7 лекция курса Артёма Рондарева по текстам песен современных российских групп в КЦ ЗИЛ совместно с проектом Motherland.
На прошлой лекции у меня была трудная задача, но в этот раз она еще труднее. В предыдущую нашу встречу я, как вы помните, говорил о явлениях, которые сопротивляются описанию в силу своей отстраненной эстетики (то есть, их можно описать, но они сами этого не хотят. А сегодня я буду говорить о группе пасош, которая на мой взгляд, является панком. Как правило, их всех [панк-группы] записывают в пост-панк, что на мой взгляд, принципиально неверно, потому что таком образом группы начинает заносить в какие-то жанры и течения исключительно на основании довольно примерных представлений о том, как эти вещи звучат.
Панк — это такая грязная музыка на гитаре, короткая и с противным вокалом. То есть, если музыка чуть-чуть потише и почище, и вокал поприятнее, то это вроде как считается пост-панком.
Здесь существует такая проблема, что большое количество явлений, которые и генетически, и идеологически принадлежат к панку, обычно как панк не опознаются. Когда я читаю лекции про панк, я завожу студентам музыку, и спрашиваю их: панк это или нет, в ряде случаев мне дают ответ, что не панк, хотя это самый что ни на есть панк. И я вам сейчас покажу такие примеры, потому что когда панк появляется в Нью-Йорке, создается музыкальная тусовка в клубе CBGB, там звучит довольно разнообразная музыка, которая всеми участниками субкультуры воспринимается как своя музыка. В том числе там звучит группа Television, в которой некоторое время подвизался человек по имени Ричард Хэлл, знаменитый тем, что с него Макларен [Малкольм Макларен, менеджер группы Sex Pistols — прим. ред.] практически списал весь визуальный образ панка: он увидел его и сказал, что никогда не встречал человека, которому было бы настолько наплевать на себя самого и которому в этой ситуации было настолько комфортно. Он срисовал его панковский «гребень» (считается, что его придумал именно Хэлл), его рваную одежду, и в британском варианте добавил к этому только булавки (либо это сделали, под его наущением, участники его бенда Sex Pistols). И эта группа Television звучала вот так [музыкальная вставка — Television, «Elevation»]. Вы можете сами сделать вывод: под дулом пистолета человек, который судит о панке на основании звучания группы, особенно ретроспективно, не скажет, что это панк. Хотя это он и есть. Или вот первая пластинка группы Talking Heads (они тоже в свое время выступали в CBGB и тоже считались полноценными участниками панк-движения) [музыкальная вставка — Talking Heads, «New Feeling»]. К панку люди, не очень хорошо представляющие себе его генеалогию, эти вещи не отнесут, но вокал, согласитесь, противный — все-таки, что-то от панка есть. Ранее пение Бирна [основатель Talking Heads Девид Бирн] товарищи по группе называли «воплем свиньи».
Тем не менее, очевидно, музыка не очень похожая на Pink Floyd. Собственно говоря, в этом и был месседж раннего панка, из которого потом и была произведена эта грязная музыка путем слияний и поглощений некоторого рода, причем этот костяк, который представлял идею о том, что музыку надо играть примитивную и простую, которая в первую очередь своим звучанием будет манифестировать о том, что эта музыка другая, она не принадлежит мейнстриму — это было основное. А то, что добавили потом: грязь, шум и т.п. — это производные от глэм-рока, блюз-рока, то есть производные гораздо более отдаленные в панке. И в общем, судит о панке по звуку довольно бессмысленное занятие. О панке нужно судить по идеологии, которая во многом определяет эстетику и последующее звучание. То есть, эта примитивная, простая музыка, спетая дурными голосами — это не эстетическая платформа, это следствие идеологии. А панк идеология в корне своем простая, но обладающая мощным ниспровергательным потенциалом, потому что в первую очередь, панк-логика — это логика опровержения всех ценностных систем и всей логики ценностных систем настолько последовательно и нигилистично, что даже свое отрицание всех логик панк в какой-то момент рефлексирует как такую же форму культурной логики и тоже ее начинает отрицать.
Лучший анекдот о панке, который все это иллюстрирует, довольно известен — про конгресс пофигистов (там более емкое слово, понятно какое): проходит конгресс пофигистов, куда приходят журналисты и спрашивают: «А какие у вас политические взгляды?» — «Пофиг на политику»,— отвечает спикер.
— А экономические?
— И на экономику тоже пофиг.
— А к девушкам вы как относитесь?
— Девушки это хорошо
— Но вот тут у вас получается неувязочка…
— А нам пофиг на ваши неувязочки.
