная колоколенка.
Позже Марина поняла, почему мама так быстро привязалась к новым местам. Они напомнили ей село, где прошло ее детство.
Вера Кузьминична родилась в теплом степном краю и осталась верна ему на всю жизнь. Вместе с маленьким чемоданчиком (мыло, смена белья, книжки) юная провинциалка, как улитка домик, притащила с собой в Москву образ незабвенной Борисовки. Свою нелегкую жизнь она прожила, греясь воспоминаниями о давних счастливых годах.
Борисовку Марина долгое время представляла себе каким-то градом Китежем, опустившимся на дно озера. В нарушение всех законов физического мира, у нее не было пространственных координат, там длился золотой век и жили люди премудрые. В этом селе в стародавние годы, еще до революции, учительствовали бабушка и дедушка.
Мама плохо переносила сквозняки истории, она все время хотела где-нибудь угнездиться. Покинув Борисовку, она смирилась с утратой, но стала прилепляться к вещам, называла их по-крестьянски – «добром». Но вот появилась дача, и вещи – свидетели прошлой, довоенной еще, жизни семейства обрели свое место в новом доме. Домик, правда, чем-то напоминал сарай, но ведь это как посмотреть. Для кого сарай, а кому – родовое гнездо.
Один интеллигентный старичок прежней закваски, увидев маму, уже пожилую, прямо-таки влюбился в нее. Милая она была, живая, сердечная, но замечали это не все. Вообще-то ее считали чудачкой. Что ж, чудаки в России не редкость, их не сеют, не жнут, они сами растут. Не жалуют, однако, у нас чудаков. Неудобные это люди – и смотрят не в ту сторону, и общий воз не туда тянут. Они и сами себе не рады – не понимают их, не ценят. Вот и мыкаются, бедняги, доказывают свою состоятельность. А напрасно. Просто они своей силы не знают, в себя не верят. Если ты чудак – смело следуй своей природе и не старайся угодить остальному миру, держи дистанцию. Ты у Бога не сирота, и в лесу жизни у тебя своя тропа. Угадаешь ее – твое счастье.
Держать дистанцию Вера Кузьминична научилась, а вот на тропу свою так и не вышла. Дерзновения не хватило. Душа вызревает медленно, а жизнь себе катится, катится...
Когда Марина в детстве тяжело заболела, у мамы обнаружились задатки умного врача. Знала она травы разные, любила поговорить о лечебном питании. Быть бы ей медиком, да обстоятельства не сложились.
Хрестоматийный вопрос: «Отчего люди не летают?» – пожалуй, из разряда риторических. Не летают, и все тут. Интересно другое: отчего душа не распрямляется в полный рост? Ученые любят повторять, что человек использует свои физические и умственные возможности всего на какие-нибудь десять процентов. А насколько он использует возможности души? Неужели душа беднее рассудка?
Главным событием в жизни Марининых родителей стала война. Ее роковая власть над семьей сохранялась долго. Семья словно в яму провалилась. Отец так и не оправился, он после войны будто и не жил, а так – перемогался. Мама же все храбрилась и карабкалась наверх, как умела, пытаясь вытянуть из ямы всю семью. Ах, как трепала их жизнь! Как била наотмашь не глядя!
Жила мама не в полную силу, а как бы начерно, все как-то не для себя. Берегла хорошие вещи, надевала их только в особенные дни. В старости все собиралась навестить свою ненаглядную Борисовку, да так и не съездила туда. Она даже не увидела, что скрывается за холмиком, видным с платформы железной дороги, хотя часто говорила: «Вот как-нибудь сходим и посмотрим, что же там такое».
Марина шла по дороге, а рядом в кустарнике кричала синица. Она перелетала с ветки на ветку, словно догоняя Марину, и что-то силилась ей втолковать: не то «берегись, берегись», не то «торопись, торопись». А может быть, «подожди, подожди». Откуда она такая взялась – не по сезону бойкая и голосистая – кто знает.
Мама еще в детстве говорила Марине, что синицы произносят отдельные слова, а иногда и целые предложения.
