Весной 2016 года журналист Феликс Сандалов перезапустил со своей командой сайт «Крот», который был заметным явлением в медиа в начале этого десятилетия. Позже сайт прекратил работу — у создателей исчез энтузиазм, появились новые проекты. Но в этом году потребность возобновить работу «Крота» как сайта с текстами, которые «не представимы больше нигде», снова возникла. О том почему это случилось, и что происходит с современной культурной журналистикой Сергей Простаков поговорил с Феликсом Сандаловым.
— Что такое «Крот» сейчас?
— Подсказка содержится в названии: наш сайт — это информационное убежище и подземный ход, ведущий в неисследованном направлении. Можно назвать это кураторской подборкой неформатных текстов, лежащих за пределами скоротечной информационной повестки. Неформатность связана как с тематикой, так и с объемом и способом подачи материала. Не секрет, что в медиа сейчас — что в России, что во всем мире —ситуация аховая: как вымывается из общества средний класс, так и средние по размерам медиа тоже постепенно хиреют и либо поглощаются изданиями-гигантами, либо закрываются. Но помимо этого, рыночные изменения затрагивают и содержание статей — все стремится к максимальному удешевлению производства, к манипуляции читателем посредством завлекательных заголовков, воспроизведению примитивного, но «заходящего» контента, подчинению логике социальных сетей и так далее. Нас это, мягко говоря, не устраивает, — поэтому мы развиваемся как можем: вот и «Крот» — это часть такой борьбы с неприятными сторонами современного мира. Другая сторона — это то, что в современных медиа колоссальный поток текстов, и мало кто готов долго работать бок о бок с автором над материалом. Так как мы выходим непериодично (но стремимся к ежемесячному формату), ни к чему не привязаны и никому ничего не должны, то можем позволить себе организовать работу с авторами так, как считаем нужным.
— Вы стремитесь к формату журнала и хотите выпускать тематические выпуски на сайте с определенной периодичностью?
— Да, такое желание есть. Правда, мой опыт работы в «Афише» свидетельствует о том, что желание собрать все возможные материалы по одной конкретной теме и при этом задействовать максимальное количество форматов периодически приводит к появлению в списке материалов вещей довольно необязательных к прочтению и сделанных из соображений «потому что нельзя не сделать», — поэтому тематичность выпусков хочется оставить до определенного предела пластичной и не буквальной.
— Я собирал мнения о «Кроте» среди его читателей. Регулярно звучало следующее: это сайт о контркультуре. Любые длинные тексты, заставляющие думать, и есть контркультура на фоне списков и игр в медиа?
— Отрицать очевидное довольно сложно, но я хотел бы уточнить терминологию. Дело в том, что мы до сих пор живем с языкомтерминологией разговора о культуре, вынутым из дедушкиного сундука. «Контркультура» — термин из шестидесятых, соотносящийся с сегодняшним пространством, как динозавр с вомбатом. Есть культура как таковая и есть продукт, который может ей притворяться с разной долей успешности. Сюда бы я отнес и тоже часто мелькающее в разговорах о «Кроте» понятие «андеграунда» — это все красивые и лестные слова, но они не имеют никакого отношения к реальности, в которой такое деление стремительно исчезает. Если ты не упертый сектант, издающий журнал тиражом двадцать экземпляров, распространяемый исключительно среди друзей (а такие были еще совсем недавно — я их обильно цитирую в своей книге про московский панк 90-х) и делаешь что-то в интернете, к чему можно обратиться из любой точки планеты, то какой это андеграунд? Но уклонение от доксы есть по-прежнему — просто ему пока не подобрали подходящего слова. В бытность первого «Крота», пять лет назад, мы педалировали словечко «крага» — оно в нашем внутреннем кругу обозначает нечто внешне несовершенное, возможно, немного нелепое и как бы невстроенное в мир вокруг, но при этом самобытное и глубокое. К тому же конъюнктура меняется и это нельзя игнорировать — в этой связи и панк как протест, как культурная оппозиция, выстроенная вокруг метода «сделай сам», тоже требует постоянного перепридумывания. Я считаю, что поднимать неудобные темы, взламывать сложившиеся доксы, не идти по дорожке упрощения коммуникации и информационной лоботомии, но вместе с тем и не сваливаться в запредельный элитизм, а быть открытым, интересующимся чем-то необычным, — это и есть один из возможных вариантов существования панка сегодня.
Суровая правда жизни в том, что даже самым экстремистским нойзом и членовредительским блэк-металлом сегодня никого не удивишь, — в этой связи вспоминается история группы «Да, смерть!», которая как могла эпатировала публику неадекватным поведением и исполнением классики НБП-рока, но настоящего шок-эффекта добилась только публичным уничтожением айфона на сцене: вот тогда зрителей проняло. Мы считаем, что такие слабые места и стоит выискивать.