То есть, панк прекрасно понимает, что ценностные системы опасны не своим содержанием, а своим требованием находиться внутри той логики, которую ты на себя принимаешь, и ей следовать. Оно обладает свои авторитарным действием, и если не подчиняться логике и последовательности, то можно довольно спокойно ускользать от всех ловушек. И в том числе от коммерческой ловушки, потому что считается что панк очень быстро продался, потому что Вивьен Вествуд стала выводить панков в драных одеждах на модных показах на подиумы, и Дик Хэбдидж, который написал в 1979 году книгу про панк, пишет о том, что панк умер в 79 году, когда умер Сид Вишез (то есть, он пишет более конкретно: что панк умер тогда, когда открытки с изображением Вишеза стали продавать на одном прилавке с изображениями королевы). Мне кажется, что Хэбдидж человек проницательный, но очень сильно индоктринированный левыми представлениями о процессах в социуме, и в связи с этим очень сильно индоктринированный представлением о том, что масса вещей в социуме просто детерминирована, и он упускает важную вещь: что панк способен продавать свой продукт, оставаясь при этом непродаваемым сам, потому что ситуация вот в чем: когда происходит акт экономического обмена — я тебе товар, ты мне деньги — предполагается, что обе стороны берут на себя какие-то обязательства, особенно если товар нематериальный. Одна сторона дает деньги и ожидает, что она получит что-то взамен. И вот в этой ситуации панк берет деньги, но взамен ничего не отдают. Причем в этом смысле нельзя сказать, что он поступает как классический кидала, а на нем просто прямо написано, что он деньги не отдаст. Классический пример — мой любимый Паук [С. Троицкий, группа «Коррозия Металла» — прим. ред.]. Его все время пытаются купить какие-то политические партии, движения, и т.п. И он берет деньги, а потом те, кто ему давали, говорят: «Вот сволочь, опять обманул». Но ситуация вот в чем: если посмотреть на Паука, даже не очень внимательно — просто взглянуть, этого достаточно, чтобы понять, что деньги он возьмет, и ничего не сделает из того, что просили за эти деньги. И он сам этого совершенно не скрывает.
И люди, которые несут деньги, сами попадают в логику своей ценностной системы: «Даже такие оборванцы как панки, — думают они — живут в нашем обществе, и у них должны быть представления о том, как в нашем обществе поступать правильно», — и, в плену своей логики («если я что-то даю, значит что-то получу взамен»), взамен ничего не получают, раз за разом не понимая, что панк не живет в этом обществе, и собственно, в этом его политическая, идеологическая и эстетическая сила. Потому что в эстетике это выливается в очень простую и очевидную вещь: панк отрицает (потом это было подчеркнуто в хип-хопе) понятие оригинальности. Это его нормальное состояние, потому что понятие оригинальности подразумевает ценностную логику, которая звучит так: «мы все знаем, что это уже кем-то было сделано, а значит нам это делать уже нельзя». И вот панк считает это чушью: все, что было сделано до них, можно брать, и в этой ситуации понятие плагиата, понятие вторичной музыки в его ценностной системе не существует. И это влечет за собой массу следствий. В частности, это влечет за собой нынешнюю логику хип-хопа, в которой человек берет сэмпл, делают из него свой полноценное высказывание, и его совершенно не интересует, что это уже кем-то записано, кем-то сочинено, что это оригинальный контент, а он его ворует. А он ничего не ворует, он существует в рамках традиции, в которой все, что позволяет сделать здесь и сейчас какое-то высказывание — оно принадлежит тому, кто захочет взять.
И вот почему я считаю, что пасош — это панк: это все формирует цельное и положительное высказывание (положительное не в том смысле, что там есть какой-то положительный идеал, а именно в том, что это цельная система, которая может быть принята и которой можно соответствовать, в помощью которой можно существовать). И как в любой ценностной системе, там есть свои разрешенные и запрещенные ходы. Просто с ними немного проще, потому что когда панк идет продаваться какому-нибудь мейджор-лейблу, он говорит: «Я панк, я иду продаваться, но ничего такого [плохого я не делаю]». То есть, к нему довольно трудно подойти с какими-либо претензиями, но в общем, это не приветствуется, и многие умудряются писать музыку на независимых лейблах, не продаваясь и спокойно зарабатывая себе на жизнь. Панк при этом показывает, что не надо просить многого, и можно существовать и без этого. Потому что предыдущая логика рок-звезд предполагала, что рок-звезда — это человек, вознесенный на вершину мира, богатый, с большими требованиями. И панк это снимает с себя.
А потом появляется пост-панк. Он появляется в ситуации сделанных панком эмансипаторных жестов, когда было сказано, то все чужое можно брать: чужой контент, деньги (не отдавая ничего взамен); можно играть любую музыку, но желательно это делать так, чтобы было понятно, что это не музыка для мейнстрима, — в этом смысле он, конечно, налагает определенные ограничения. То есть, можно все, что раздражает большое общество.
И пост-панк натыкается на ситуацию, когда приходит следующее поколение групп, и выясняется, что в этом «все можно» тоже большая проблема, потому что когда все можно, на самом деле ничего нельзя. То есть, все можно сделать только в первый раз, а потом включается все та же логика, и это уже не логика оригинального контента, а логика слушательской усталости: зачем нам еще одна точно такая же группа, пока предыдущая не померла. И если люди хотят, чтобы их тоже слушали, а не проносили мимо себя общим потоком, они вынуждены что-то изобретать. А изобретать нечего, потому что «можно все». Это классическая ловушка тотального нигилизма, когда можно все, но изобретать можно только в рамках каких-то ограничений. Когда ограничений нет, изобретений не случается.
И они начинают пускаться кто во что горазд, и этим, собственно говоря, и порождается та позиция фланера, о которой я говорил в прошлый раз — позиция отстраненного наблюдателя, который понимает, что он довольно сильно ограничен в формах высказываний ситуацией, где можно все, поэтому он может только рефлексировать над своей позой человека, который пришел на руины.
А смягчение звучания — это не вопрос эстетики; это вопрос политического высказывания, потому что понятно, что когда высказывание положительное, то оно более агрессивно, потому что утверждение — это всегда акт символической агрессии. Когда утверждать нечего, наступает растерянность, и люди начинают перебирать старые заплаты и делать из них что-то новое. И опять повторю: когда я говорю «положительное высказывание», я не имею ввиду высказывание, имеющее положительный идеал. Я это сейчас проиллюстрирую: я возьму группу пасош и покажу, как люди в позиции, когда ничего не хочется, в состоянии анемии и аномии, делают цельное высказывание. Я не знаю, насколько это позиция рефлексивна, потому что я читал их интервью, где они говорят, что сначала была юмористическая группа, а сейчас они играют серьезную музыку, поэтому может быть и не очень рефлексивна. И все это в силу аффективной усталости, которая тоже, судя по всему, форма аффекта, и в ней можно тоже продолжать делать высказывание, которое производит необходимое ощущение цельности.
