Юрий Рост «Взгляд»

Опубликовано фото

Опубликовано фото

Это ПОСЛЕДНИЙ ПОРТРЕТ ШУРЫ. Он снят телефоном зимой этого года на даче в домашнем застолье. Его я тоже очень люблю. Просто я очень люблю Шуру.

Фотография с сигарой сделана с обманом. В его крохотном кабинете на даче он предложил мне закурить его трубку: «И побольше дыма!» Под эту дымовую завесу он крикнув жене Наталье Николаевне, запрещавшей ему курить, что дымит не он, а Юра курнул, сигару, а я щелкнул его аппаратом. Эту фотографию люблю я.

ШИРВИНДТ - НАША ЖИЗНЕННАЯ УДАЧА Талант – расходный материал, ум – подвержен усталости с годами, обаяние - тоже от возраста не прибавляется, доброта постепенно вытесняется безразличием, любовь – привычкой, дар жизни – обретенным мастерством проживать… Тускнеет человек, устав тратить силы на сохранение образа, к которому приучил окружающий мир. Пожалуй, можно уже и не очень стараться нравиться. Да ты и не делаешь этого! Необъяснимая загадка твоей природы, Шура, что в тебе не убывает жизнь, что она не теряет уникальных качеств, которые в силу прожитых лет обязаны были, если и не покинуть тебя вовсе, то точно уж прикрутить фитиль, чтоб сэкономить пламя. В конце концов, за всю твою блистательную жизнь любящие тебя, с невероятной щедростью одаренного природой, да еще приложившего доставляющие тебе удовольствие усилия, друзья и почитатели невероятного актерского (всегда готового к демонстрации) дара приучили себя воспринимать Александра Анатольевича Ширвидта, как нечто небывалое по силе притяжения к себе не только в театральном искусстве, но и в жизни. Тебе веришь! Всегда! Шура - блестящий Артист, создатель жанра, он режиссер, драматург, и главный зритель тоже он. Конечно, есть и другие зрители. Восторженные. Потому что ни с чем не сравниваемая невероятной плотности обаяния и остроумия пьеса под названием «Шура Ширвиндт» идет уже лет семьдесят. С аншлагом! И неважно, сколько народа в креслах. Тысячный зал или единственный собеседник с рюмкой. И конкурентов на исполнение главной роли нет. Помните выражение академика Ивана Павлова о том, что молоко — изумительная пища, приготовленная самой природой? У нобелевского лауреата есть и другие мысли, но они не так близко связаны с феноменом Александра Анатольевича Ширвиндта, который, на мой взгляд, изумительный актер, приготовленный самой природой с талантливым участием самого фигуранта. Можно, разумеется, обаять одного влюбленного зрителя, можно заворожить целый театральный зал, но таких режиссеров как Эфрос, Захаров, Плучек в профессии обмануть не приставляется возможным. Молоко может, разумеется, прикинуться кефиром, сыром, творогом, мацони, даже поучаствовать в очистке водки, но основная роль молока — молоко. А Александр Анатольевич может предстать остроумным и самобытным писателем, художественным руководителем театра, профессором, а в своих книгах, на сцене и на экране достоверно изобразить какую-то другую жизнь, но основная роль Ширвиндта — Ширвиндт. Он умен, парадоксален, талантлив, вальяжен и в известном смысле безразличен к тому, что не создано им самим на наших глазах. Слушать его — наслаждение, а смотреть на него — удовольствие. Своим невероятным обаянием он переигрывает любых режиссеров и авторов, оставляя за собой право оставаться самим собой, в каких бы одеждах ни представал перед нами. Он дружит для собственного удовольствия, а выигрывают и друзья, потому что доброе участие в чужих судьбах ему не обуза, а радость. Для собственного удовольствия он ловит рыбу на Валдае (не столько он ее вылавливает, сколько, собственно, сидит с удочкой, покуривая трубочку, на берегу), а выигрывают не только семья и близкие, но и сама рыба. Общаясь с Шурой, какой-нибудь окунек или красноперка, разумеется, попадается на крючок (как и мы, впрочем). Но с этого привлекательного крючка совершенно не хочется сходить. Ну, мне, по крайней мере. И играет он для собственного удовольствия. Раздал Создатель нам карты. Кому какие. И каждый выбирает игру. Кто бридж, кто преферанс, кто секу... А Шура играет на первый взгляд в простую, а на деле сложнейшую игру (спросите у профессионалов) — в дурака. Он не избавляется от карт, побивая старшей младшую, создавая иллюзию мгновенного (и временного) превосходства, а набирает себе полколоды и выстраивает кружевные комбинации, не унижающие соперника, но демонстрирующие красоту и остроумие его игры. Он не проигрывает, потому что не стремится выиграть. ...Хотя кто знает, что у этого природного Артиста, благородного и доброго человека внутри? Теперь мы не узнаем этого никогда. Одиноко и страшно без тебя, Шура!

