Про детский сон и позитив

Я не сразу поняла, что происходит. Просто зашла на кухню и увидела, как мама даёт сыну печенье. — Мам, он же только начал есть твёрдое. И вообще, у него ещё зубов нет. Она улыбнулась: — Оно же тает. Сладкое чуть-чуть. Он довольный такой. Я аккуратно взяла печенье из рук ребёнка. Он недовольно захныкал. Мама вздохнула: — Началось… — Мам, ну правда. Мы пока не даём сладкое. Я же тебе говорила. — Да что ты вцепилась? Не отрава же! Это же просто печенье. Ты помнишь, что сама ела маленькая? Я помню. Помню пюре из банки, кашу с комками, вечные конфеты, потому что “не реви, на”...

Сын плохо спал уже третью неделю. Засыпал с криком, просыпался через 40 минут, всю ночь на руках — как на качелях. Мы с мужем ходили, как привидения. Я записывала всё в блокнот: когда уснул, как долго спал, что, сколько бодрствовал. Искала хоть какую-то причину. Хоть что-то. Тётя Лена приехала “помочь”. Привезла пирог и уверенность, что только она знает, как правильно. — Его сглазили, — заявила она, едва взглянув на сыночка. — Я таких видела сотни. У соседки тоже внучка во сне визжала — потом бабка пошептала, водой побрызгала, и всё прошло...

Она сказала это с таким видом, как будто говорит очевидное: — Он просто манипулирует. Привык, что ты сразу подбегаешь. Надо дать ему проплакаться. Я замерла. Ребёнку было четыре месяца. Он не умел держать погремушку дольше трёх секунд. Но, по её мнению, уже знал, как выстроить стратегию психологического давления на взрослого. — Мам, он не манипулирует. Он просит. Он по-другому не умеет. — Ой, начинается… Сейчас ты его к рукам приучишь, потом к вашей кровати, потом вообще из дома не выгонишь. Мы вас как растили? В комнате один...

Я просто хотела помочь. Приехала не с претензией, не с контролем — с добром. В отпуске, одна, подумала: Я ведь могу быть полезна? У них малыш, первый, устали наверняка. Думала, скажут «спасибо, что приехала», а не посмотрят как на незваную гостью. Первые два дня ходила на цыпочках. Варила бульоны, гладила пелёнки, гуляла с коляской. Думала: не вмешивайся. Пусть сами. Молодёжь — теперь всё по-своему. Только сердце болит — вижу, что с ног валится. А просить не умеет. На третий день не выдержала...

Она приехала “помочь”. Без предупреждения. Просто утром в дверь — и сумки в коридоре. — У меня отпуск. Я всё равно одна. А вам с малышом нужна поддержка. Я приехала. Я ничего не сказала. Хотела сказать “спасибо”, но что-то сжалось внутри. Потому что знала — за этой поддержкой обычно стоит “я тут главная”. Сначала всё было почти мирно. Она гуляла с коляской, варила компот. Говорила: “Ты устала, я понимаю”. Я даже почти поверила. Но на третий день всё пошло коту под хвост. — Почему он у тебя в носках? Надо босиком, закаливать...

Она позвонила вечером. Голос бодрый, как всегда, когда ей что-то нужно: — Слушай, мы с Сашкой поругались. Я пока к тебе, на пару дней. С малышом. Ты ж не против? Я замолчала. Потому что знала: это не “на пару дней”. У неё всегда так. “Чуть-чуть” превращается в “а чего ты сразу выгоняешь?” Я всё же ответила: — Ладно. Приезжай. Но правда — только на пару дней, у меня работа, и вообще… — Конечно! Я сама всё понимаю. Мы тихо посидим. Сами по себе. Она приехала через час. С коляской, двумя сумками, подушкой для кормления, игрушками, сушилкой для бутылочек и пакетом еды “для себя”...

Он сказал это, не глядя. Между делом. Завязывая шнурки перед выходом: — Ты же дома. Что ты устаёшь? У тебя ж один ребёнок. Я молчала. Потому что если бы открыла рот, то закричала бы. Или заплакала. А я не хотела ни того, ни другого. Он ушёл. А я осталась — с малышом, с недопитым кофе, с подгузником в одной руке и тряпкой в другой. На часах было 8:47, а я уже устала. Потому что не спала. Потому что день — это продолжение ночи, а ночь — это просто другая форма бодрствования. Вечером я не выдержала...

Он пришёл уставший и с пустыми руками. Хотел “посидеть, пообщаться, отвлечься от работы”. Мы не возражали. У нас с мужем было две цели: доесть остывший ужин и не уснуть на ходу. Сыну — два с половиной. Вечер — час пик. Он капризничал, бросал игрушки, не хотел надевать пижаму. Кричал: “Не то!”, “Я сам!”, “Нет!”. У маленького человека кризис двух лет. Это нормальное поведение. Я взяла его на руки, прошептала, как всегда: — Всё хорошо, я рядом. Пойдём, покажу, что можно выбрать. Он всхлипнул, обнял меня, затих...

Она пришла с банкой варенья и с выражением лица, как будто готова спасать внука от пожара. — Ты что, до сих пор не побрила? Я стояла с сыном на руках. У него мягкие, светлые волосики, немного кудрявые. Я глажу их каждый вечер. Он засыпает, уткнувшись в моё плечо, а я смотрю — и думаю, какой он нежный. — Ему уже год, — сказала она. — Пора. У нас так всегда. Сбриваешь — и потом растут густые. У тебя самой так было. Я вздохнула. Села рядом. Тихо сказала: — Мы не будем брить. Нам это не нужно. Она замерла...