И кроме того, группа пасош существует в довольно своеобразном контексте. я сейчас прочитаю вам, что о них написало одно издание, и теперь эта фраза кочует из одного пресс-релиза в другой: «Предыдущий проект [Петера Матрича и Кирилла Городнего «прыгай киска» — прим. ред.] закрыли после нескольких живых выступлений, и ребята сосредоточились на панк-роке с русскоязычными песнями о молодости, веселье, скейтах и ощущении бесконечного лета».
А теперь я вам заведу группу, которая сосредоточилась на песнях и молодости, лете, скейтах и всем хорошем [музыкальная вставка — пасош, «Сука»]. Сразу видно и молодость, и веселье, и бесконечное лето, да? Люди, которые писали про скейты и лето, видимо послушали одну песню и решили, что все песни такие же. Непонятно, почему участники группы не попросили авторов этот позор убрать, потому что он на самом деле появляется в каждом пресс-релизе.
Но тем не менее, представление о том, что панк это молодость, веселье и бесконечное лето — это очень характерная черта, которая забрана у нас журналистами из MTV. А MTV у нас очень долго показывало группы типа The Offspring и Green Day, которые действительно поют про молодость, задор, скейт, веселье и лето (у Offspring, правда, с попытками политического высказывания, но вполне лояльными существующему порядку вещей). И вот это представление, что панк — это веселье и алкоголь, формирует контекст, в котором группа начинает восприниматься достаточно странно. То есть люди перестают соотносить ее музыку с тем, что можно пойти послушать, и начинают ее соотносить со своим представлением о том, что такое панк.
И сейчас еще одна вещь, чтобы подкрепить представление о молодости, беззаботности и веселье [музыкальная вставка — пасош, «Я очень устал»]. Не очень веселая песня. Когда я ее слушал, я вспомнил старый анекдот про Сергея Михалкова, который выступал на очередном съезде писателей. В зале очень шумели, и он сказал, что очень устал от этого, на что ему из зала спросили, что же он такое написал, что так устал.
Но я нашел ответ на вопрос, что же ребята такого написали, что так устали [музыкальная вставка — пасош, «Игги Поп»]. Характерное панковское нахальство — люди с гитарой и микрофоном поют о том, что у них нет ни гитары, ни микрофона, поэтому альбом у них не записывается. И поют они это на альбоме. То есть, люди на голубом глазу отрицают наличную реальность: вы слушаете то, чего нет, потому что гитары нет, микрофона нет, и с вокалом все плохо. И характерно также то, что в качестве примера хорошей музыки звучит имя Игги Попа. А Игги Поп для классического панка 70-х годов был богом. И сложность этой ситуации никем прямо не рефлексировалась, потому что для панков не должно существовать кумиров, но кумир у них все-таки есть, и это Игги Поп. И, говоря о нем с почтением, они все время оглядывались через плечо: «Вообще-то у нас не должно быть кумиров, но против Игги Попа устоять не можем». И здесь возникает ситуация, когда Игги Поп, кумир панков, человек, который записывался очень «грязно» в начале своей карьеры, выступает в роли мейнстримного поп-певца, на которого хочется быть похожим, но нет ни денег, ни инструментов, ни даже сил заниматься этим. То есть, дно пробито: если раньше дном был Игги Поп, воспринимавшийся как наиболее яркий представитель автодиструкции, наплевательского отношения ко всему, включая качество записи, то эти люди оказываются еще ниже, и Игги Поп еще не дно, а вполне себе легитимный мейнстримный уровень. Не знаю, насколько это все ими отрефлексировано, но проделано это очень изящно, потому что очень правильно выбран референт, и очень правильно осмыслен. То есть, возникает такая преемственность движения вниз. И в этом смысле понятно, что от группы, которая даже хуже, чем Игги Поп, ожидать каких-то сильных действий, хорошего звука и положительных высказываний не стоит. Они в этом смысле позиционируют себя очень четко, такой последовательности люди добиваются редко, и мне кажется, что у пасоша панк-интуиция работает очень хорошо, потому что панк-интуиция им подсказывает, что все ситуации негации — социальной, эстетической — нужно дожимать, пробивая дно все ниже и ниже, и тогда получится аутентичная вещь.
Но тем не менее, есть у них и проблемы. Связаны они с тем, о чем я рассказывал, когда мы говорили про Шнура. Помните, я говорил, что Шнур десакрализовал позицию рок-певца, где он заявлял, что рок-певец это человек, который нанюхался клея, и рок-н-ролл вообще можно играть с семи лет. Понятно, что не Шнур это создал, он просто наиболее яркое выражение подспудно зревшей тенденции к десакрализации, овеществлению, обытованию рок-н-ролла, по представлению рок-н-ролла как музыки предельно примитивной, в которой нет никакой миссии. Рок-н-ролл это музыка или для веселья, или для депрессии (как в случае с пасошем, несмотря на то, что поют они на мажоре). И хорошо, что эта стратегия дала такие всходы.
