9 лекция курса Артёма Рондарева по текстам песен современных российских групп в КЦ ЗИЛ совместно с проектом Motherland.
Сегодняшняя лекция в рамках нашего цикла — последняя, непосредственно связанная с каким-либо исполнителем.
(первая лекция была на тему того, зачем вообще в поп-песне текст, а на последней мы поговорим, зачем он непосредственно в русских поп-песнях). И сегодняшний наш коллектив — Самое Большое Простое Число. Надо отметить, что темы лекций я писал давно, наверное в сентябре (лекция состоялась 16 декабря — прим. ред.), когда я еще не очень верно представлял, о чем буду говорить, и поэтому вы наверное заметили, что темы лекций мало совпадают с тем, о чем я говорю, но сегодняшний лекция — полностью тот случай, когда они тема и содержание совпадают.
Мы сегодня будем говорить про новую искренность — новый тренд, довольно комичный, но тем не менее существующий; возникший в наших условиях (не только наших, на самом деле, но в наших в довольно большой степени) в силу усталости от постмодерна, усталости от тотальной ироничной ситуации в которой человек, получивший извне некое высказывание, обязан его пропустить через десять дешифровальных устройств, обязан проявить настороженность, чтобы не принять за правду то, что ею не является. Массу людей это конечно, утомляет, и комично это в нашей ситуации потому что в нашей ситуации постмодерна как такового нет, по совершенно понятной причине: для ситуации постмодерна, в которой многообразие точек зрения может существовать одновременно и совершенно спокойно, требуются определенные институциональные усилия, в том числе государственного идеологического аппарата. Проще говоря, она требует толерантности. Если люди хотят, чтобы все точки зрения существовали в публичном пространстве более-менее автономно и равноправно, они должны быть уверены в том, что их точка зрения не подведет их под маховик государственных репрессий. Люди должны быть уверены, что право произносить нетрадиционные, непривычные, не всегда очевидные точки зрения им гарантируется.
Я не хочу сказать, что у нас [в России] кровавый тоталитаризм, но в целом наша среда довольно нетолерантна, потому что еще совсем недавно, двадцать лет назад, мы существовали в ситуации, где верной была одна точка зрения, а остальные были ошибочны. И помимо того, что довольно большое количество людей того времени (в том числе и я) еще живы, живы и наши институциональные рамки. На днях я занимался проблемами нашего образования, и в связи с этим читал различные уставные документы, диссертации. И я могу сказать уверенно: дух советской школы жив. Потому что все эти прочитанные мной тексты — один большой поток ничем не подкрепленных ценностных суждений, абсолютно безапеляционных и предельно тавтологичных: «Культура нужна, потому что она воспитывает культурного человека», «Культурный человек — это человек, который может реализовывать и генерализовывать в социуме, в государстве...», и т.д. Что это все значит — никто не знает, но смутно ощущение того, что Пушкина надо любить, а кто не любит, тот враг — оно оттуда.
И в этой ситуации человек, который захочет сказать, что Пушкин так себе поэт, встретится с таким общественным остракизмом, что никакие государственные меры не будут нужны.
В связи с вышесказанным постмодерн у нас не очень вошел в силу, а усталость от него тем не менее имеется. Парадоксальная ситуация, связанная с тем, что наша заметная культура творится по большей части в двух городах, и поэтому то, что в этих двух городах люди переживают, считается государственной ситуацией.
У нас основным проводником идеи постмодерна парадоксальным образом служило то же издание, которое сейчас транслирует идеи новой искренности — это журнал Афиша (самый яркий характерный пример: в свое время они объявили Акунина «новым Эко». О достоинствах литературы Акунина можно спорить, но в общем, это литература, которая по старым меркам считается бульварной, и когда они это провозгласили, это был жест, который был предназначен эпатировать публику и сказать ей: «Вы считаете какие-то виды литературы низкими, а на самом деле это то, что нужно»).
И таких жестов было множество, и ими Афиша привлекала к себе внимание. вокруг нее выстраивалось определенное дискурсивное поле, потом пошли «Пикники „Афиши“», и т.д.). И в обществе нарастала определенное раздражение этим журналом. Я помню, что году в 2010 при упоминании журнала Афиша люди начинали буквально трястись. То, что называется сейчас модным словом «хипстеры» — бездельники, люди, которые навязывают нам модные стандарты, вызывали жуткое раздражение. Правда, все это высказывалось тогда менее артикулированным образом.
