«Я приехала в городок ещё в начале лета. Море было холодным, густо синим и неласковым. Но, тратить впустую время не хотелось. И я попросту гуляла вдоль берега, по песчаной кромке. Иногда, в особенно жаркие дни, нехотя разувалась и ходила по мелководью. Студёная прозрачная вода бодрила и скоренько сводила пальцы в горсть. Я выскакивала, присаживалась на нагретый песок, сушила ступни. И обувшись, продолжала прогулку.
Будучи курортным, город в этот сезон не был ещё запружен и оживлён. Отдельные лихоимцы, вроде меня, фланировали по набережной, сидели на лавочках — кованый ажур и потёртые гнутые спинки. Поправляя шикарные или скромные шляпы, шляпки, панамы — чинно здоровались друг с другом, при встрече. И вальяжно расходились, довольные произведённым эффектом.
Я пребывала в сем дивном краю «по делам». Фирма сняла для меня и своих дел половину домика. У местного старожила. Совсем недалеко от моря. Хлопоты мои режима не имели и свободные часы образовывались спонтанно и фривольно.
Хозяин крошечного каменного строения был пьющ, но аккуратен. Дом содержал в чистоте и порядке. Белый — мазанный ежегодно — под терракотовой, несколько облезлой крышей. С голубыми ставеньками и резным крыльцом. Обнесённый старым, каким-то неприбранным, садом — персики, грецкие орехи, кусты кизила, терновника, ежевики. Посаженным ещё прапрапра… — как уверял меня нынешний владелец. Он давал не столько урожаи, сколь тень, забытье и умиротворение. Будучи по площади не так уж и мал, вглуби имел пару удобных лавочек, давно не пользованную летнюю кухню и, мнилось, никогда не работавший, фонтан.
Когда я — в один из полупустых дней — добралась наконец до него и разглядела попристальнее. Сероватого мрамора, внушительный, изящно задуманный, а нынче — пошарпанный, со сколами и трещинками. С чашей, забитой чуть ли не десятилетней давности палой листвой. Печальный ангел, с крылышками и амфорой в пухлых ладошках вызвал во мне чувства странные, непривычно горькие. Будто, увидала куклу — грязную, потрёпанную, в рваном платье, с отвинченной ногой. Мою куклу, в которую играла в детстве. И которую любила. Берегла. И огорчённая, я заглянула на хозяйскую половину.
«Как же так, Иван Трофимыч. У Вас такая красота в садике нагромождена, а Вы за ней не следите. Заросло, вон, всё сооружение. Может почистить, как-то?» — спросила и тут же пожалела. Фонтан — с кряжистым, приземистым мужичком — явно не коррелировал. И был, видимо, — из жития предков Трофимыча. А, может, и предки были не его.
«Вот, вот», — оторвался И.Т. от забот праведных. Разделки селёдочки под свежую порцию «огорчительного».
«Нагромождено! Это ты верно заметила», - пояснил дедок, — «мне дом в наследство, так сказать, достался. Со всем чем был. И сад, с им же… А, был он — сад — больше. Там, где нынче Солитёровна живёт — там всё было ихние владения. Господ, значит, прежних. Дачка, так сказать, на побережьях. Сами-то, говорят, в Петербургах жили».
«Так что, дом не вашего семейства?» — почти не удивилась я.
Трофимыч утёр уста и пальцы газеткой, и вразумил: «Нет. Теперь-то, нашего. Уж, почитай, лет сто как. Нашего! Я про бывших говорю… И тут — не дом был. А, прислужья каморка. Сам дом господский стоял подалее. И… Не сохранился… Да, и куды сами-то кровопийцы делись. Не припомню».
Я присела в раздумьи на табурет: «Так к вашему-то роду он как попал?»
Старик засмеялся, припоминая семейные байки, и раскошелился: «Дык… Дед мой постарался. Как богатеев попёрли. Он — к властям. Уж, за какие заслуги не знаю — не сказывал. Но, кусок барского богатства урвал. Всё по-честному!»
Мне загрустилось. Отчего-то стало вдруг душно, захотелось выйти. И заплакать.
Взгляд механически пополз по стенке кухонной. И упёрся в старую пожелтелую фотографию — бравый командир, при кожанке, при маузере. Выщур цепкий, сухой, безжалостный.
«А… Это у Вас кто, такой революционный?» — поинтересовалась без умысла.
«Так. Он и есть… Дед мой… Тёзка. Иван Трофимыч… Традиция у нас такая. Всё — Иваны, да Трофимы. В семействе!» — не без гордости сообчил «хозяин усадьбы»...
Выходя из калитки — враз усталая и опустошённая — проговорила: «Да, кто б сомневался. Вот — «куды делись», «за какие заслуги» — вопросов и не оставило. Господа, надо полагать, до первой стеночки. Этим бравым товарищем доведены были. Потом, усадебку раздербанили. Все довольны! Один только, ангел мраморный грустит и жалеет. О прежних владельцах…»
Вздохнула и, прибавив шагу, досказала: «Да и, право слово, где Трофимыч и где фонтан. «Нагромождён!» "Мир насилья" грохнули, а поберечь награбленное забыли… Не удосужились… Не сумели...»
И чтобы поскорее стряхнуть мрачное и отчаянное, поспешила к морю.
Бодриться, смывать. Надеяться».