И да, в самом начале я забыл предупредить, что будет много матюгов. И еще в начале хотел сказать, что в этой ситауции, когда мы все время оказываемся в разных контекстах: то у нас Шнур, то хип-хоп, то молодежный панк, где при этом все время у них возникает обсценная лексика, которая совершенно не педалируется, люди ее произносят в контексте. Сама по себе эта ситуация очень продуктивна, потому что таким образом появляется надежда, что наконец-таки у нас десакрализуется мат. Потому что он табуирован настолько, насколько вообще возможно. По этому поводу у меня есть такая история: когда была чеченская кампания, я смотрел запись из горячей точки (журналисты не побоялись и пошли в город, где велись военные действия): стрельба, взрывы, бегают очумевшие солдаты. Журналисты стоят, записывают, и подбегает солдат, совершенно ошалевший, видимо, прямо с линии боевого соприкосновения, и начинает докладывать журналистам обстановку — понятно, каким языком. И рядом стоит такой же ободранный, измученный солдат и говорит ему: «Не матерись, это же журналисты». Страх сказать плохое слово оказывается даже страшнее смерти. Конечно, эта лексика, даже если ее будут часто контекстуально произносить, не станет общеупотребимой, просто потому что любому народу нужны очень крепкие слова, которыми можно разговаривать в узком кругу. То есть, сам народ не пойдет на то, чтобы сделать свои ругательства полностью легальными, иначе они потеряют смысл. Но по крайней мере, эта лексика перейдет в статус, в котором она существует в англоязычных странах. Там «fuck» тоже не рекомендуется употреблять повсеместно, но он звучит в фильмах, песнях и т.д. И это ненатужное употребление, не так, как в мое время в школе приличные мальчики из хороших семей узнавали плохие слова, и от них шел сплошной поток неумелого мата. А когда это все существует в контекстуальном, проходном варианте, это внушает оптимизм, потому что в первую очередь из-за этих проблем мы вообще живем в очень нерасколдованном мире. Словом «расколдовывание» Макс Вебер называл ту ситуацию, когда мир начинает объясняться через рациональные, научные представления, а не через мистическую, метафизическую чепуху. Этот процесс он связывает с 19 веком, который в 20 веке кончился, но мы его по ряду причин не прошли. И мир у нас очень заколдованный, существует самым банальным и простым вещам масса всевозможных объяснений метафизического и мистического толка, вплоть до того, как работает микроволновая печь. И существует это все на самом высоком уровне, оборачиваясь духовностью, скрепами и пр., — это та же форма заколдованного мира.
И естественно, эту ситуацию поддерживает язык, в котором существует огромное количество слов, не только матерных, которые в определенных контекстах произносить нельзя, потому что человек сразу перестает быть человеком, а становится отбросом.
И сюда же относится боязнь, что интернет с детьми сделает ужасные вещи: они зайдут туда, и стразу станут наркоманами, гомосексуалистами и самоубийцами, посмотрев разные картинки. Это то же самое представление, потому что оно берется из идеи о том, что в мире все связано таинственными силами, прием связаны тоже таинственным образом, и причинно-следственная связь настолько загадочна, что нам ее нельзя узнать (можно только британским ученым, психологам или попам). Психолог выходит и говорит: «Дети играют в компьютерные игры, но там ведь есть возможность записать игру. А в жизни ее нет, но дети привыкают к тому, то все возможно записать, и в жизни начинают вести себя так же». Откуда произошла эта идиотская телега, непонятно, но ее наш новый омбудсмен Кузнецова озвучила три недели назад. Я эти слова слышу уже двадцать лет, они каждый раз где-нибудь неожиданно всплывают.
И естественно, это мистическое сознание порождается на редкость затабуированным языком, и я надеюсь, что — панк это вообще эмансипаторная практика — я надеюсь, что вот такой панк, и хип-хоп, и панк в виде Шнура, помогут преодолеть довольно утомительное состояние.
Вернемся к музыке, и для разнообразия я вам заведу песню с положительным идеалом [музыкальная вставка — пасош, «Сериалы»]. Ну вот такой у нас положительный идеал.
На самом деле очень нормальная, аутентичная ситуация для панка. По этому поводу есть у меня любимая история, которую я всегда рассказываю — про группу Ramones, которая собралась однажды, чтобы создать самую тупую группу в мире, и надо сказать, ей это удалось. Когда они начали писать песни, то все они получались какие-то негативные — «Я не хочу…» того-то или того-то. Вот однажды они собрались с силами и записали положительное высказывание. Оно было таким: «Now I wanna sniff some glue» («Я хочу понюхать клей»).
Какие люди, такой и идеал, поскольку панк довольно активно отрицает ценностную систему, в рамках которой и может существовать наше представление о красоте, об эстетике как о положительной категории: предполагается, что это очень сложно сделанное, с использованием всего набора характерных тропов языка культурного человека. То есть, в ситуации, когда вся эта ценностная система отрицается, неизбежно получается необходимость формулировать какую-то альтернативную повестку, и в рамках этой повестки почему бы и не понюхать клей? И оно положительно, потому что это именно действие, а не призыв.
И естественно, в ситуации молодежной музыки всегда возникает тема отношений. Вот вам о них [музыкальная вставка — пасош, «Женщина»]. Здесь очень характерная интонация страдательного залога: людям плохо оттого, что чья-то ненормальная дочь заставила их делать плохие вещи: пить алкоголь, нюхать кокаин, а сами они не виноваты. И здесь же еще возникает одна довольно важная вещь, которая очень хорошо связана с панком. Это десакрализация еще одной очень большой индустрии — индустрии отношений. Это в первую очередь, это гетеросексуальные отношения.