А ситуация новой искренности возникает а среде людей тоже столичных, и которые, возможно, тоже были бы не против (если бы вовремя успели) встроиться в тренд и прикоснуться к идеалам журнала Афиша, но поскольку по ряду причин они этого сделать не успели, они разрабатывают другой тренд — раздражаются этим. Но и действительно: человек просто требует, чтобы ему перестали пудрить мозги, перестали делать такие высказывания, которые он всегда сначала должен мучительно анализировать, чтобы понять, не смеются ли над ним, как это происходит в современных соцсетях, когда ты серьезно на что-то реагируешь, на что тебе отвечают: «Да мы тебя троллили, ха-ха-ха» и ожидать подвоха от очередного тролля — это утомительно, и люди хотят, чтобы им было комфортно.
Ну и соответственно, в политическом, идеологическом поле этот тренд обычно представлен такими людьми, которые за все «настоящее» — настоящих мужчин, настоящих женщин, настоящие ценности и т.д. — то есть людьми типа Лимонова, Прилепина, Шаргунова. Мужественные люди, которые пишут просто о понятном (Шаргунов пишет книжки по модели Льва Толстого, то есть буквально как учили в школе). Но это нас не очень интересует в рамках нашего разговора.
Что касается повседневности — то, к чему я веду в связи с СБПЧ — тренд на новую искренность проявляется в энтроспективной тяге к сентиментальности. Характерных примеров был целый набор. Хипстеры во многом попадают в это представление, но среди них были какие-то более мелкие подразделения, связанные в первую очередь с Луркмором, который это мониторил. Они, помниться, отмониторили понятие «ванили» — это девочки, которые красятся блеклым цветом, ходят все время понурые, у них дождь за окном и теплый клетчатый плед. Единственная проблема Лурка в том, что он не столько мониторил тренды, сколько создавал их сам, беря в достаточной степени маргинальные явления, существовавшие на порталах, и расписывая их как большое социальное явления (классический пример раздувания до социального масштаба — это история с «овуляшками»: взяли единственный «мамский» форум (форум молодых матерей — прим. ред) и описали происходящее на нем как большой социальный тренд. И потянулись психологи, социологи, стали изучать большой тренд, хотя достаточно было посмотреть, куда ведут ссылки с Лурка, чтобы увидеть, что это никакое не явление. Но после всего, что написал Лурк, оно им стало).
И с этой новой искренностью, с ванильками история та же самая, и ценностный ряд понятен: это светлая интеллигентная печаль, интровертность, сентиментальность, обязательные маркеры прекрасного: Коэльо, теплый клетчатый плед, глинтвейн, и т.д. И на мой взгляд, группа СБПЧ и обслуживает этот сантимент, это запрос на высказывание, не совсем прямое, потому то в культурной ситуации уже нельзя выйти и на голубом глазу втирать что-то про любовь. И СПБЧ этот запрос удовлетворяют, конечно, обставляя это маркерами иронии, хотя не слишком удачно: на мой взгляд этой иронии там почти и нет, я постараюсь это в процессе показать — потому что состояние новой искренности характерно нерефлексивностью, или по крайней мере, редукцией рефлексии. То есть, рефлексия становится не тотального свойства, не та, что подвергает сомнению и осмыслению практически все структурные элементы высказывания. Это рефлексия в плане общего настроения («Я грущу, и мне это нравится»), и весь остальной текст продуцируется этим настроением и не рефлексируется; люди на полном серьезе начинают произносить штампы — тексты, слова, которые в обществе, заточенном на тотальную рефлексию и иронию, воспринимаются с недоумением. Но вот есть такая среда, где все это можно делать, производить.
Но с этим есть одна серьезная проблема. Я пытался, как и в прежних случаях, выстроить связный нарратив, отобрав некое количество песен. Но у меня ничего не получилось. Потому что нерефлексивность позиции, ориентирование на воспроизведение таких плохо отрефлексированных эмоций приводит к тому, что создается смысловое облако, в котором нащупать какие-то конкретные тренды, тенденции, не представляется возможным, потому что вся стратегия состоит не в том, чтобы сообщить какие-то конкретные слова, а в том, чтобы набросанным количеством слов создать именно это облако. Я попытался построить сюжет, но получилось не очень хорошо, поэтому музыкальная часть будет звучать довольно фрагментарной. Там есть некое тематическое зерно, но оно где-то в середине. А вокруг огромное количество шумовых эффектов, за которыми необходимо все время следить, будучи уверенным, что следишь верно — это довольно трудно. Но тем не менее попробуем что-нибудь в этом найти и разобрать.