Нормальный дачник, конечно, не стал бы вслушиваться в птичью болтовню. Не для того он едет в такую даль. Он человек основательный. Но Вера Кузьминична была устроена иначе. Она восхищалась закатом, ромашками, стрекозами и тому подобной ерундой, не имевшей отношения к практической жизни. «Ах, как легко здесь дышится!» – восклицала она, изо всех сил доказывая дочери преимущества дальней дачи. И добавляла: «Просто благорастворение воздухов!»
Загадочное это выражение, как выяснилось, мама переняла у своей няни, женщины набожной и необычайно доброй. Была она, что называется, монахиней в миру, ходила в черном и непрестанно молилась. Звали ее Агафья Ефимовна, Ганя. Дети озорничали, но Ганя никогда не сердилась и, чтобы их утихомирить, вспоминала разные истории, которые мама впоследствии передавала Марине. Было там кое-что и про птиц.
В одной семье умер молодой человек, рассказывала Ганя. Нехорошо умер, осторожно добавила она. Родители в страшном отчаянии пришли к священнику с одним вопросом: как здесь, на земле, помочь несчастному, чтобы там, откуда нет возврата, он почувствовал хоть маленькое облегчение? Священник развел руками: не знаю, мол. Потом, чуть помедлив, произнес: «Спросите птиц, может, они ведают».
Однажды, в конце августа над дачным участком появились невиданные птицы – яркой, попугайской расцветки, с тельцем, похожим на маленький самолетик, и совсем-совсем непугливые. Они как будто не замечали людей, кружились над домом, что-то быстро хватали с земли и снова вспархивали вверх. Семейство оценило диковинную красоту пернатых и увидело в их появлении добрый знак. Потом Марина узнала, что птицы эти называются щурками.
Было это в тот год, когда мама посадила у калитки березку – на долгую память. Марина обнималась с молоденьким деревцом и шутя называла березку сестрицей. Одна она была дочь у родителей.
На просторах России усадебная жизнь – естественная форма существования. Только не надо думать, что в каждом дачнике затаился несостоявшийся крестьянин. Кое-кто заводит сад-огород просто так, ради удовольствия. Множество разных причин делают человека дачником. И мечты о собственном доме, и поиски потерянного рая, и тяга к природе, и тайное стремление к свободе...
Эх ты, «невольник душных городов»! Не тебе мечтать о свободе! Помни: ты член садоводческого товарищества, и слово «обязан» – первое в твоем лексиконе. Ты обязан выполнять устав, платить взносы и ладить с соседями. Казалось бы: что проще? Но устав уставом, а жизнь идет своим ходом. И вот уже опутан ты по рукам и ногам. А то нет: машины не имеешь, а за дороги платишь наравне со всеми, электричество оплачиваешь «за себя и за того парня», потому что постоянно случается перерасход и кто ворует энергию – непонятно. И так далее, и тому подобное. Как тут не вспомнить о крестьянской общине, где кулаки-мироеды жали соки из своих соседей! Товарищество! Кто кому товарищ и зачем – не нам решать. Коллектив – это святое, его не тронь. Ишь ты, какой умный! А если ты такой умный, то почему такой бедный? Короче, гусь свинье – не товарищ. А председатель кооператива – должность хорошая, хотя и хлопотная, но надо ведь действовать с умом, тогда и в прибыли будешь.
Марина прошла по шаткому мостику и побрела по полевой тропинке вдоль речки. Здесь, на другом берегу, дачки были победнее. Встречались и совсем странные постройки – как говорится, без слез не взглянешь. Вот, например, сооружение непонятной обтекаемой формы, из каких-то металлических листов – видно, сворованных где-то на производстве. Только от отчаяния можно смастерить такое. Что и говорить, годы были трудные. Доски или брус купить было нелегко, а главное – недешево, строили из чего попало, из любого подручного материала, из того, что Бог послал.
Вере Кузьминичне и здесь повезло. У мужа нашлись знакомые в леспромхозе, набрали кой-чего… Сами обрабатывали кривые, некондиционные доски, строгали, выбирали четверть на станке. Опасная это была работа, были и серьезные травмы, и даже увечья. Дорого заплатили родители за эту дачку…
Дойдя до запруды, Марина присела на камушек у воды. С другого берега на нее приветливо смотрел некрашеными окошками неказистый серенький домик. Грустно стало Марине, она опустила голову на колени и, как пловец в холодную воду, окунулась в свое сиротство.