Нормативная индустрия отношений формирует человека гораздо раньше, чем его формирует идеология, экономика, и т.п. Она начинает давить на подростков лет с 10–12, когда начинаются разговоры на тему будущей семьи, разговоры, которые встраивают человека в систему символического обмена, связанного с характерным набором форм поведения и характерным набором экономических пристрастий, на чем и начинает паразитировать всепроникающий капитализм. СССР на это тоже паразитировал, но совсем другим образом: заставляя человека быть конформным той единственной карьере, которая у него могла быть в рамках достаточно жесткого социума. Капитализм к этому подходил гораздо более эффектно и эффективно: он начинает производить товар, связанный с отношениями, а также рекламу этого товара, заточенную под то, чтобы объяснить людям, что отношения это то, без чего никто существовать не может.
Как-то я шел по подземному переходу и наткнулся на прилавок, где продают какое-то дешевое нижнее белье. И на рекламном плакате в белье стоят модель-мужчина и модель-женщина. Естественно, они страстно обнимаются, хотя вообще-то им нужно продавать трусы. То есть, капитализм сначала апроприировал идею традиционной семьи, потом он апроприировал сексуальную революцию, и потом все это удачно слилось в мощный конгломерат: он продуцирует образы, заставляющие человека думать, что тот, кто не живет (гетеро-)сексуальной жизнью, ущербен, — и сразу за этим следует логичное продолжение — брак, свадьба (моя любимая строчка женских журналов «Самый главный день в жизни женщины»), что породило ряд демотиваторов, я один из них видел — он не очень политкорректный и немного шовинистический, но поскольку это чистая реакция на маркетинговые ходы [нельзя это назвать совсем неприемлемым]: на нем изображена невеста, которая кричит от счастья, и к нему подпись: «Теперь я могу жрать, жиреть и нихуя не делать». То есть, совершенно четко отрефлексировано представление о том, что женщину заряжают в первую очередь на то, что она работает только до определенного рубежа, а дальше она расслабляется и существует только в рамках конформной карьеры домохозяйки.
И когда начинает возникать высказывание, ставящее под сомнение саму фактуру отношений, даже не атакуя какие-то медийные образы или маркетинговые стратегии, а прямо говорящие, что отношения, во-первых, вещь не обязательная, и во-вторых, они выглядят по-разному. В прошлый раз, во время разговора о группе Лемондэй, я говорил, что там происходит закрепление гендерных ролей, связанный с тем, что как только в песне возникает женский голос, сразу возникает тема отношений. И эта ситуация — действительно проблема, потому что в песне пасоша «Женщина» нам мужским голосов сообщается посыл, что все произошедшее с героем в песне ему было не нужно, его все это делать заставили. И действительно, посмотрите, сколько песен про любовь у пасоша — ну две-четыре. Но как только начнет звучать женский голос — даже если он будет звучать из среды панка — то там моментально возникнет проблема отношений, с подкреплением гендерных ролей. Что означает одно — мужчина определяется через карьеру во внешнем мире, а женщина — через свои отношения с мужчиной. И деться от этого некуда.
Но это больше побочный момент. Здесь мне важно то, что панк и пост-панк во многом — сейчас с Буераком будет такая ситуация, когда люди поэтизируют реальность в достаточной степени иронично, понимая, чем они занимаются, понимая, что это такой пижонский жест (не как у группы Утро, когда мысли выливаются явно из души), — во многом подрывают всю эту индустрию отношений, которая процентов на 60 связана с поп-музыкой. Потому что основной темой мейнстримной поп-музыки являются отношения, преимущественно в гламурном виде. Но иногда в гламурной атаке на гламур, как в случае с Бейонсе.
А здесь происходит отмена не какого-то визуального ряда, а на уроне самой онтологической необходимости: заявляется, что отношения это вещь, которая может быть, а может не быть, и вообще это вещь не очень важная. И на мой взгляд, это хорошо.
А теперь я прошу вас вернуться к теме страдательного залога, к теме того, что в страданиях главного героя виноват не он сам. Вот есть еще яркий пример [музыкальная вставка — пасош, «Страдание»]. Понятно, что человеку плохо, и никто не хочет его утешить. Если бы эту песню разбирал классический шаман-психолог, который относится к молодежи не плохо, а сочувственно, он бы начал тарабанить классическую тему, что подростки поют о том, что им плохо, их не понимает общество, и т.д. И дальше пошла бы бадяга о том, что детям надо уделять больше внимания, ведь они его так хотят. Хотя в этой песне интонация наглая:то есть, ситуация не в том, что человек очень страдает, а в том, что ему очень хорошо в этой схеме сидеть, страдать и требовать внимания. А когда это внимание оказывается, происходит следующее: ему сказали, что он мудак, а он их, соответственно, послал. И все это требование, и реакция на это требование, — все направлено на то, чтобы человеку остаться в состоянии абсолютно статичном, неподвижном, в котором его не будет беспокоить ни одна сволочь; в состоянии, в котором ему, наверное не очень хорошо, но явно лучше, чем многим из тех, о ком мы говорили в прошлый раз. Потому что те («4 формы отчуждения») тоже не знают, куда себя подать, и они начинают предпринимать какие-то хаотичные действия, устраивать медленное броуновское движение. А здесь человек просто хочет, чтобы его оставили в покое. И это откладывание приведения своей жизни в норму на отдаленный период — это тоже стратегия прокрастинационная. Люди вырезают себе статический жизненный пятачок, на котором им удобно, и можно даже шантажировать общество с панковской стратегией, о которой я говорил: поскольку общество само считает, что оно должно помогать детям, страдающим, и т.д. — и поскольку, общество, ты так считаешь, давай, я требую твоего внимания! И человек даже не говорит, что он что-то даст взамен, он даже не очень объясняет причину своих страданий — он просто сидит и вымогает это внимание. А ничего взамен он предлагать не будет, просто потому, что он паразитирует не на нормальных человеческих отношениях, он паразитирует на представлении целого общества о том, как себя надо вести с молодежью: ну ты, общество, хотело дать мне денег — ну, давай.