Вам уже понятно, что новая искренность — это довольно сентиментальное состояние, и нам нужно начинать с сентиментальности, как она есть. И сейчас я вам это продемонстрирую. [музыкальная вставка — СБПЧ, «Письмо»]. Конечно, нам придется подождать [до того, как начнется текст, из-за длинного вступления], поскольку считается, что СБПЧ работают в жанре IDM, то есть Intelligent Dance Music. А что это такое — Intelligent Dance Music? Сейчас разберемся.
Когда в Британии начали делать такую малахольную электронную музыку, которая с одной стороны электронная, но с другой — совершенно не танцевальная, то понадобилось создать какой-то лейбл. Его и назвали IDM (куда теперь традиционно заносят людей типа Aphex Twin, Ochre и т.д.). Но чтобы получить более полное представление о музыке, в IDM довольно часто заносят Moby. А что такое, в свою очередь, Моби? Это веган, это человек «за все хорошее», который критиковал Мерилина Мэнсона за жестокие песни. То есть, Моби — это сияющее облако добра.
И соответственно, IDM это такая музыка, что делать под которую — совершенно непонятно: с одной стороны, есть некоторые приметы электронной музыки, а электронная музыка связана с какой-то клубной жизнью, танцами, и т.д., с другой стороны, с этой музыкой невозможно что-либо делать, кроме как слушать ее. Поэтому нам с вами сегодня придется слушать, потому что СБПЧ старательно в этом жанре работают, при том, что в Британии люди, к которым применяют понятие IDM, очень его не любят: оно их оскорбляет. Они, правда, говорят: «Можно подумать, другая музыка не интеллигентна!», но на самом деле проблема ровно в этом — IDM обозначает одну конкретную черту этой музыки, которую я назвал словом «малахольная»: она вялая, «помороженная», и люди стараются с нею никак дела не иметь. При том, что сами же ее и производят. [музыкальная вставка — предыдущий трек, текстовая часть].
Вот такой классический пример сентиментального творчества, связанный с эмоциональным шантажом. Потому что им занимается любое сентиментальное творчество, выбирая такие ситуации, такие темы и такие тропы, против которых человек, находящийся в традиционной нравственной системе протестовать не может — «неудобно же». Вот здесь письмо солдата к жене и, видимо, дочери (если она Кнопа), потом его, сидящего в окопе, убивают — полный набор тематических признаков, и когда читающий это человек приходит в брезгливое недоумение или наоборот, демонстрирует равнодушие от прочитанного, его стыдят: «Как же так — это же святое!».
И в этой ситуации новой искренности, новой сентиментальности, связанной как с повседневным бытованием (стиль жизни, образ мыслей), так и с высоким — все время присутствует педалирование темы эмоционального шантажа: когда ты пытаешься посмеяться, тебя клеймят как человека без нравственных идеалов.
И в песне «Письмо», как видите, все это проделано; понятно, что проделано с некоторой дистанцией, потому что лично я с трудом представляю себе человека, который написал это все от чистого сердца. Хотя, наверное, такие люди есть, но мне не хочется про них думать. Дистанция, впрочем, здесь особо ничем не обозначена, при этом маркеры речи скорее уместны на «мамских» форумах или в песенниках сентиментальных песен «Голубых беретов» и «Воинов-афганцев» — вся эта тематика присутствует и лексически выражена довольно точно. Хотя есть очевидный косяк: людей так увлек собственный текст, и они написали «В звуков полной тишине» — ни с точки зрения традиционной поэтики (потому что для русского языка это чистая чушь, речевая ошибка), ни с точки зрения авангарда (потому что для авангарда это слишком «понтово», эмоционально насыщенно) — эта строка не годится.
Но тем не менее задается именно такой строй, где ты не понимаешь, что тебе делать: сочувствовать тебя не пускает весь тот предыдущий культурный опыт, в котором масса этих прямых высказываний уже была переосмыслена и оценена как эмоциональный шантаж. А с другой сторону, инерция существования в обществе, где есть идеалы и ты так или иначе должен быть конформным, помещает тебя в не очень уютный контекст.
Ну и личностный фактор, безусловно, здесь присутствует: мне эта Кнопа прошлась пилой по ушам — абсолютно чудовищно. Но я понимаю, что делаю уже вкусовое, ценностное суждение, другие его могут и не разделять.