Этот снимок АЛЕКСАНДР ШИРВИНДТ очень любил и поместил на обложке своей книги.

АЛЕКСАНДРУ ШИРВИНДТУ ИСПОЛНИЛОСЬ БЫ 90 ЛЕТ. Я предлагаю Вам текст, написанный ранее, в котором ничего не хочу править и три фотографии

Дорогие зрители слов, мы потихоньку расширяем информационное поле канала «Юрий Рост «Взгляд». Теперь статьи и фотографии дублируются на одноименном канале в Яндекс Дзен. Вот ссылка https://dzen.ru/yuryrostvzglyad. Подписывайтесь пожалуйста, те у кого есть Дзен, на наш канал, этим вы поможете его продвижению.

Аллочка Корчагина белой ночю в Петропавловской крепости (фото 1) Белой ночью мы плывем.На веслах Виктор Кухаренко. На носу Виктор Правдюк (фото 2) БЕЛОЙ НОЧЬЮ Обычно мы договаривались встретиться в белую полночь у Аничкова моста. Первым приходил Витя Кухаренко. Он приходил вовремя, и именно поэтому первый. Потом приходил я. Кухаренко стоял под незажженным фонарем и перелистывал книгу. Увидев меня, он разводил руками и демонстративно смотрел на часы. Потом мы шли договариваться насчет лодки и не спеша возвращались к мосту. Где-то в час ночи, энергично размахивая не занятой портфелем рукой, к нам подходил Витя Правдюк. Мы с Кухаренко разводили руками и демонстративно смотрели на часы. Это традиция. «На когда мы договорились?» – интересуемся мы. «На полночь, – отвечает Правдюк. – Нет, я точен: сейчас астрономическая полночь. Дело в том, что декретом...» Мы слушаем лекцию про декрет о времени и плывем. Каждое лето в астрономическую полночь мы отправлялись в весельное пла-вание по Ленинграду. Нева, Фонтанка, Крюков канал, канал Крунштейна, канал Грибоедова, Мой-ка... Мойка 12. Здесь мы выходим. Квартира Пушкина закрыта, на окнах ставни. Не ждали. На даче, наверное. Но можно посидеть на белых скамейках во дворе. Не долго. Потому что наши университетские друзья Толя и Алла Кор-чагины ждут нас к двум часам. Не поздновато ли теперь? «Нет, – говорит Правдюк, – дело в том, что по Гринвичу сейчас как раз...» И мы едем. Толя садится к пианино, где некоторые клавиши запали навсе-гда, или вытаскивает скрипку Гуарнери, сработанную лет сорок назад, и мы выпиваем, закусываем, говорим и поем. Красавица и умница Алла, в которую все мы нетребовательно влюблены, мечет на стол и улыбается: «Как хорошо, что вы добрались». Когда-то она сказала: «Мы договорились и пришли во- время, значит, мы начали стареть». Был такой случай. Потом мы продолжили наши опоздания. Никто ни на кого не обижался. Мы даже не ждали выполнения обещаний. Просто ценили намерения наравне с поступком и любили друг друга. Витя, Толя, Алла, я и Кухаренко. Теперь мы плаваем порознь. Стали точнее. И изменились к лучшему, навер-ное. А Алла осталась такой же, как много лет назад. В памяти.

