WHOSAYING

Трагедия уходит, пафос остаётся Мечты сбываются, только иногда успевают забыться до. Лежу в комнате сестры, о которой грезила в юном возрасте. Не о конкретных квадратных метрах, но об антураже, внутреннем убранстве хором карикатурного подростка. Погрузилась в сюжет, но не с головой, скорее телом, оно в прямом смысле горит. Жар сжигает мой протест. Тлею под двумя одеялами, окутанная слоями воспоминаний. Сегодня мне многое стало про себя понятно. Последние дни, недели, месяц я выхватывала от той части личности, которая ранее получила имя: маленькая мисс саботаж. Как взрослая терпела все её (свои) выходки, относясь к разрушительному поведению с пониманием. Кажется, что созрела для того, чтоб через четыре дня переродиться в зрелого человека двадцати восьми лет. Как-то даже неловко немного за собственные капризы. Зато не стыдно, хоть и горю. Хочу уже догореть и восстать из пепла, чтоб полететь на огненных крыльях воплощать новые мечты. Но сначала надо вернуть гнезду кэшбэк с благодарностью и прибрать угольки, среди которых я отыскала целёхонькое огнеупорное сердечко, чтобы любить им родительский дом.

Вспоминаю, как в начальной школе писала стихи о любви красной ручкой, следом кадр с тетрадкой на подоконнике в спальне родителей. Какое-то странное палево, вроде же старалась держать чувства при себе. Кажется, мама мои рифмы всё-таки обнаружила, после этого долго тянулись дни без строчек. Не понравилось чувствовать себя уязвимой. Детское время жевалось долго, пока не потеряло вкус в подростком возрасте. Пройдёт ещё примерно лет пять, и я напишу первое «печатное» стихотворение в заметке вк, чуть позже рукописная копия появится в нулевом томе дневника. Тогда уже всё казалось вовсе не наивным и детским, я стала максимально серьёзной, меланхоличной особой, которая пишет о нескончаемом потоке разочарования. Молчаливый дневник был поддержкой и опорой. Он разделял все мои страдания, особенно ему доставалось в периоды эмоциональных всплесков. Я неоднократно вырывала страницы и обращалась к классическим методам утилизации рукописей. Сожгла его дотла лет через десять в день весеннего равноденствия, но это уже совсем другая история. Я могу отследить свои мысли с 2011, но в документации есть пробелы. Примерно два года жизни вырваны из первого тома с потрохами. Период смуты длился много дольше, но история умалчивает лишь личную драму размером с дыру в груди. На память остались рубцы и болт в локте, которые везде ношу с собой. Не люблю об этом рассказывать, но в последнее время будто бы чувствую необходимость. Хочется освободиться от сумрачной тайны, спрятанной в рукавах.