И все эти ситуации очень клишированы. Вот смотрите: что делает традиционный культурный опыт? Он отбирает набор стереопитических ситуаций, которые он делает парадигмальными, и пользуется ими как способом полностью очертить идеологический порядок, идеологический нарратив. И если ты обращаешься к традиционной нравственной системе, то ты вольно или не вольно будешь вынужден работать этими блоками и ничем другим, потому что если ты попытаешься их как-то метаморфизировать, то окажется, что ты с ними играешь, и таким образом замахнулся на святое. Но в этой песне есть игра: я не верю, что «Красной Армии мертвец» написано всерьез, но она, игра, так глубоко запрятана, что можно воспринимать это совершенно спокойно.
Но в этой ситуации нам нужен контекст, поскольку нам нужен ответ на вопрос — играют они или нет? Так давайте искать контекст, выяснять, на полном серьезе это написано или нет. [музыкальная вставка — СБПЧ, «Море»].
Что лично мне здесь бросается в глаза в первую очередь? Советский тезаурус сентиментальных повестей о любви и юности. Набухшая десна, о которой я постоянно читал в «Юности» (ну и в своей собственной юности, конечно, читал произведения полуграфоманов), потом босая земля — это, с одной стороны, напоминает все советское, а мне лично очень напоминает Юрия Шевчука, потому что он вырос ровно из этой поэтики, и, как мне кажется, до сих пор от него не отошел.
И попутно возникает не метафизика даже, а физическая метафизика, потому что «ставлю на зарядку: вот сердце, провод, вилка» — то есть, ставит сердце на зарядку: этот орган у героя есть (если вы, кто был, вспомните наши предыдущие лекции по новой музыке, то о сердце мы там не говорили не разу. Этого органа не было в принципе). Сердце возникает вот здесь — в песне «Море». И это, в числе прочего, дает мне повод говорить про новую искренность. Возникает сердце как орган, который, с одной стороны вещун, он все понимает; с другой стороны, его достаточно просто зарядить, чтобы понимать весь мир, не прибегая к сложным устройствам типа мозга. Сердце понимает все очень просто.
И следующая вещь, которая эту тему — сердца, понимающего все — эксплицирует [музыкальная вставка — СБПЧ, «Тайфун»]. Было бы сердце — все остальное приложится, поскольку печаль — это самое нормальное, самое естественное состояние человека новой искренности. И вообще, здесь довольно классический подход к созданию предельно сентиментальной ситуации: предельно монотонным голосов произносятся сильные образы: тайфун, голос диспетчера. То есть, катастрофическая ситуация, которая в интонации никак не прочитывается — все это проговаривается монотонным, домашним, бытовым голосом. Это уже прирученные стихии, спущенные на уровень метафор; они уже не имеют никакого отношения к референту в окружающем мире. Это просто красивые слова — стоит сказать об этом так, чтобы не множить сложные определения.
Раньше точно так же девушкам читали стихи, а сейчас нужно просто произносить набор красивых слов, чтобы даже не доказать свое чувство, а войти в контекст этой естественной ситуации. То есть, если ты не произносишь этих слов, то происходить что-то ненормальное.
И вот этот набор красивых слов — это как заверение того, что ты понимаешь, что это́ за ситуация, и что ты в этой ситуации естественным образом находишься. И за ней не стоит абсолютно ничего — это в чистом виде ритуал. И этот ритуал полностью легитимируется ссылкой именно на сердце — и понимать ничего не надо, и испытывать ничего не надо, потому что есть этот отдельный метафизический орган — сердце. Он практически автономен: если он то-то делает, то все остальное приложится.
И в этой схеме, при этом наборе очень сильных тропов, очень сильных метафор парадоксально то, что здесь практически нет субъекта. Человек не действует, он просто перечисляет ритуальный набор необходимых фраз и метафор, и поэтому, мне кажется, интонационно он вообще не обозначает то, что он говорит. Потому что человек, что называется, читает по мануалу — «делает то, то, и то, и получаем на выходе это, это и это». А главное что? Главное, чтобы было сердце. Предыдущему поколению главным была погода в доме, а нынешнему — чтобы было сердце, а остальное все сложится само собой.