ЛЕСТНИЧНАЯ КЛЕТКА ЛЕСТНИЧНАЯ КЛЕТКА И КЛОН ИЛЬИЧА Я никогда не видел живых вождей. Вечно живых – да. А так – нет. И никакой потребности встречаться с ними у меня не наблюдается. Другие потребности есть, а этой решительно нет, потому что они не кажутся мне интересными людьми. Они вообще людьми не представляются. Они функции, отправления. В них, возможно, есть нужда, но нет необходимости. Каждый из них прикидывается человеком, и поэтому их видно и слышно, но поскольку, исчезнув, они не оставляют приятных воспоминаний, их можно не брать в жизненный расчет. Никто из их компании не стал сколько-нибудь добросовестным привидением после смерти – не потому, что при жизни они были материалистами, а потому, что они были «при жизни», а не жили (кроме моего знакомого Горбачева, который, потеряв функцию, обрел человеческое, а значит, и надежду стать привидением). Зато в них можно играть, изображать, придумывать им чувства и высказывания, какие заблагорассудится. Их можно представлять. Они – хороший материал для лицедейства. Отрешенный. Но это – когда они умрут, а когда еще существуют, то пользы от них немного даже актерам. Некоторые из них попахивают серой, у иных нет тени, и единственная мера значимости – злодейство. Особенные негодяи становятся историческими личностями и обретают разные образы и воплощения, как все нелюди, собственной личности не имеющие. Которые закопаны, те уже не пугают. А другие могут. Я жил одно время в коммунальной квартире дома образцового содержания, расположенного на территории, считай, Металлического завода в Ленинграде. Квартиру эту безнадежно предполагалось разменять. Поднимаюсь я по лестнице на четвертый этаж, и вдруг мне навстречу бойко сбегает Ленин В.И. Головка набок, кепка, тройка, галстук в ромбик, рука за проймой жилета. – Вы из тг’итцать шестой? – Лукавая, добрая улыбка, легкая картавость. – Да, Владимир Ильич. – Откг’ывайте! Я открыл. Он быстрым энергичным шагом обежал мою комнату, заглянул к тете Шуре, которая работала санитаркой в вендиспансере, и скрылся в туалете. – Бачок течет, батенька. – Виноват-с... – Так мы социализм не пост’оим. Вода и воздух – достояние т’удящихся. Я так и ахнул. Он прищурился и, выкинув правую руку, прокричал: – Сантехнику будем менять. Всё будем менять. До основания. Сев на табуретку, он достал блокнот и стал быстро писать: «Бонч-Бруевичу! Срочно поменять бачок или на худой конец отремонтировать его до полной победы коммунизма!» А, подумал я, еще, значит, есть время. Ленин энергично поднялся, быстро пожал руку, сказал: «До скорой встречи, товарищ», – и убежал. Я не стал дожидаться новой встречи, а съехал с квартиры, развелся, от греха подальше, с женой, которой принадлежала комната, сел на трамвай и отправился к другу на Сердобольскую. Подошел к подъезду и увидел табличку: «Из этого дома в ночь на 25 октября 1917 года В.И. Ленин отправился в Смольный под видом рабочего Иванова». То Ленин под видом Иванова. То Иванов под видом Ленина. Господи, подумал я, когда же они оставят нас в покое? И поехал к другому другу, что жил на канале Грибоедова. Оглянулся – вроде чисто – и вошел в парадную дверь. Лестница, идущая по внутреннему периметру, уходила вверх к стеклянному фонарю, за решеткой (все таки) которого предполагалось никому из живущих не принадлежащее небо. У подножия лестницы в коляске лежал одинокий младенец. Он молча смотрел на дорогу, которую ему предстояло пройти, и думал... О чем он думал, я не знаю. А может, он и не думал вовсе, а ждал, когда что-нибудь само изменится к лучшему. Потому что в детстве все перемены хороши. Они хороши и в зрелом возрасте, только сами не происходят. Надо участвовать, а то всю жизнь и проживешь в клетке – пусть хоть лестничной – и будешь мечтать, что какой-нибудь Ленин починит тебе текущий бачок, если это деяние будет соответствовать интересам текущего момента, который проистекает без твоего вмешательства.