[музыкальная вставка — пасош, «Водопровод»]. Эту песню я сам прослушал раз десять, потому что у меня под окном уже 15 лет строят развязку, и копают, и копают, и копают, и я благодарен этим людям, что они выразили в полной мере мое состояние, оно у меня такое, это так. На что здесь нужно обратить внимание — здесь интонация ранних песен Цоя. Имплицитный ска-ритм, который они интонационно начинают поддерживать, отчего неизбежно получается ранний Цой, и на мой взгляд, это неслучайно. Не знаю, насколько это осознанно, насколько отрефлексировано и насколько моя генеалогия сейчас будет правдоподобна, но — идея в том, что Цой в 80-е годы был практически единственный человеком, который уловил не этику панка, не формы поведения, а главную тему панка, и я это оценил на примере, который познал гораздо позже. В то время у меня появился магнитофон, и я слушал на кассетах, которые мне давали друзья, Машину Времени, Гребенщикова, и т.д., включая звук довольно громко. Моя мама тогда работала дома, и естественно, ей тоже приходилось это все слушать. С ангельским терпением. И только один раз она с бешенством выключила магнитофон, и вечером рассказывала отцу: «Он слушает каких-то ублюдков, которые пьют пиво, идут по жизни маршем и останавливаются только у пивных ларьков» [песня гр. Кино «Мои друзья» — прим. ред.], То есть, единственное, что выбесило мою маму среди групп, в достаточной степени агрессивно исполняющих какие-то нонконформистские тексты — это Цой. Потому что Цой абсолютно аутентичен в одной очень характерной вещи — он понимал, как бесить взрослый мир. А основной задачей панка является необходимость как можно сильнее выбесить взрослый мир. Панк для этого использует массу стратегий, в частности панки — не очень образованные уличные парни — часто совершенно не представляли, что такое свастика. Они не знали, что это такое, но однажды просто увидели, что это такая вещь, которая страшно бесит взрослых. И они ее на себя надели, и это был тоже эмансипаторный жест. Я помню, где-то слышал воспоминания девушки-хиппушки, где она объясняет, что когда она была хиппи, у них символ обозначал, что они, хиппи, полностью разделяют всю систему ценностей, который этот символ несет в себе: если человек надевал символ «пацифик», это обозначало, что он отныне человек положительного идеала: peace, love, и т.д. А эти парни надели свастику, и при этом не стали фашистами. «И мне — говорит она, — понадобилось некоторое время, чтобы это осознать: что это надето исключительно для того, чтобы раздражать взрослых, и больше ни для чего». И самое главное: когда за этим символом меняется наполнение, выясняется, что сам по себе символ бессилен. И это то, чего страшно боится мейнстримная госидеология: что люди пронюхают, что на самом деле содержание символа это то, что мы сами туда вложили; что все сакральные символы власти сами по себе бессильны, сильными их делает только нами вложенный туда смысл. И дальше возникает следующая логика: любое изображение начинает наделяться мистическим символом, и любая картинка в интернете — бац! — и детей сделает наркоманами. Это механизм, предполагающий, что у символа есть механизм, объективно существующее его собственное значение. Ну а панки взяли и показали, что это не так.
Но это такой побочный сюжет. Основная идея направлена на то, чтобы выбесить весь окружающий мир как можно сильнее, и пасош с этой задачей справляется идеально, потому что у нас сейчас нет идеологии, то есть выйти и сказать: «Ленин козел» — бессмысленное занятие. Тридцать лет назад, когда это делал Летов, это было оптимальной стратегией. Сейчас это не сработает. Выйти и опровергнуть другие символы взрослого мира тоже нельзя, потому что мир у нас очень сильно фрагментирован — и символически, и идеологически, и в этой ситуации найти универсальную болевую точку очень сложно. Но одна точка есть. Это наши дети-бездельники: невоспитанные, необразованные, поколение ЕГЭ — на этом сходятся все взрослые люди. И здесь идеально найдена тема, и все, что я говорил до этого: отрицание отношений, отрицание деятельного отношения к жизни, вымогательство сочувствия при нежелании хоть что-то делать — это идеальный портрет подростка, которого больше всего ненавидит взрослый мир. Это оптимально найденный отрицательный, негативный идеал. И на не строится вся стратегия по выбешиванию взрослого мира.
И заканчивая разговор о группе пасош, заведу вам песню, в которой все это просуммировано. [музыкальная вставка — пасош, «Воскресенье»]. Вот он, самый отвратительный тип подростка: лежит на диване, смотрит кино, закажет еду — очевидно, на деньги родителей. Все самые отрицательные качества молодежи здесь идеально собраны, если какой-нибудь маме, типа моей, завести эту песню, и сказать: «Мне это нравится», то все, пробки выбьет сразу. И в этом смысле группа пасош исполняет все необходимые для панка телодвижения. То есть она создает цельный идеал человека, отрицающего любое действие, даже нормализацию своей жизни откладывающего на потом, и лежащего на диване — человека, ненавистного взрослому миру. Я не знаю, как это потом оценивается аудиторией, но в любом случае вряд ли аудитория сможет отсюда подчерпнуть что-то, что поможет ей быть конформной к идеалам взрослого мира. И на мой взгляд, это очень эффектный панк.