Мамы не было уже три года. Умерла она в самом конце июля, и лето сразу свернулось, поблекло. Марине все хотелось удержать маму, но ее словно унес какой-то вихрь. Прошлое резко отодвинулось, и между ним и настоящим образовалось разреженное пространство. В душе поселилось что-то вроде разочарования – как будто обещанное не сбылось.
Был один эпизод в далеком Маринином детстве, который не изгладился из памяти. Он остался цветной картинкой, и она с годами превратилась в акварель – время размыло ее, превратив в скопление радужных пятен. Они с мамой ехали куда-то на троллейбусе по Садовому кольцу. Был солнечный яркий день. Когда это было? Куда ехали?..
«Ты, дочуня, посади на участке боярышник, – слышался Марине мамин голос, – такой, знаешь, красный, он целебный. Будем варенье варить, боярышник с яблоками – вкусно и полезно…» Отец в этих разговорах не участвовал, как, впрочем, и во всем остальном. Вид у него всегда был какой-то нездешний. Где он был? Где может быть человек, убитый на войне и все-таки вернувшийся к живым?
Незаметно поднялся ветерок – дело обычное в этих местах. На открытом пространстве воздух не застаивается. Над дачным поселком кружат неуемные ветры. Северный встречается с западным, южный – с восточным. Ветры носятся над домами – то в обнимку, то поврозь, гремят металлом крыш, хлопают бельем на веревках. Гнутся до земли луговые травы, и в каждой травинке звенит крошечная Эолова арфа.
Закрою глаза – и сразу вспомню: степь в снегу, деревня Ламки, волки воют… И летом? Нет, летом в степи шумит ковыль.
Дожди здесь выпадают нечасто – тучи тоже ходят кругами. Обложит, бывало, небо, погремит гром – и не упадет ни капли. А если прольется дождь, то быстрый, короткий. Отступая, бросит туча над рекой радугу – тем и кончится. Такое уж здесь место.
Радуга – это мягкая улыбка Вселенной: ничего-то ты, человече, о мире не знаешь. Раскроет она свой семицветный веер: вот, смотри. Снова закроет: …и помни!
Мама говорила, что видеть радугу – счастливая примета. Сколько таких обещаний радости надавала ей жизнь?
Вера Кузьминична была по-детски суеверна. Она всю жизнь мечтала найти настоящую подкову, но сокровище в руки ей не давалось. Тогда она решила взять его силой и, добравшись где-то до конюшни, выпросила у конюха сразу несколько ржавых железяк. Одну из них она повесила на двери дачного дома и стала ждать: что-то теперь будет? Через год у Марины и Сергея родилась Надя. Когда ее, трехмесячную, вывезли за город, под коньком крыши обнаружилось семейство ласточек. Мама тогда просто цвела от счастья. Ласточки жили все лето, а на следующий год к дому прибилась какая-то кошка. И птицы, видно, побоялись устроить гнездо под самым носом у хищницы.
Марина сделала круг и возвращалась другой дорогой. Полевая тропинка проходила мимо большого, в тридцать соток, участка, густо заросшего травой. На участке стояли два добротных дома, хозблок и колодец. Хозяева прожили здесь только одно лето и больше не появлялись. Глава семьи, нестарый еще, крепкий мужчина по имени Саша, скоропостижно умер, и все пришло в упадок. Осиротевшие Сашины домочадцы не проявляли никакого интереса к заброшенной усадьбе, им все это хозяйство было не по силам. «И ездить не ездят, и продавать не продают, - возмущался председатель. – И зачем только участок брали?»
Не ездят – понятно почему: нет ни времени, ни желания. А не продают потому, что дешево не хотят, а дорого – не продашь. Стоит земля, «отдыхает», и живут там крупные серые степные ящерицы, и среди корней вьются, переплетаются их норы. А в траве прячутся важные деревенские коты. Это ведь только кажется, что земля ничья, раз людей на ней нет.