И для меня уже очевидно здесь то, что «было бы сердце» легко себе представить в каком-нибудь стихотворении Эдуарда Асадова. Легко себе представить, что это все написано не группой СБПЧ, а другими поэтами. Причем они сами СБПЧ регулярно вставляют цитаты других поэтов так, что их даже не очень заметно. Легко себе представить, что все это написано человеком, который оседлал тему лирической задушевности. Тот же Асадов написал чудовищное количество стихов просто потому что знал, чего ждет аудитория: она не ждет описания сложного чувства или небанальной ситуации; она ждет ритуального подкрепления. Допустим, каждый день я читаю стих Асадова про любовь — привычка такая. Выработались триггеры, которые запускают нужные реакции. И это, кстати, не связано с неразборчивой аудиторией Эдуарда Асадова — академическую музыку слушают примерно так же: все академические произведения давно разобраны: где, в каком моменте, что надо чувствовать. И масса людей это реально чувствуют, потому что система полностью ритуализована на то, что сказали авторитетные люди — это правда, и следовательно, я должен это чувствовать. И если я этого не чувствую — я урод.
Когда я в детстве пытался стать культурным мальчиком, я читал предисловия к книжкам, к пластинкам, и я по себе все это хорошо знаю: большой, умный человек, академик пишет, что вот здесь мы должны почувствовать то-то и то-то. А я не чувствую. И виноват, конечно, я, потому что я недостаточно развит, чтобы чувствовать все это так, как чувствуют по нормальному развитые люди.
Ну и по этой в частности ситуации можно сказать, что у СБПЧ язык ритуализованный, то есть абсолютно безликий; он просто воспроизводит набор классических тропов, которые в каких-то случаях — тропы лирической задушевности, потом — тропы катастрофического ощущения ненужности себя в окружающем мире (что, в общем, тоже разновидность лирической печали). Но все эти тропы в общем лишены какой бы то ни было индивидуальности.
Я почитал, что пишут про СБПЧ: постоянно тексты этой группы именуют стихами. Потому что у них соблюдены маркеры поэзии: о сильных чувствах сообщается красивыми словами, опознаваемыми людьми, читавшими о поэзии, и саму поэзию тоже — все эти маркеры опознаются легитимными формами поэтического высказывания.
✂ Запись обрывается, отсутствует примерно 9-минутный фрагмент
[музыкальная вставка — СБПЧ, «Метеоры, кометы, болиды»]. Когда в песне появляется фраза «закусила губу», мне сразу думается, что такая песня должна быть в любом песеннике любой школьницы. Потому что «закусила губу» нормальный человек — прошу прощения за нормативность — нормальный человек произнести не может. Потому что закусывание губы я и люди моего возраста от советской эстрады, стихов и книг про подростковую любовь нахлебались выше крыши. Вполне возможно, что сейчас эти саднящие ассоциации стерлись, и у закусанных губ появился новый виток популярности. Но это все не отслеживается как вещь, ссылающаяся на среду не только дико надоевшую, но чудовищно пошлую, потому что вся советская среда существовала только в рамках дозволенного — то есть, ты делаешь высказывание как бы от себя, но при этом ты фиксируешь рамки дозволенного, ты неизбежно будешь сбиваться в пошлость, поскольку пошлость — это все заезженное, это то, что дается стереотипической реакцией, более того, это то, что ссылается на прекрасное когда прекрасное уже не воспринимается таковым и становится нормативностью. Для меня это совершенно очевидно, и более того, человек, который хотя бы читает поэзию (а я все-таки думаю, что те, кто пишут песни как стихи, читают поэзию), они с этим встречаются, сталкиваются и обязаны отрефлексировать, в каком контексте они это подобрали. Если нет, они это не отрефлексировали, то у них плохо со слухом; а если отрефлексировали и все оставили как есть — то ссылка очевидна, и можно идти открывать томик Асадова. И в этой ситуации нужно очень четко понимать, что ты ориентируешься на аудиторию, склонную к некритическому восприятию прекрасного, потребность в котором восполняется практически каждый день и каждый час. Это не тот вариант, когда можно пойти посмотреть фильм «Звездные войны», и этого тебе хватит на месяц. А здесь — каждый день по новому стихотворению Асадова.
И мне кажется, СБПЧ рефлексируют свою аудиторию. Например, вот песня, которая обращена к девушкам, и она написана в форме песни Гамельнского крысолова [музыкальная вставка — СБПЧ, «Сестры»]. С адресатом тут ошибиться, конечно, невозможно: мало того, что обращение к сестрам, но еще всех мужчин предлагается выгнать из своей жизни — перепутать сложно. И мне кажется, что это такая форма рефлексии, (пусть и неосознанной) на какую аудиторию направлено это творчество — на аудиторию, которая, во-первых, склонна отношения принимать за абсолютно чистую монету, а во-вторых, эта потребность у нее восполняется каждый день, и им все время хочется чего-то нового. И на этом можно бесконечно паразитировать. Откуда это берется, как общество воспитывает в девочках именно эту потребность, отсекая все остальные варианты, сейчас не стоит говорить. Но я думаю, многие это понимают.