А теперь перейдем к группе Буерак, и сразу начнем с темы, которую я уже описывал: к теме опровержения индустрии отношений. Группа Буерак и сама утверждает, что она — пост-панк, и в общем, музыка их ссылается на несколько более поздние образцы [пост-панка], и там также хорошо видна позиция фланера, то есть человека, который формирует не свое собственное высказывание, а некую маску — она там гораздо более заметна. И более того, на портале TheQuestions я прочитал, что у них, оказывается, концептуальные альбомы, то есть там рассказывается о жизни какого-то человека в вымышленном городе Усть-Чилим, который потом из этого куда-то уезжает. Из самих песен я ничего подобного бы не понял, и к самим этим песням ничего этот факт не добавляет. Но тем не менее, эта литературная игра (я ее касался, когда говорил про хип-хоп) маркирует состояние, которое описывал Беньямин (я уже упоминал ее): позиция фланера удобна тем, что он может оставаться собой и при этом становиться кем-то еще в любой удобный для себя момент. То есть, это всегда возникновение «второго я» лирического героя, которое помогает самому фланеру спрятаться за этой маской и наблюдать с холодным взором за происходящим.
И вот обещанная песня про отношения [музыкальная вставка — Буерак, «Медляк»]. Последнее четверостишие [Я чувства к тебе выражаю, Поэтому медляк заказал\Я взял твою руку, приобнял за талию\И будто нас кто то связал] просто прекрасно, потому что здесь есть те чувства, которые человек выражает, и есть медляк: человек идеально попадает в весь этот речевой троп отношений, которые поддерживаются языком журналов (сейчас их уже, по моему, совсем не стало — OOPS, Лиза,и т.д.). Пародируется вся речевая структура, связанная с тем, что люди начинают говорить о — как им кажется — важном. И здесь в достаточно ироничной, отстраненной форме эта важность довольно эффектно высмеяна. И вообще, у Буерака много песен с достаточно абсурдными текстами, которые они сами рефлексируют как абсурдные , потому что участники группы сразу сказали, что их аудитория — это хипстеры. А хипстеры — это люди, которым нужно, чтобы было сделано красиво. И на мой взгляд, они удачно хипстеров высмеивают, потому что они «делают красиво» так, что глаза вытекают. Происходит это все вплоть до коверкания грамматики.
Самое интересное, что у них есть — это умение социальной типизации, потому то у них есть несколько песен, в которых, как я опять же прочитал на портале TheQuestions, предполагается, что это один и тот же человек выступает во всех этих ролях. Я не понимаю, почему это должно быть так, и зачем это придумано, но тем не менее, там действительно повествование идет, как правило, от первого лица, образуя портретную галерею социальных типов.
Рассмотрим первый тип — интеллигент [музыкальная вставка — Буерак, «Побитый Интеллигент»]. На мой взгляд, самое эффектное здесь, что практически в каждой песне в галерее социальных типов, которые мы сейчас все подряд послушаем, есть какая-нибудь очень точная деталь, которая маркирует тот социальный тип, который они описывают. Вот в этой песне это строка «хоть какой-то есть талант в таком забытом богом теле». То есть, это интеллигентский снобизм, интеллигентское ощущение превосходства, которое возникает в ситуации, когда тебя просто бьют, но ты все равно чувствуешь, что ты выше этого человека. Это конституирующий признак — но не интеллигенции, конечно, но того, что у нас называется словом «интеллигент» (чаще столичного жителя, ощущающего свое сенсуалистское (то есть, биологически данное) превосходство).
У меня довольно много было споров в сети, когда я произносил фразы на предмет того, что многие живут в комфортной обстановке и ходят в офисы только потому, что им повезло здесь, в Москве, родиться. А родись они в депрессивном регионе, а тот, кто родился там, родился бы здесь — было бы все наоборот. И мне сразу же люди приходили объяснять, что всего они всего добились сами благодаря своему таланту, упорной, долгой учебе, и пусть, мол, этот Ванька из коровника попробовал проучиться столько, сколько я, и т.д.
То есть, налицо сенсуалистское представление о том, что их талант — от природы и развит упорным трудом, и что они в Москве не случайно, не потому что так распорядилась судьба, а потому что талант их сюда привел, хотя они здесь родились, а не приехали. И в этих двух строках сенсуалистское отношение идеально простебано: тебя бьют, а ты все равно всего этого выше. Многие сетевые срачи происходят по той же схеме: когда один комментатор предлагает другому заткнуться, тот эффектно, с цитатами из Пушкина, начинает таким образом выходить из этой ситуации. Хотя на самом деле его просто послали.
Теперь второй тип — пролетариат [музыкальная вставка — Буерак, «Пролетариат»]. Здесь абсолютно идеально обозначено в последней строке, кто такой рабочий, кто такой пролетариат. Это человек честный. Есть люди, которые живут хорошо, в теплых домах, и пудрят всем мозги словом «дискурс», но понятно, кто они такие, а уж на самом верху, само собой, все воры. И главная саморепрезентация рабочего человека — это то, что он человек честный. При том, что действительно бывает ситуация «подопью — лицо разобью», но в этих ситуациях девальвации честности не происходит, потому что честность здесь конституируется не тем, что он чего-то не делает, а тем, что он просто рабочий человек. Это его эссенциальное качество. И когда идет деление со стороны людей, которые ощущают себя пролетариатом (кстати, я просмотрел кучу роликов агитации за Трампа, и там этот троп возникает постоянно — надоели эти хипстеры с двадцатью гендерами, которые ни черта не делают, не работают, а я честный человек, я работаю своими руками, и мне нужна великая Америка) — этот троп о честном человеке, который все заработал своими руками — конституирующий маркер честного рабочего человека. И в этой песне он идеально найден.