— Ты упомянул «первый „Крот“». Можете подробнее рассказать об этом периоде?
— Я быстро понял, что это все делается не зря и каким мощным порталом в неизведанное может быть сделанный на коленке сайт. Нас взламывали бангладешские хакеры, нашего программиста объявляли в розыск по обвинению в киберпреступлении века, на нас выходили удивительные люди, с которыми так бы никогда не встретились: от всего этого исходил такой пугающий и веселящий дух приключения, от которого уже невозможно отвыкнуть.
— Когда ты запустил «Крота»?
— Придумали мы его весной 2011-го, а запустились осенью того же года. Команда с тех пор, кстати, почти не поменялась. Сейчас нас просто больше, и немного поменялись роли. А тогда это были музыкант Алексей Боровик, программист Антон Иванов, Женя Ставицкая, дизайнер и художник из Петербурга, которая внесла исчерпывающий вклад в создание «лица» сайта. Сегодня наша команда в два раза больше: в нашу скромную редколлегию входят поэт Эд Лукоянов и философ Стас Наранович, программированием сайта занимаются Александр Преображенский и Сергей Безруков, а красотой — дизайнер Даша Браженко и фотограф Лиза Дедова.
— Первый «Крот» сильно отличался по концепции?
— Не думаю — главное, наша этика, осталось неизменным. Правда, коллеги мне говорят, что у нас сейчас слишком большой крен в серьезную сторону, и это нужно разбавлять чем-то «залихватским», как раньше. В то время мы делали все максимально лихо. У нас мог материал состоять из одной фотографии. Поставили фотографию Дженезиса Пи-Орриджа с бутылкой «Советского шампанского», и больше ничего — такой человек, что достаточно одной фотографии, особенно учитывая, что у читателя в параллельных вкладках бушует история про ОВД «Дальний».
В конце нулевых — начале десятых годов началась вся эта волна панк-журналистики. Появились сайты — такие как Swickd, sad wave, Looo.ch. Мы как-то все одновременно выползли из своих нор, начали делать свои сайты и находились в общем потоке, который, как мне кажется, сегодня стал сходить на нет.
— Почему этот поток возник и почему иссяк?
— Это волнообразное движение — сегодня есть новые медиа, которые также делаются энтузиастами, сидящими дома в одних трусах, а люди из «старых-новых медиа» либо перешли на площадки помощнее с точки зрения бюджетов и охватов, либо поддерживают свои сайты в мерцающем режиме. Да и прессинг со стороны властей, надо сказать, за эти пять лет вырос экспоненциально — тогда, в середине 2011-ого, мы и подумать не могли, что на нас высыпется такое количество бредовых, неграмотных законов, регулирующих работу медиа. Лично я считаю, что законы приходят и уходят, а внутреннюю независимость и понимание целесообразности того, что ты делаешь, нужно сохранять в любых ситуациях.
— Что ты понимаешь под панк-журналистикой? Она связана с музыкой, или под этим кроется то, что называют small media, в русской традиции — самиздат?
— Да, это именно small media. Под панком здесь понимается, прежде всего, DIY-принцип. Do it yourself — «сделай сам». Есть такой лозунг: «Человек может все». Вот это об этом: каждый человек в состоянии написать музыку, снять фильм или запустить свой журнал, не привлекая каких-то колоссальных инвестиций, да и вообще можно обойтись без денег, и так будет даже лучше для всех и для конечного результата. Это важный принцип для меня и моих друзей. Бюджет «Крота» — ноль рублей. Но люди понимают, что за ценности мы транслируем и что мы принципиально отказываемся от механизмов монетизации сайта, поэтому с нами сотрудничают и те авторы, у которых есть имя, репутация и какие-то, скажем так, гонорарные ожидания. Такие вещи укрепляют веру в человечество и в то, что еще не все области захвачены логикой капитализма.
— Почему ты решили возобновить работу «Крота»?
— Первый «Крот» закрылся, потому что был несколько исчерпан эмоциональный ресурс, на котором он делался. К тому же, тогда я устроился работать в «Афишу», у меня было ощущение, что я смогу там делать похожие вещи, но в большем масштабе, с большим бюджетом и большим охватом, что важнее всего. Моя энергия стала уходить туда. Когда история с «Афишей» закончилась, я решил сделать перерыв и уехал в большое путешествие по Юго-Восточной Азии на пять месяцев. В дороге я понял, что мне чего-то сильно не хватает: стал над этим думать и понял, что мне не хватает места, где я мог бы публиковать интересные тексты, которые сам бы хотел прочесть, людей, которых считаю интересными. В Индии я встретил математика Романа Михайлова, который дописывал свой философский роман «Равинагар». Я прочел его черновик, и понял, что такой текст нельзя представить опубликованным примерно нигде, но это вопиющая несправедливость. Нужно было срочно что-то сделать, чтобы опубликовать этот текст. Я обзвонил всех друзей и предложил перезапустить «Крот».