Когда люди выходят за пределы отношений в рамках этой новой искренности, получается такая своеобразная вещь. Сейчас вы послушаете еще одну песню СБПЧ, а потом я заведу свою рефлексию на эту тему. [музыкальная вставка — СБПЧ, «Будь большим»]. А сейчас обещанная песня, которая в ярком, сатирическом ключе описывает то, что происходит в песне СБПЧ [музыкальная вставка — Центр, «Смутное пятно неизвестно чего»]. Мне кажется, что не поэтика, а именно сюжетное и эмоциональное состояние группы СБПЧ в песне Центра описана идеально, потому что они сидят с девушкой Ириной переживают, и единственное наиболее очевидное, что здесь есть — это, собственно, Ирина. Все находится в этом смутном пятне неизвестно чего, человек не столько стремиться понять, что происходит, он в таком малахольном состоянии что-то делает, что-то видит, куда-то движется, и все это у него с таком тумане, даже не допускающем рефлексии. В общем, вы можете сравнить тексты этих песен, и на мой взгляд, существование в ситуации, проницательно названной «пятном неизвестно чего», и составляет поэтику СБПЧ, и вообще, эту самую поэтику новой искренности, потому что Шумов (Василий Шумов — основатель и лидер советской музыкальной группы Центр — прим.ред.) советско-правого толка, довольно агрессивный критик того, что получилось после развала СССР, и для него все это имеет некое политическое и социальное содержание. И это позволяет ему делать довольно-таки проницательные высказывания, связанные именно с тем, что наша постсоветская ситуация описывается понятием бесцельности. Это, на самом деле, не всегда верно, но в этом случае — в случае людей, которые сделали ставку на эмоцию — выяснилось, что делая ставку на эмоцию, ты полностью теряешь целеполагание. По крайней мере, в нашей идеологической ситуации. И что в этой схеме тебе остается? Как правило, и мы уже видели это на ряде предыдущих примеров, остается инфантилизировать происходящее, инфантилизировать сюжет, язык, дискурс, и сводить все это к маленьким и довольно удобным, помещающимся в карман ситуациям, которые, по причине своей миниатюрности, точно не выйдут из-под контроля.
[музыкальная вставка — СБПЧ, «Корабли»]. Ну вот такая считалочка про летнюю жизнь. То есть, с одной стороны, хорошо, но с другой — все равно есть некоторое ощущение того, что что-то не так. Новая искренность всегда предполагает «ваниль»: она кутается в плед, у нее томик Коэльо, и понятно, что это все у нее не от хорошей жизни, потому что жизнь тяжела. Поэтому ей надо сидеть, пить глинтвейн, и т.д. — то есть, должна быть какая-то легитимация для того, чтобы ничего не делать. Но эта легитимация состоит в том, что где-то глубоко, на дне, имплицитно есть что-то плохое, от чего человек устал. Выяснять, от чего он устал, довольно трудно, потому что тут же можно упереться в ситуацию, описанную Васей Шумовым, в это пятно неизвестно чего. Но тем не менее, смутное ощущение того, что в прошлом есть какая-то драма, про которую истинная леди никому не рассказывает, — оно тоже обязано присутствовать в этой поэтике. Не потому что это что-то, взятое из настоящей жизни, что-то, реально бывшее, а просто сам ритуал существования такой жизни этого требует. Это условие этого ритуала.
И сейчас следующая песня (она мне, правда, напоминает не совсем детскую вещь — фильм «Парад планет»). Про то, как советские мужчины наконец-то избавились от всего — от жен, от детей, — и им хорошо. Вот здесь, для того, чтобы стало хорошо, как выясняется, нужно умереть и смерть тебя моментально переносит в детство, где можно делать все, что ты хочешь. [музыкальная вставка — СБПЧ, «Втроем»]. Очень оптимистичная утопия, и достичь ее можно, попав в детство и оставив всех, кто тебя держит, привязывает к себе. В детстве хорошо, потому что там можно только играть, получать подарки, и больше ничего не делать. Довольно инфантильный идеал, связанный с гедонизмом. Но тут вот какая фишка: от классического гедонизма люди получают удовольствие, которое они могут описать и могут монетизировать. Гедонизм — это во многом состояние классовое, это тот самые ресурс под названием «свободное время, досуг», которого нет у всех остальных, у кого нет такого количества денег и сословного статуса. Поэтому гедонизм всегда связан с какими-то ситуациями, в которых можно рефлексивно и наглядно показать, как ты получаешь удовольствие. А в этой песне какое-то другое состояние, не доходящее до гедонизма. Это просто желание героя, чтобы все оставили его в покое. И чтобы все было хорошо. Это находится не на стадии целеполагания, а на стадии статичного желания.
