В начале восьмидесятых годов, когда комплексные полевые исследования культуры старообрядцев были делом сравнительно новым [1], когда наряду с археографическими изысканиями возник интерес к изучению устной традиции “носителей традиционной книжности” (в доперестроечную эпоху это было своеобразным эвфемизмом слова “старообрядец”), мне посчастливилось побывать в старообрядческих селах Ветки-Стародуба и — несколько западнее — в пос. Добрянка и Радуль Черниговской обл. К большому сожалению, сроки пребывания были короткими — явно недостаточными для того, чтобы потом с уверенностью сесть за подробное описание устной культуры, но вполне достаточными, чтобы оценить уникальность этого региона. Уникальность же состояла в том, что он был объектом, который давал исследователям возможность для постановки практически всех вопросов, относящихся к культуре старообрядцев, причем постановки в сопоставительном аспекте. Вообще говоря, любое описание локальной культуры содержит элемент сравнения — пусть имплицитного, когда описываемая культура неизбежно и иногда бессознательно сталкивается, и сравнивается с культурой исследователя — чаще всего приходящего извне “чужака” или “своего”, но живущего одновременно и в другой культуре. Описание же конфессиональной культуры, не занимающей доминирующего положения в обществе, всегда поневоле сравнительно уже независимо от позиции исследователя — слишком очевиден сопоставительный фон. И конечно, всегда сопоставительным является описание любой локальной старообрядческой культуры — в силу наличия множества ее субконфесисиональных и территориальных вариантов.
Регион Ветки-Стародуба, как, по-видимому, никакой другой, предоставляет возможности самых разных сопоставлений и внутри самого региона, где соседствуют несколько разных согласий почти в каждой старообрядческой слободе, и с другим регионами — дочерними по отношению к нему — я имею в виду прежде всего семейских Забайкалья, “поляков” Алтая, а также придунайских староверов-липован. Кроме того, напрашивается сравнение с соседом — культурой Восточного Полесья, плавно переходящей, как и старообрядческая, из Белоруссии (Гомельщина) и Украины (Черниговщина) в Росиию (Брянщина). Это сравнение подразумевает описание взаимодействия с культурой Восточного Полесья, — культурой, далекой по традиционным обрядам и текстам, но близкой по языку, мощной в своей архаике и неожиданным образом сближающейся в этом отношении с культурой старообрядчества — “осколком” XVII в.
На этих проблемах сопоставительного исследования я остановлюсь ниже несколько подробнее, однако, отмечу еще одну, на этот раз трагическую особенность рассматриваемого региона — Чернобыльскую катастрофу. Она прекратила существование многих старинных старообрядческих поселений на территории Ветковского района. Тем самым она лишила исследователей возможности сравнить ветковкую устную традицию во времени — двадцать лет спустя — действительно, с чем сравнить? Но тем более стоит вспомнить и сами поселения, и людей, которые воплощали собой наиболее яркие проявления своей культуры.
Помню Новоивановку — небольшую старообрядческую деревню на реке Беседь, в 20 дворов (а до войны было 52!) по прозвищу Голодная — Матрена Евтроповна Чубарева слышала “от свекры”, что так ее прозвали по фамилии хозяина пристани — Голодеда. Новоивановские мужики не жили землей, а, как и во многих других старообрядческих слободах и посадах, занимались отхожим промыслом — нанимались “плоты вязать”, потом “по речному делу пошли”. Удивлялась я, глядя на речку Беседь — по колено воды, а ведь когда-то небольшие пароходы ходили до Красной (Поповой) горы. В двух километрах от Новоивановки — белорусская деревня Беседь (тоже теперь пустая). Староверские девушки раньше замуж туда не выходили: “Куда пойдешь, за Мазепу?” (есть предание, что в русско-шведской войне староверы — “москали” помогали Петру, а белорусы и “хохлы” — Мазепе). Тем не менее во время моего посещения две “московки”, т.е. старообрядки, в Беседи жили, одна из них хорошо пела “сальмы” (псалмы) вместе с ‘православными” (т.е. белорусами). Большую тетрадь в обложке от книги И.Л. Шарова “Покорение стихии” с шестьюдесятью псальмами я видела в Беседи на следующий день у белорусской певицы Татьяны Игнатовны Ващенко: там рядом с очень известными по всему Полесью текстами — такими, как “О блудном сыне”, “На всех сонца светя, а на меня нет” (похоронная псальма), “Плача мать-земля сырая», “Житейская моря играет волнами”, “Христос-спаситель в полночь родился”, были стихи, считавшиеся старообрядческими: “Что уныло завывает”, шедший под названием “Смерть на чужбине”, “Самарянка” (“Создал Яков студенец, за что получил венец”), “По небу полуночи ангел летел”, “С другом я вчера сидел”, “Проходят по городу вести”, “Умоляла мать родная” — всего более пятнадцати текстов. Псальмы были собраны из разных источников — и из тетрадочек “православных, или крестьян” (полешуков), и из стиховничков старообрядцев — единоверцев или белокриницких — мне приходилось не раз с этим встречаться. Я смотрела тетрадь с псальмами, а сын Татьяны Игнатовны (слесарь из Гомеля) загадывал мне загадку: “Что это за блудница, которая платит за то, чтобы с ней блудодействовали?” Оказалось, современный город.
Ознакомиться с полной версией исследования можно на Краеведческом сайте Гомеля и Гомельщины.
Материалы по истории старообрядцев на Гомельщине на нашем сайте собраны под специальном тегом.
