Согласитесь, сюжет «Сорочинской ярмарки» немного напоминает сюжет «Ночи перед Рождеством». И там, и тут молодой красавчик полюбил чернобровую красавицу, хочет жениться на ней. Со стороны родителей есть препятствия браку, но помощь не совсем чистой силы все-таки позволяет заполучить в жёны юную деву.
Но если Вакула, чтобы заполучить Оксану, в буквальном смысле продаёт душу чёрту, то Голопупенков сын, чтобы заполучить Параску, просто снижает для цыган цену за волы. И вообще, в «Сорочинской ярмарке» нет персонифицированного чёрта, в отличие от истории с Вакулой. То есть сам чёрт лично не присутствует.
Но если перечитаете «Сорочинскую ярмарку», то сможете обратить внимание, насколько часто незримый чёрт упоминается в речи персонажей. Его вспоминают, о нём говорят, его боятся. Бога люди поминают гораздо реже. А ведь кого чаще вспоминают, того и призывают. Тот людей и слышит.
Приехавшие на ярмарку боятся чёрта в красной свитке, который якобы является и пугает их. Цыгане специально для Солопия Черерика устраивают спектакль с головой свиньи, чтобы насмерть перепугать его. И вообще, от происходящего на ярмарке исходит тлетворный дух. Сюда приехали продать товар, купить товар, обмануть, напиться, нажраться, проиграться в карты, совокупиться.
Люди жаждут денег и исключительно телесных наслаждений. У писателя и видение природы такое же, нежное и сладострастное. Рассказ, если помните, начинается с потрясающе красивой пейзажной зарисовки. Только внимательно вчитайтесь и увидите какой-то дикий пейзажный стриптиз.
Небо обнимает влюбленную землю, наслаждается объятиями. Кругом полуденная тишина и великолепие красок. Речка разлеглась, выставив обнаженную грудь. И слова всё больше не душевного, а телесного содержания: нега, сладострастие, влюбленность.
Это я сейчас не с филологами говорю, они видят. Если не видят, так сходу придумают, ещё и спорить начнут. Говорю с читателями, которые, может быть, уже забыли про роль пейзажа в произведении. Попробуйте почувствовать гоголевский пейзаж в «Сорочинской ярмарке» в самом начале рассказа.
Так мы лучше поймём роль лирического отступления в конце. Потому что начинается рассказ ярким и красивым пейзажем, а кончается неожиданно грустным состоянием.
То есть мы видим счастливый конец, Солопий отдал замуж Параску, заиграла музыка и все пустились в пляс. Можно радоваться, казалось бы.
Однако автор как бы взял и плеснул черной краски на холст. Музыка становится всё глуше, картинка расплывается, и откуда ни возьмись накатывает тоска. От неё не спрячешься ни в музыку, ни в танцы, ни в золото, ни в утоление страстей.
Не случайно рассказчик обращает внимание читателя на пожилых людей. Они в веселье участвовать не хотят и пляшут только под действием алкоголя, а на новобрачных вообще внимания не обращают. Потому что душа каждого просит радости, а мы путаем радость с весельем.
Веселье — это суррогат радости. Веселой пьянкой и плясками, веселым смехом и прочим можно очиститься от негатива. Опустошиться, но не наполниться.
Вот почему после веселья испытываешь облегченье, сбросивши негатив. Но всё равно чувствуешь пустоту. А наполниться можно только тишиной, общением с живой природой во всех её проявлениях, а главное молитвой.
Простите за занудство.
