Все юбилеи драматурга Виктора Розова, вплоть до 90-летия, проводились в РАМТе. Ведь именно отсюда начался его творческий путь как драматурга. Свою первую пьесу, «Ее друзья», Виктор Сергеевич принес в Центральный детский в конце 1940-х, а в общей сложности написал для сцены ЦДТ (впоследствии — РАМТа) более 10 пьес. К столетию своего любимого автора, в декабре 2013 года, РАМТ организовал масштабный проект: на 9 московских сценах 2 месяца шли спектакли по пьесам Розова. Также в честь юбилея переиздали книгу его воспоминаний «Удивление перед жизнью».
Помню свое первое впечатление от этой книги — мне казалось, что я держу в руках настоящую «таблетку от уныния», руководство для начинающих авторов, которые изнемогают от непонимания и жизненных трудностей. Вот у кого жизнь была действительно трудной, так это у Розова — он испытал все тяготы, известные людям XX столетия: война, ранение, голод, скитания, нищета, жизнь в коммуналке… Тем не менее, нашел свое призвание, стал известным и, самое главное, уважаемым человеком — при том, что, как пишет в предисловии к его мемуарам художественный руководитель РАМТа А.В. Бородин: «Он абсолютно никогда ни под кого не подлаживался, это было вне его природы. Он говорил все, что думал на самом деле, всегда плыл против течения» [1].
Это выражение Алексея Владимировича и зацепило мое внимание. Действительно ли — «говорил все, что думал», и если так, то о чем он думал «на самом деле»? О чем мог рассуждать признанный драматург, лауреат государственных премий, чтобы рассчитывать на адекватный отклик современников, оставаясь при этом верным себе, своим пьесам? Не все так просто в этой душевной книге.
«Удивление перед жизнью» — одна из тех книг, которую интересно и легко читать, но сложно анализировать. «Жизнь — это калейдоскоп: чуть повернул игрушку — и… другая картина!», пишет Виктор Сергеевич. То же самое можно сказать и про его текст. Повествование кружится каруселью: детство — война — Америка — Литинститут — снова детство — снова зарубежные поездки. Сотни имен, десятки географических локаций, важнейшие события века, непосредственным участником которых был автор, но… Вскоре начинаешь понимать, что, вопреки подзаголовку «Воспоминания», перед нами не автобиография и даже не мемуары в строгом смысле этого термина. Даже когда Розов ведет повествование о событиях далекого прошлого, историческая действительность отходит на второй, третий, а то и на десятый план. На первом же месте неизменно остается субъективное восприятие рассказчика, который сообщает нам только о том, что сейчас находится в поле его зрения. Поле это, безусловно, очень широкое, однако сама фигура Розова в нем, к сожалению, искажается.
Чтобы понять, как получился такой «калейдоскоп», достаточно заглянуть в конец книги (ужасная привычка, которая, впрочем, иногда помогает). В главке «Вместо послесловия» Виктор Сергеевич признается, что и не предполагал писать книгу — поначалу это были просто заметки, газетные статьи. «Некоторые главы были опубликованы в журналах еще в 60-е годы. Оттого-то в книге есть разнобой — то про Фому, то про Ерему». Все это многообразие впервые собрали воедино и издали в 1998 году, еще при жизни автора.
В своем не менее путаном предисловии Розов рефреном повторяет строчку «Плыви, мой чёлн, по воле волн» [2]. Постепенно мысль рассказчика становится «челноком», снует туда-сюда, сшивая самые разные куски воспоминаний в пеструю, неоднородную ткань повествования. Разобраться в этом лоскутном полотне непросто. Еще труднее определить, насколько велик разрыв между временем создания текста и описанными в нем событиями. Автор сам себя то и дело одергивает, поправляет («Связываю прерванную нить рассказа»).
Основные «приметы эпохи», безусловно, в тексте присутствуют — упомянуты не только такие масштабные события, как Вторая мировая, но и локальные (белогвардейский мятеж в Ярославле 1918 года, убийство Кирова, смерть Сталина). Однако, чтобы восстановить полную картину происходящего, читателю придется изрядно поломать голову.