— Перезапуск «Крота» имел определенный резонанс среди людей, которые интересуются панк-журналистикой. Но от них же доводилось слышать, что в том виде, в котором он сейчас существует, это принципиально не раскручиваемый сайт. Это сделано намерено?
— Для себя я формулирую это как такой момент арт-проекта. На мой взгляд, чем проще ты представляешь информацию, чем ближе она лежит к поверхности, тем ниже ее усваиваемость. На мой взгляд, это неправильно. Чтобы человек усваивал информацию, нужно повышать сопротивление на пути к ней. Это повышает и качество, и ценность информации.
Я вообще за эзотеризм, за ограничение доступа к информации в определенном смысле. Просвещение — это славно, но мы видим, что оно не очень работает. Учитывая поголовную грамотность россиян и почти повсеместное распространение интернета, мы не видим качественного скачка в сознании. Вместо этого люди тратят свое время на какие-то другие вещи. Это их право.
— То есть, следуя слогану «Крота», к культуре нужно прорываться?
— Да, конечно! Все самые ценные открытия в жизни связаны или с травмой, или со сверхусилием, или они случайно попадают в твою жизнь. Все эти три варианта имеют место быть. Но я не очень верю, что можно поменять человека, если кормить его информацией с ложечки. Это только ухудшит его положение. В христианстве есть идея, что лучше быть язычником из глухой африканской деревни, чем человеком, что-то слышавшим о Евангелии: первого после смерти будут судить по общим делам, а со второго будет больший спрос, так как у него была возможность прожить как христианин. Это хорошая метафора об обладании знаниями. Лучшее вообще ничего не знать, чем что-то слышать, но не заинтересоваться.
— Как ты оцениваешь состояние современной российской музыкальной журналистики?
— Сейчас очень плачевная ситуация. В России нет сайта, который бы я читал с целью что-то узнать о современной музыке. Это большая проблема. Таким сайтом в той или иной степени являлась «Афиша.Волна» в свой короткий период существования. Она была не идеальной, но была ясна ее претензия: она пыталась охватить все. Порой это выглядело шизофренически, но мир настоящего меломана шизофреничен: с утра ты слушаешь free-jazz, а вечером black-metal. Так много музыки, как сейчас, не было никогда — и новой, и старой, и доступной, и редкой. И эта лавина задавила все разговоры о музыке. Есть сети пабликов, которые информируют, но историй про музыку, разбора языка и смыслов, которые она формирует, нет.
— В современной политической, социальной и культурной реальности России ты можешь представить аналог влиятельного американского музыкального издания Pitchfork?
— Я думаю, что «Волна» себя именно так и позиционировала. Ответ на ваш вопрос: скорее нет, чем да. Экономически такой проект не будет состоятелен. Сейчас в принципе на музыке очень сложно заработать деньги, вся музыкальная индустрия чувствует себя плохо. В плохо чувствующей себя индустрии сложно делать хорошо чувствующее себя медиа.
У музыки есть другой большой потенциал. В России последовательно уничтожалась политическая журналистика, в последние годы стала крушиться и экономическая журналистика. Осталась только культурная журналистика. Она переживает не лучшие времена, но я вижу в ней определенный потенциал, в том числе и протестный. На мой взгляд, наша власть не чутка к культуре, не понимает ее контекста. Это хорошо. Это означает, что мы можем находится в какой-то невидимой зоне, потому что туда слишком высокий порог вхождения. Там могут быть совершенно крамольные вещи, но они будут тонуть среди материалов о культуре вообще.
Культура сама по себе преследует свободу своей целью, пусть у этого больше эстетических, чем политических причин.
— Последнее время ты работал в Самаре?
— Я был приглашенным медиа-консультантом, вел школу журналистики, прочитал шесть лекций, организовывал лекции по Skype о фоторедактуре — читала моя бывшая коллега Наташа Истомина. Потом приезжали мои другие бывшие коллеги Александр Горбачев и Нина Назарова, тоже читали лекции. Это был, конечно, скорее не лекционный курс, а серия мастер-классов. Мы давали задания местным молодым журналистам придумать и сделать какие-то материалы. Некоторые из них вышли на самарском сайте «Большая деревня», который меня и пригласил.
Мне было интересно посмотреть, как в регионах существует городская журналистика. Я представлял ее до этого по опыту «Афиши» исключительно. Но оказалось, что там это тоже сильно развито. Есть даже конкурирующие и экономически успешные издания. Раньше мне в этом было трудно поверить.