Любитель кофе в Батуми В Батуми воздух сладок и тягуч, как кофе, в Батуми ночи ароматны и густы, как кофе, в Батуми море обжигает и пьянит, как кофе.    Из Винсента Шеремета    КОФЕ В БАТУМИ ...В Батуми воздух сладок и тягуч. В Батуми пахнет гвоздикой, корицей и лавром. В Батуми – пальмы, в Батуми – море. Черной и горячей ночью греки-контрабандисты причаливают на парусных лодках к звучащим цикадами берегам, и турки в фесках выгружают мешки с мокко и несут на плечах по городу. Они проскальзывают тенью мимо милиционеров, которые, стоя на улице, смотрят в распахнутые окна белых одноэтажных домов футбольный матч по телевизору, и сваливают свою добычу в уютных подвалах, где, кто в джинсах и ватнике, кто в домино, кто в смокинге, сидят за столами люди и, покуривая трубочки с не обандероленным голландским табаком, пьют раскаленный и сладкий батумский кофе. – Вот таким представляется мне Батуми, – говорю я горожанину, к которому подсел за столик небольшой уличной кофейни у базара. – Да, да!.. Похоже. А милиционер отвернулся, потому что ему заплатили, или просто так? – Просто так. – У-гу. То есть у вас такая невероятная фантазия... И мы пьем кофе. Его варит на раскаленном песке медлительный человек с печальными усами. – Еще? – Позже. Схожу на базар, куплю арбуз, – говорю я. Подходя к батумскому базару, я увидел зеленые горы. Это были горы кахетинских арбузов. Дружелюбный парень, зазывая покупателей, бесстрашно объявлял цену за килограмм. Однако... – Ты хорошо представляешь себе эту цифру? – Ладно, – улыбнулся кахетинец, – так тебе арбуз дам. А ты за это купи у базарного дурачка метр. – Метр чего? – Просто метр, дорогой! Просто метр. Вообще. Один метр двадцать рублей стоит. У него полтора. Значит, тридцатку дашь. Подошел дурачок и протянул руку. Я положил в нее деньги. Он спрятал их в карман вельветовых джинсов и достал складной плотницкий метр. Полтора метра, точнее. – Колониальный товар, – сказал дурачок не без иронии. По дороге в кофейню я увидел скобяную лавку, увешанную желтыми плотницкими метрами по пятерке за штуку. и парня в вельветовых джинсах, стоявшего у прилавка спиной ко мне. – Вот арбуз подарили. И метр купил у дурачка, – похвастался я кофейному собеседнику. – За сколько метр? – Тридцать рублей. Здесь полтора. – За тридцать? У дурачка? Да... Конечно, все подорожало, курортный сезон, – сказал любитель кофе, внимательно рассматривая меня.

Над Прудами вечер тает, Солнце больше не печет. Мечет карп икру минтая, Карпу - слава и почет. Так и мы, мой друг прелестный, Не страшась высоких сфер, Ищем перл на дне небесном, Запускаем монгольфьер... А другие - жмут на кнопки, Напрягают электрон, Деньги в ксероксной коробке Из казны выносят вон. Карп? Минтай?.. Мне душу ранит Сей вопрос. Я им томим. Может их запечь в сметане? Ты звони - поговорим.