Сказать по правде, брошенных домов вокруг было много. С началом перестройки люди хватали участки обеими руками, поспешно строились, что-то сажали – повсюду кипела жизнь. Потом энтузиазм ослабел, интерес угас, все стали выбирать что получше да поближе, и то, что с таким усердием было достигнуто, потеряло цену. Деньги потекли в другом направлении, молодежь пренебрегла наследством своих незадачливых предков. И вот стоят посреди поля, как разбитые корабли на мели, недостроенные домики без окон, без дверей, и нет у них ни прошлого, ни будущего, да и настоящего тоже нет…
Жизнь наша русская так устроена, что редко кому удается унаследовать то, что с таким упоением копили старики; каждое поколение начинает с нуля и нередко нулем же и заканчивает. Как-то, по случаю, Марина приобрела сочинения Лескова издания 1903 года, и мама тут же вспомнила, что было у них некогда точно такое же, да в гражданскую войну, голодая, все продали. Однажды по телевидению выступал известный актер; он сохранил память о своих родителях: купил комнату в коммуналке и свез туда всю обстановку родительской квартиры. И теперь, открывая старый гардероб, вдыхает знакомый запах, который с годами все больше ослабевает.
За Сашиным участком шла полоса огородов, бывшая некогда предметом раздоров и отвоеванная местными жителями у дачного кооператива, а за ней начиналась деревня. Она тянулась далеко, поворачивала направо, налево, ответвлялась в стороны, и повсюду, куда ни глянешь, гуляли куры. Называлась деревня Большие Петухи. И правда, петухи здесь были знатные – рослые атлеты всех мастей с роскошными хвостами. «Какая мощь!» - восхитилась мама, увидев впервые такого пернатого красавца.
Тот, кто бывал в деревне, хорошо знает, что такое петух. Статен телом, хорош делом, по утрам поет – спать не дает. Есть петухи драчливые, хуже собак, есть и вовсе злобные, чужим людям проходу от них нет. Ну а так, конечно, живность неинтересная, для общения непригодная: умом особенным не отличается, на контакт с человеком не идет – одним словом, тварь бездушная.
Вера Кузьминична, общительная и разговорчивая, быстро заводила знакомства. «Слово за слово – беседа завязалась у крестьян», - шутила она. Познакомилась она с женщиной по имени Шура, жившей напротив колодца. У Шуры было немалое хозяйство: огород, две козочки, утки, гуси и, конечно, куры. Был у нее и петушок молоденький. Как она этого петушка воспитывала – неизвестно, а только вырос он совсем ручной. Сидит, бывало, Шура на лавочке у калитки, и петушок тут же, рядом. Она ему: «Спой, Петя!» – а он кукарекает. Она его погладит и опять: «Спой песенку!». Он и рад стараться – выводит тонким голоском нехитрую мелодию.
Вот вам и тварь бездушная!
Если спросить порядочного дачника, что он видел вокруг, он пожмет плечами: а что тут видеть-то? Он все лето на участке толчется. Или безвылазно в огороде копается, или, как приличный джентльмен, траву вокруг дома стрижет. Закончил работу – пей пиво. Делом надо заниматься, де-лом!
А лес? А поле? А река?
Лес – он везде лес, елки да березки – разве что за грибами сходить. В поле вообще делать нечего. Вот река – та полезна, а как же: рыбалка, купанье, в засуху и воду с реки качать можно – огород поливать.
А цаплю на реке видели? А водяную крысу? А знаете, кто живет в камышах?
Да будь они неладны – камыши-то эти. Скосить бы их к чертовой бабушке, да времени нет. Вон как разрослись – к воде не подойдешь.
Вьется, вьется проселочная дорога, бежит узкая полевая тропинка. Скажи: что ты ищешь? Этому нет названья. Где оно – здесь, там? Не здесь и не там. Тогда зачем идешь? Даль зовет меня. Ты знаешь, что она обманет? Знаю, но не могу не идти.
- Опять в поход? – участливо спрашивал дедушка, глядя, как Надя торопливо собирает рюкзачок.
- Хотим убедиться, что Земля круглая, - шутил Сергей.
- И тебя с собой тащат? – сокрушался старик.
- А куда от них денешься?
- Папа, только не говори, что тебе это не нравится, - обиженно отзывалась Надя.