В нашем социуме это в достаточной степени проиллюстрировано и эксплицировано, потому что каждый год рано или поздно начинается рекламная кампания «Пикника „Афиши“», и там происходит именно не призыв к гедонизму, не призыв к целенаправленному получению отдыха и удовольствия, но призыв погрузиться в некую спокойную среду, где все хорошо, где все свои. Зачем это нужно? В какой-то момент становится понятно, что любой уважающий себя хипстер просто без этого не может. А потом я читаю в Фейсбуке посты людей, которым это все не понравилось. То есть, туда каждый год приходят люди, где им все не нравится, и они на следующий год опять идут... почему? «А как еще?».
У группы СБПЧ вообще есть, на мой взгляд, идеальное описание «Пикника „Афиши“». [музыкальная вставка — СБПЧ, «Идеальное место»]. «Солнышко лесное», только для нового поколения: тоже палатки, тоже гитары, о немного по другому звучит, но интонация та же самая — самодостаточного инфантильного оптимизма без какого бы то ни было целеполагания. Такие песни, кстати, со сходной тематикой, сходным настроением, довольно распространены были в 90-е, когда идея то, что смысл жизни — это пати, каждое воскресение должно происходить пати, и если ты задаешь вопрос «почему», то ты сразу выбраковываешься из числа прогрессивных молодых людей. То есть, если у тебя возникает вопрос — почему такое положение дел необходимо — то ты, что называется, не прошел тест, не вошел в эту дверь. И когда я впервые услышал эту песню, для меня она была просто приветом из 90-х, она удивительно анахронистична. Притом что предыдущее из того, что мы сегодня слушали, анахронистично именно к советской поэтике, меня стало забавлять, что большое количество тем, интонаций и метафор однажды бывшее заклейменным пошлым, отжившим, несовременным, внезапно реактулизуется (причем не в качестве культурного жеста, когда берут какие-то старые формы и начинают их заново обрабатывать, а именно как естественное высказывание, никак не связанное с прошлым). Как будто люди шли-шли, и внезапно сейчас на это состояние набрели. И эта нерефлексивная реактулизация тоже характерна для состояния новой искренности, потому что новая искренность не требует оригинальности или культурного контекста. Новая искренность требует только одного: чтобы человек, который этим занят, был искренен. Его искренность все искупает.
Причем этот народ — люди очень проницательные, если начать с ними шутить, они очень быстро это поймут и отбракуют такого собеседника по каким-то своим маркерам, которые сторонний человек может быть, даже не учитывает.
Газета «МК», где работала Капа [Капитолина] Деловая, (бывш. обозреватель газеты «МК» — прим. ред.) выпускала «Мегахаус» (бывш. еженедельная музыкальная рубрика «МК», одноименный фестиваль музыки в рамках ежегодного праздника «МК» в Лужниках) , и Капа была уверена, что пати — это должно быть [весело], и когда ты ее спрашивал: «Зачем так надо?», она просто переставала с тобой разговаривать, потому что ты не прошел тест. И вот эти самые маркеры, которые ты не понимаешь, но люди, находящиеся в состоянии новой искренности, отлично секут, тебя очень быстро расколют, если ты попытаешься с этим играть. И то, что группу СБПЧ не раскалывает та среда, которая требует новую искренность, мне кажется, потому что они многое делают всерьез. Я смотрю на это со стороны, но я прекрасно понимаю, что среда, которая все это востребует, достаточно чуткая. «Не своих» она выгоняет. А если не выгоняет, значит все нормально в плане совпадения эмоций, породивших само высказывание с совпадением эмоций тех, кто это высказывание перенимает.