Например, во второй главе, «Я счастливый человек», Розов на первых четырех страницах сообщает нам о своем детстве (родился в Ярославле, переехал в Ветлугу, учился в Костроме и т.д.). Затем сразу же переходит к рассказу о военной службе, точнее — о своем ранении, еще точнее — о том, как лежал в госпитале с газовой гангреной, а потом восстанавливался после операции. В следующих главах он будет то и дело возвращаться к этой истории, и в конце концов признается, что ушел на войну из театра. Почти буквально: 22 июня 1941 года в качестве актера Московского театра имени Революции он находился на гастролях в Пятигорске. Затем он рассказывает, что принимал участие в одном-единственном бою под Дорогобужем, где его и ранило; как потом шесть суток добирался с фронта до госпиталя во Владимире, и прочее.
Во всех последующих главах Розов будет следовать этой «рваной» манере письма. Выбирает некий эпизод, рисует его очень ярко, в мельчайших подробностях, доводя эмоциональный заряд до максимального напряжения. Логика повествования при этом становится несущественной, как и обстоятельства места и времени.
Голос рассказчика тоже неоднороден — то постулирует: «Я, очевидно, гибрид от вожака и ведомого. Я иду вперед, никого не заставляя следовать за собой». То как бы отстраняется, словно глядя на себя самого с высоты прожитых лет: «Ах он, далекий мне теперь молодой человек, куда его только не носила нелегкая!» То начинает наставлять читателя: «Умейте терпеть, друзья, и радость пожалует». Очевидно, что в первом случае его «голос» моложе, чем во втором и третьем. Эта восторженная мальчишеская интонация так и будет на протяжении всей книги перемежаться с менторским, «наставническим» тоном. Розов то и дело оправдывается за свою наивность, — впрочем, не отказывая себе в удовольствии вставить шпильку «придирчивому и многоопытному читателю»: «Это тоже черта моего характера. …И необходимо принять в расчет мою долгую бедную жизнь». Бедность жизни, впрочем, была сполна компенсирована удачей, порой даже каким-то фатальным везением. Например, когда, возвращаясь из госпиталя, он решает сесть не на ближайший отправляющийся теплоход, а подождать несколько часов; потом узнает, что тот первый теплоход был уничтожен немецким авианалетом. Такие отрывки, безусловно, сильно воздействуют на читателя, за что он готов простить автору нелинейность и сбивчивость рассказа.
Но иногда несоответствие ожиданиям вызывает недоумение. Так, в первой главе Розов рассуждает о том, что значит быть драматургом, что есть творческое воображение и т.д. Читатель думает: ага, передо мной книга о становлении Розова как писателя. Однако последующие 170 (!) страниц посвящены воспоминаниям событий военных лет (конец 30-х — середина 40-х) и поездок за границу (Франция, Америка — это уже 50-е годы). Лишь перечислив все самые трудные жизненные эпизоды, Розов возвращается к рассказу о своем творчестве. Возвращается неторопливо, то и дело тормозя повествование рефлексиями и внесюжетными вставками на 1—2 абзаца. Целые главы разрываются на части («3 марта 1935 года» — «Чудеса» — «Продолжение главы 3 марта 1935 года»), наползают друг на друга. В конце главы «Но вернусь к Нью-Йорку» Розов «анонсирует», что в следующей главе, «Маленькая звездочка за моим окном», он наконец расскажет о том, как стал драматургом. Конечно же, в заявленном эпизоде автор еще «не вернулся» из поездки в США, ему надо 3—4 страницы порассуждать о плюсах и минусах материального благополучия. Благо, такие моменты почти лишены официоза: Розов — космополит, он задается риторическими вопросами; хотя, конечно, как и любой советский человек, не может полностью избавиться от влияния «антизападной» пропаганды. Отсюда, например, такие пассажи: «Каково же было мое недоумение, когда я услышал от американцев множество своеобразных суждений о своей собственной стране — от бурного восхваления до яростного неприятия» (видимо, ожидал услышать что-то однозначное).
Примечания:
[1]Здесь и далее цитаты по книге: Розов В.С. Удивление перед жизнью. Воспоминания. — М.: АСТ, 2014. — 640 с. + (16 вкл).: ил.
[2]Современному читателю непонятно, откуда эта цитата, а вот современникам Виктора Сергеевича наверняка было известно, что она — из комической оперы «Корневильские колокола» (1877) французского композитора Робера Планкетта (1848—1903).