Отец уверял Марину, что ничего, кроме кривых сортиров (именно так он выражался), они по всей округе не найдут. В самом деле, культурный ландшафт был на удивление беден. Крепенькие стандартные особнячки недавней постройки сильно потеснили старину. Да и сама эта старина… не очень-то она радовала. Издали многое казалось прекрасным, но стоило приблизиться, как наступало разочарование: сказочный дворец превращался в полуразрушенный коровник, райские кущи были завалены всяким хламом, две-три облупившиеся,обезглавленные церквушки смотрелись как призраки, вынырнувшие из небытия.
И вдруг – о, радость! – случайно подслушанный разговор про старинную дворянскую усадьбу. Усадьба – это уже что-то, это вам не коровник какой-нибудь. Увидеть, увидеть, увидеть – и чем скорее, тем лучше! Начались расспросы: как, где, когда. Ответы отличались друг от друга, как ноль и единица. Один махнул рукой: да что вы, какая там усадьба! Другой отвечал уверенно: ну да, жил когда-то в этих местах помещик Трощинский с семьей, в восемнадцатом году они все бросили и бежали за границу. Там и дом, и парк, и пруд, и круглая беседка. Так все же – есть усадьба или нет? Этот вопрос и предстояло решить.
На одном дыхании было пройдено десять километров. Когда завиднелась разбитая ограда, не сразу поняли, в чем дело. Мечта таяла буквально на глазах. Нельзя сказать, что ничего не было – что-то, конечно, было. Да-да, несомненно, что-то было. Был пруд. Был парк, порядком одичавший. Было осевшее строение вроде флигеля, без крыши, давно нежилое. Был даже остов той самой беседки, круглой. И, наконец, господский дом – вернее, то, что от него осталось. Его оплывший силуэт угадывался сквозь ветви разросшихся деревьев.
Подошли ближе.
А вот и дом; что в доме том? А в доме том трава растет, зверек степной в траве живет.
Как водится, местные жители устроили в развалинах помойку. Ну, этим нас не удивишь. Еще классик заметил: « Только поставь какой-нибудь памятник или просто забор – тут же и нанесут всякой дряни!» А чего мы, собственно, ожидали?
- И так всегда – не знаешь, что и думать, – удрученно сказала Надя. Видимо, были задеты мировоззренческие струны ее души.
- Есть такие формы жизни… – начал было Сергей, глядя куда-то вверх.
Ветер покачивал верхушки деревьев, облака уплывали в вечность.
Вот тебе, тетенька, и усадьба. То ли есть она, то ли нет ее.
- Тут где-то близко яблоневый сад, - напомнила Надя.
Про сад москвичам знать не полагалось. Местные набирали там яблок и продавали дачникам. Биография сада умещалась в одну поэтическую строку: был колхозный – стал бесхозный. Бесхозные яблоки были дивно хороши, и притом тех редких ныне сортов, которые дачник никогда не увидит у себя на участке. Например, белый налив – исчезающий сорт. Саженцами торгуют на каждом углу, сортов – миллион, вот только яблоки у всех получаются одинаковые – красные, твердые, травянистые на вкус.
Ну что ж, в сад, так в сад. Маршрут известен: когда тебе нужно то – не знаю что, иди туда – не знаю куда.
Было решено сад не искать – пусть он сам их найдет. Нельзя вожделеть сокровенное.
От усадьбы разбегалось несколько тропинок. Выбрали самую неприметную и неспешно двинулись вперед. Не прошло и получаса, как путники оказались перед небольшим уютным соснячком, где опушки были усыпаны маленькими сухими шишечками – они так хорошо пахли на солнце. Надя набрала их целую корзину и все не могла оторваться от этого занятия. За соснячком пошли зеленые лужайки, овражки, заросшие цветами, пригорки, усеянные полевой клубникой. Встречались березовые рощицы и целые поля васильков.
Сада не было.
Показалась деревня. Из крайнего дома выбежал ребенок лет пяти и остановился, разглядывая незнакомых людей.
- Мальчик, как называется эта деревня? – почти хором выкрикнули трое.
- Дубровка, - ответил мальчик и смутился.
- Не может быть, это не Дубровка, - строго сказала Марина.
Испуганный ребенок скрылся в доме.
- Что же это ты, мамочка детей обижаешь? – рассмеялся Сергей.
Это действительно оказалась та самая Дубровка, от которой до Больших Петухов рукой подать. Они сделали крюк и вернулись туда, откуда вышли.