Вот еще песня, которая иллюстрирует то, о чем я уже говорил: веселье этих людей отличается от проявлений чистого гедонизма. Оно нерефлексивно, оно бесцельно, оно находится в движении, которые не выходят за пределы какого-то определенного круга, пятна неизвестно чего. [музыкальная вставка — СБПЧ, «Выходной»]. Видите: в тексте есть такое классическое определение блюза — это когда хорошему человеку плохо, и они ссылаются на это представление о музыке. Это такая внутренняя полемика о музыке, и мне непонятно, к чему она здесь приведена, потому что ничего из этого не следует, дальше идет речь просто о Пете и Лёхе. Но понятно, что люди считают себя отделенными от процессов, которые порождали набор слоганов типа «хорошим людям плохо». То есть они рефлексируют себя как немого другое поколение. Но это побочно. Важно здесь совершенно другое: «Ты синий чулок, а я синий чувак,\И нам никак друг без друга». Это описание того, что веселье это вещь непонятно зачем, непонятно откуда взявшаяся и длящаяся по кругу бесконечно — состояние полного отсутствия целеполагания и полное отсутствие ощущения того, что жизнь хоть немного объяснима. То есть, пребывание внутри какого-то процесса, который сам по себе непонятен, непонятно, зачем он нужен, и само веселье оказывается процессом, ограничивающим свободу человека. Нервическая интонация, о которой я говорил раньше, прорывается у них в более осмысленное высказывание, что такое самоцельное веселье в режиме «Пикника „Афиши“» в общем, тоже не панацея.
[музыкальная вставка — СБПЧ, «Живи хорошо»]. Яркая песня, хочется ее подпеть, правда? Выясняется, что ни веселье, ни состояние эмоционального подъема не спасает, тем не менее, от ощущения, что здесь <все плохо — неценз.>. То есть, социум начинает все же проникать, и проникать неприятными, резкими отзвуками, и выясняется, что все равно — все плохо. Несмотря на веселье, несмотря на «Пикника „Афиши“», несмотря на иглы, подаренные дикобразом. Все не очень хорошо, и непонятно совершенно, почему. Нет никаких маркеров того, как ситуация могла до такого состояния дойти. Видимо, можно предположить, что здесь не живут для себя, потому что человек, которому предлагают уехать, предлагает жить для себя. Что, в общем, не лишено смысла. Ну и сама идея отъезда из того места, где тебе плохо, чтобы жить для себя, перемещает место, где нужно жить нерефлексивной веселой жизнью в другое помещение, так скажем. Но нацеленность такая, и единственное, что не дает реализоваться этому здесь — это то, с чего я начал: у нас нет толерантной среды для того, чтобы не быть таким, как все. И выясняется, что не только приснопамятным постмодернистам это нужно. Это нужно всем, в том числе людям, которые просто хотят сентиментально веселиться.
И в итоге эта попытка существовать в режиме прямого сентиментального высказывания без особой цели, а просто в форме ритуала не приводит к желаемым удовлетворительным последствиям потому что на этом пути всегда встречаются какие-то подземные толчки и прорывается вот такое: [музыкальная вставка — СБПЧ, «Уёбища»]. И что тут характерно? Что все маркеры детского непосредственного инфантильного веселья: PlayStation, Sega, Мишки Гамми — обозначены здесь как вещи крайне отвратительные. То есть весь положительный идеал, который выстраивался до этого, внезапно оказывался абсолютно несостоятельным, и более того, раздражающим. На мой взгляд, это хорошая иллюстрация того, что новая искренность — состояние полностью невротизированное и не способное существовать в качестве самостоятельного феномена, потому что все оно вообще лишено содержания. Оно лишено содержания и в его политическом секторе, потому что у всех тех, кто сейчас является образцами новой искренности: Лимонов, Прилепин — содержанием новой искренности является ностальгия по прошлому; никакого современного положительного идеала у этих персонажей нет, один сплошной набор рессентиментных реакций, и если это вес не будет поддерживаться на некотором социальном уровне, то тут же сдуется. То есть, течение совершенно реактивное, никаких проактивных реакций у него нет. На более простом, повседневном уровне все быстро переходит в абсолютно невротическое непонимание того, что происходит, потому что человек не может жить на одних эмоциях, аффектах. И когда это все постулируется, причем постулируется через клише и ритуалы, потому что чисто эмоции, чисто аффект не могут существовать, у них нет своего языка, они могут только паразитировать на языке идеологии, — это все неизбежно не срабатывает (недаром все гедонистические течения существуют от силы два-три года и прекращаются по ому что после веселья им больше нечего делать). Эта история с СБПЧ характерно показывает то, что вся их романтика, новая искренность требования любовных линий, прямых высказываний, криков о том, что постмодерн, ирония надоели и т.д. — это реактивный рессентимент, являющийся наносом на нормальные ситуации. И понятен стоящий за этим сантимент: хочется не думать, хочется простого. Но если ты не будешь думать — то последняя песня о том , чем ты закончишь.
Всем спасибо.