Продолжаем, и дальше у нас идет гопник. [музыкальная вставка — Буерак, «Спортивные очки»]. И здесь тоже все очень правильно, очень точно найдено. Что такое эти низовые полукриминальные субкультуры? Это все было описано в 60–70-е годы, а рамках Бирмингемского центра современных культурных исследований. Это молодежные объединения, участники которых пытаются с помощью символических жестов, в первую очередь связанных с одеждой, купить себе социальный статус, который ими был утрачен в результате деиндустриализации. И всегда эти субкультуры завязаны на необходимость приобретения социального статуса через визуальные маркеры: три полоски, правильная кепка — в случае, если они общаются со своими. Если они идут в люди, то это костюм, отлакированные ботинки, очень мощный запах одеколона, и т.д. То есть, это утрированные маркеры высокого мира — мира ворующих интеллигентов, к которым они пытаются прибиться через символические маркеры статуса. И в этой песне есть спортивные очки, которые превращают героя из блатного преступника в модного хипстера, любящего танцевальную музыку. Всего лишь одни очки. И эти очки идеальная метафора символической покупки статуса, о которой написано очень много книг. И здесь опять же попадание стопроцентное.
Следующий тип [музыкальная вставка — Буерак, «Таксист»]. И здесь встретились интеллигент, который побит, и настоящий честный мужик. И эта встреча от лица интеллигента перерастает в поиск аутентичности, потому как всегда — особенно это заметно по левой риторике — люди обращаются к простому народу, который живет настоящей жизнью. Эти все интеллигентские наслоения, у которых масса свободного времени, они начинают жить такой неестественной, неподлинной жизнью. То есть, это уже пятнадцатый извод, пятнадцатые литерации все того же руссоистского представления о том, что наиболее чистые душой обладают люди «природные», которые не очень часто сталкиваются с цивилизацией. Здесь это немного трансформируется в представление о том, что человек, занятый физическим трудом, более прост, более близок к природе, и поэтому он настоящий, а все интеллигенты занимаются неестественными вещами, и аутентичность утрачивают. Тоже очень точный взгляд.
Ну и последний в списке наших социальных типов — это хипстер [музыкальная вставка — Буерак, «Танцы по расчету»]. Кто такой на самом деле хипстер, если рассматривать его по набору социальных повадок? Хипстер — это добившийся успеха гопник. Это человек, которому удалось купить статус. Здесь очень точно поданная в качестве детали цитата — «я пролью свой мартини и не смогу купить еще» — то есть, человек последние деньги выложил на то, чтобы прийти на гламурную вечеринку и попасть в фотоотчет, и у него больше нет денег, даже на второй бокал мартини. И это тот человек, который купил-таки социальный статус и находится сейчас среди таких же как он приобретателей символического капитала. Причем реального статуса это не меняет: эта покупка социального статуса, который обеспечивается возможностями, открывающимися благодаря нахождению в группе, в реальности не меняет ничего; люди остаются на том же самом месте, и в общем, они прекрасно это понимают. И весь рессентимент, вся злоба участников субкультуры, направлены на внешний мир (особенно если эта субкультура пролетарская, полукриминальная), и связанны именно с тем, что участники, может быть не отдавая себе отчет, прекрасно понимают, что в их жизни возможность ходить по улицам в спортивных очках, и даже прийти на вечеринку и попасть в фотоотчет — ничего не меняют. Они находятся в том же статусе маргинальных, выброшенных из общего процесса людей. Это их субкультурная трагедия, из которой возможна масса выходов, в том числе выход через панк. Но если ее брать в этом статичном положении, то она такова — диспропорция между статусом купленным, символическим, вымышленным и экономически реальным.
Я не очень согласен с этой теорией, потому что это теория опять-таки левая, детерминированная марксистскими представлениями о том, что человек в обществе определяется его экономическим положением, и перейти из одной социальной страты в другую он практически не может, а если и может, то он часть своего классового сознания продаст.
Именно этим обусловлено представление о том, что ничего не меняется, но на самом деле в рамках теории идентичности даже эмпирически давно уже показано, что многое меняется, но действительно, существует пропорция между самочувствием человека, попавшего в некие круги и тем, что он представляет из себя на самом деле. И в нашем случае герой н может купить себе второй мартини. Над этим можно смеяться, это можно ощущать как трагедию, но эта та данность, которая во многом определяет человека.
И на мой взгляд, это самое интересное в группе Буерак. Все проделано очень изящно. Я не очень понимаю, зачем нужно было писать огромное количество песен с абстрактными текстами, ведь можно было бы ограничится этими [рассмотренными выше примерами], но это вещь наверное очень сложная, и происходит от интуиции и чистого вдохновения. И мне тут важно вернуться к прежней мысли — что отличает панк от пост-панка. В ситуации с пасошем мы имеем дело с героем, который не создает маски, который выговаривает то, что он чувствует здесь и сейчас. То есть, происходит совпадение заявленной идеологии и участников, создающих эту идеологию. И высказывание становится положительным и цельным. А в случае с Буераком возникает ощущение эффектного наблюдения за социумом от человека, который в него очевидно не включен. И это в чистом виде позиция фланера — то есть, человека, который, находясь на дистанции от всех тех социальных типов, которые он описывает, может даже в какой-то момент вжиться в ту или иную роль, почувствовать ее изнутри, очень точно ее описать, и потом опять выйти и вжиться в другую роль. Это принципиальное различие между человеком, который полностью участвует в идеологическом процессе, им озвучиваемом, и человеком, который находится на дистанции, наблюдает за процессом и иногда в него включается только с тем, чтобы снова выйти — это конституирует отличие между панком и пост-панком. А не так или иначе звучащая музыка.