Давняя это история. Но ведь он был, был яблоневый сад! Он и сейчас где-то прячется. Может, за тем пригорком, что виден с платформы?
Не откроет Америки тот, кто скажет, что люди плохо понимают друг друга. Практичные Маринины подруги никак не могли взять в толк, зачем ей нужна эта обуза. Солидных людей в такие места калачом не заманишь. Одни убеждали ее продать участок за бесценок, другие добродушно посмеивались над ней, муж не спорил и даже пытался что-то в доме починить. Марина бывала на даче наездами, времени всегда не хватало. Все вокруг бредили красивой заграничной жизнью, отдыхать летали за три моря и открыто презирали прежний дачный быт как пережиток прошлого. Было модно иметь коттедж – с камином и роскошной голубой ванной, с газовым отоплением и прочими благами цивилизации.
В будущее лучше было не заглядывать: слухи о том, что налоги возрастут на два порядка, грозили стать реальностью. Хочешь знать, с чего начинается родина? Ты еще не понял? А недвижимость у тебя есть?
Вот тебе, милая, дача-задача.
Пора было собираться, а уезжать не хотелось: что там хорошего, в городе-то? До последней электрички еще оставалось время, и можно было посидеть на крылечке, как любила сидеть когда-то мама. На маленькой терраске в окошко был вставлен веселый зеленый квадратик – где-то нашелся кусочек цветного стекла, который вот так пригодился. И если смотреть сквозь зеленое стекло, то все виделось ярким и необыденным: и соседский забор, и речка, и дальняя деревня…
«Всему на свете бывает конец», – часто говорила мама. А что потом? Что потом, что потом, что потом, – проскакал за лесополосой скорый поезд и затих вдали.
Известно: где конец, там и начало. Но это уже о другом.
Марина вошла в полупустой, ярко освещенный вагон и села в середине. Думать не хотелось, читать было нечего, за окном неслась густая темнота. Она закрыла глаза.
Что было, что будет, чем сердце успокоится…
Кто-то присел рядом. Марина встрепенулась. Незнакомый мужчина протягивал ей охапку ярких садовых цветов. Он был чуть навеселе, на лице его плавала благодушная улыбка. Марина покачала головой.
- Берите, берите, - послышался сзади женский голос.
Марина оглянулась.
- У нас много, хотим с вами поделиться, - заулыбалась женщина.
Вот милые люди.
Держа цветы обеими руками, Марина опустила голову, прикрыла глаза – и букет расплылся радужной акварелью. Красный, оранжевый, желтый, зеленый…. Что-то знакомое было в этой картинке, только очень далекое – не то явь, не то сон …
Дома, уже в постели, Марина обнаружила, что оставила на даче одну заветную вещицу.
После похорон, разбирая в мамином шкафу, она нашла колечко. Куплено оно было давно, и, видно, мама забыла о нем. Тоненькое золотое колечко, украшенное листиком, новое, с биркой. Подарок, приберегаемый на случай. Знала бы мама, какой это будет случай!
Вещи иногда живут отдельной от нас жизнью, а мы почему-то называем их своими. Мамино колечко, с которым Марина не расставалась, осталось на даче, и обезлюдевший дом принял его, признал родство. Колечко уютно устроилось в старой стеклянной вазочке, пылившейся на столе. Блестит в лунном свете золотой листик, и слышно в тишине, как изредка вздрагивает и вздыхает деревянный дом, будто во сне. А может, то мается одиночеством оставшийся не у дел домовой. Домовой? А как еще зовется невидимое существо, обитающее на даче? В лесу – леший, в бане – банник, а на даче кто – дачник? Как называют того, кто каждую весну радуется приезду хозяев, а с осени впадает в спячку в остывающем доме?
Нет, это не ирония. Каждый утешается своей сказкой.
Небольшое это происшествие взволновало Марину. Да, в сущности, никакого происшествия и не было, простая оплошность, вот и все. Но отчего-то не шло из головы это колечко, память цеплялась за какие-то приметы… Интересно, а что сказала бы мама?
И еще один вопрос никак не давал покоя: что же все-таки скрывается там, за холмом по ту сторону железной дороги?
Tags: ПрозаProject: MolokoAuthor: Барсукова О.М.