Ш Т А Б

У Веры и Тани было три самых любимых праздника: 1) день рождения, 2) новый год, 3) поход на кладбище. В эти дни полчища родственников съезжались в дом бабы Клуши со всех уголков вселенной. Врачи, учителя, генералы, пираты и космонавты при встрече лобызались, выпивали 50 граммов бодрящей жижи и весело утанцовывали на кладбище. У нужной могилки они останавливались, снова проглатывали, как говорил дядя Витя, плевок сатаны, вспоминали истории о покойном и с песнями отплясывали к следующему памятнику. Для Веры и Тани это был настоящий рай. Они объедались до тошноты, показывали взрослым новые крутые танцевальные движения, горланили песни громче всех и были невероятно счастливы...

В 30 лет я случайно узнал, что у меня есть брат. Мама с завидной настойчивостью скрывала всю информацию о нем, но братские узы оказались сильнее хитроумных женских интрижек. Несмотря на все испытания, преграды и фокусы судьбы, мы все-таки встретились. Я проходил мимо ларька с фруктами, как вдруг услышал тот самый, родной голос: - Купи персик, брат. Сладкий, как пашмак, клянусь тебе. С таким персиком не нужны ни жёны, ни дворцы, ни яхты, ни шмяхты. Попробуй, брат, будешь кайфовать. - Брат… - я схватился за сердце...

- Пап, а за что ты меня любишь? - спросила Василиса, сидя у меня на коленях. Я уже второй час распутывал ее волосы, вытаскивал из них листья, ветки, даже парочку желудей и потому, улыбаясь сквозь истерику, отвечал: - За кудряшки, конечно же. Где еще ты найдешь такие густые, шелковистые кучеряшки? - У Пушкина, у барашков там всяких, - она долго хмурила брови, показывая тем самым, что напряженно складывает мысли в пазл, а затем вдруг обернулась. - Пап, получается, барашков ты любишь больше? У них же еще и рожки есть, и копыта, и даже хвостик...

Город доволен и сыт, укутался в ночь и уснул. А меня так это злит… Иду, горячий, как солнечный плевок. Не человек, а голодная, дикая челюсть. Ногами-клыками рву мокрый асфальт, битум, как простынь, скребу с пошлых, грязных дорог. У меня по венам кипящее железо течет, а из кожных пор парит гнев и злость… Город спит, даже не дрогнет ни одна лицевая мышца. Ни окном не моргнет, ни дверью не скрипнет. А я ору, жгу гланды так, как и тысяча самых измученных бесов не крикнет. Сердце больше не терпит, не бьет, не стучит - барабанит, боксирует, трахает, крошит грудную клетку в муку...

Где-то глубоко в жемчужном колодце вселенной, среди звезд и забытых богов, на планете, в кирпичной девятиэтажной скале жила девочка по имени Зухра. Больше всего на свете она любила задавать взрослым сложные, философские вопросы: «Мам, а почему я так сильно люблю тебя?», «Мам, а в овсянке мог поселиться шайтан?», «Мам, а почему кошки не завтракают овсянкой?», «Мам, а почему ты злишься?» «Мам, а что такое поцелуй?». Мама Зухры, Шахразада Шахрияровна, больше всего на свете любила своих детей. Она была очень мудра, поэтому ответила дочери: - Не мешай маме, иди лучше с братом поиграй...