В Поволжье с городскими медиа все хорошо. В Нижнем Новгороде есть газета Celedka, в Самаре — «Большая деревня» и «Другой город». Первое медиа — это больше панк-журналистика, там достаточно многого рискованных материалов. А «Другой город» создали местные молодые историки, это более краеведческий журнал, у него другая интонация. Но эти два проекта существуют вместе вполне успешно. В Казани есть сайт «Инде».
Мне это показалось очень любопытным. Бум городских медиа был в начале 2010-х: они появлялись даже в городах, где очень мало культурной жизни, делались на коленке. В итоге некоторые из них пережили этот бум, нашли себе инвесторов, как «Большая деревня», смогли снять офис, организовать редакцию и делать все уже по-взрослому.
Мне бы хотелось, чтобы эти сайты начали кооперироваться. Это не должно быть слиянием, но у такого альянса, мне кажется, может быть будущее.
— Зачем нужен такой альянс?
— Обмениваться опытом, журналистами, историями, аудиторией. Конечно, кто-то живет в одном городе и никуда не выезжает. Но если мы говорим про Волгу, то там очень активное движение людей между городами. Там чувствуется наличие особой волжской идентичности. В такой ситуации замыкать свое вещание на одном городе не очень правильно.
— Панк-журналистика или small media в современной России — это эскапизм или попытка преобразовать реальность?
— Культурная журналистика, в России особенно, напрямую связана с эскапизмом. Но подумав, я решил, что нам от этого нужно избавляться. Я достаточно насмотрелся на людей, которые этим занимаются. В силу оторванности страны от мировых культурных процессов мы находимся на периферии и только перехватываем чужие тренды, а не формируем свои. Это сильно сказывается на той же музыкальной журналистике. Мы не общаемся непосредственно с создателями, делаем это только с их ретрансляторами и адептами. Это плохо. Если журналистика не обращается к первоисточнику, то она вообще ни к чему может не обращаться.
Мне не интересны материалы в духе «Что я думаю о новом альбоме Radiohead». Таким материалом нельзя ни на что повлиять, потому что сами Radiohead прочитают материал с таким заголовком, только если он выйдет в том же Pitchfork.
— Что может поменять такую ситуацию, если культурная журналистика в России вынуждена существовать на периферии?
— Нужно смотреть глаза в глаза с местными культурными деятелями. Radiohead не заметят вашего мнения, но для многих местных исполнителей оно может сыграть большую роль. Здесь реально есть большой потенциал и пространство для работы. В России очень странная поп-культура — заниматься ее ревизией и критикой очень важно. Сейчас сложилась довольно странная ситуация, когда критики выполняют журналистскую работу, рассказывая об актуальных вещах. Но заниматься пересборкой навязываемых иерархий очень важно, и в этом смысле культурной журналистике есть куда развиваться в России.
— У «Крота» интересный telegram-канал. Последние полгода каналы на этой платформе стали заметным явлением. Они что-нибудь успели изменить?
— Мне нравится история с telegram-каналами. Их ограниченный функционал, их «сиротский» интерфейс мне очень близки. Чем более ограниченны возможности инструмента, тем интереснее с ним работать, изобретать свои приемы. Мне нравится, что канал не используется как твиттер, то есть когда в него вываливаются ссылки на все, что публикуется на сайте. Для нас это удобно: на сайте мы обновляемся раз в месяц, а все остальное время можем хулиганить в нашем канале.
— В прошлом году ваша книга «Формейшен»о московском рок-подполье 1990-х годов имела определенный резонанс. Есть планы на новые книги?
— Я думаю об этом, собираю материал. Скажу туманно, что она связана с новыми религиозными движениями в России.
— В «Формейшене» вы всем показали, как нужно и можно изучать российский культурный контекст, рассказали историю о большом пласте культуры, который еще совсем недавно бушевал в России. Что опыт отечественного андеграунда может дать поколению нынешних миллениалов?
— Одна из главных наших проблем, которая распространяется на все сферы жизни, — это выхолащивание героики. При этом мы видим, что именно героизм и самопожертвование, как бы мы к ним ни относились, меняют мир на Ближнем Востоке и не только. Зачем туда едут люди из Европы? Им в реальной жизни не хватает героики — того, что наполняет жизнь смыслом.
Еще лет пятнадцать-двадцать назад в России такой проблемы не стояло: в жизни были и смысл, и героика. Сейчас же благодаря десятилетиям пропаганды культа карьеризма и приспособленчества эти вопросы мало кому в голову приходят. А ведь они базовые. Как говорится, народ, у которого есть пистолет, практически непобедим. Пистолет — это внутренняя категория. Важен принцип, что для человека достижение собственной самореализации как творца, как выразителя мира вокруг, как создателя нового языка — важнее, чем карьера или какой-то преходящий кайф. Именно об этом я хотел сказать в «Формейшене».
__________________________________________________________________________________________
Интервью впервые опубликовано на запрещенном в России сайте "Открытая Россия".
