Журналист Эван Гершкович — американец с русскими корнями, последние два года он живет и работает в Москве. Гершкович рассказал «Цеху» о непростых отношениях с русским языком, который, как он думал, знал с детства. Оказалось, всё не так просто.
«Иван Михайлович, — сказала моя мама, — не вые*****ся».
Этой фразе я очень удивился. Не потому, что понял, что именно сказала мама (я не понял). А потому что осознал, что мама сказала нечто, что не должна была говорить — она выглядела очень смущенной.
Мне было 15 лет. На то, чтобы понять, что мама в жесткой форме просила меня перестать выпендриваться, ушло не слишком много времени: это следовало из ее тона и контекста нашей беседы. Но я вырос не в России, поэтому понять истинный смысл нового для меня глагола мне было нелегко.
Мои родители уехали из Советского Союза в США в 1979, и там, спустя 12 лет, родили меня. Иван для русских, Эван для моих англоговорящих соотечественников. Мы жили в Нью-Джерси, а каждые несколько месяцев ездили к бабушке и дедушке на Брайтон-Бич в Нью-Йорке. Кроме как с родными, по-русски я почти не общался.
Это создавало неудобства — например, я не знал корня глагола, вырвавшегося у мамы после того, как я порядком ей надоел. Правда, события сложились так, что узнал я его значение довольно скоро.
В Нью-Джерси, где итальянских эмигрантов намного больше, чем русских, тогда набирала ход мода на сэндвичи panini (если не пробовали, поверьте, ничего не потеряли). Однажды, вскоре после неловкого момента в разговоре с мамой, мы с папой пришли в ресторан, где их готовили. В меню были панини с ветчиной, индейкой — словом, с чем угодно — и, по американской традиции, у всех у них были смешные названия. Я лучше всего запомнил одно — «ebanini».
Возможно, слово бы не бросилось мне в глаза, если бы не реакция папы — он начал хохотать. «А здесь русский владелец?», — со смехом уточнил он у кассира-американца. «Да, но как вы догадались?!», — округлил тот глаза.
****
В тот день отец помог мне понять, что на русском можно выражаться намного более креативно, чем на английском. Правда, оказалось, что даже такую креативность надо контролировать — но этому я научился уже 10 лет спустя, когда очутился в Москве.
Осенью 2017 года я приехал в Россию, чтобы работать репортером в The Moscow Times. Как раз тогда начиналась гонка перед президентскими выборами. Одним из первых моих заданий стала поездка в Совхоз имени Ленина на пресс-конференцию усатого выдвиженца от КПРФ Павла Грудинина. И почему-то именно мне позволили задать ему первый вопрос.
Я растерялся. Вокруг меня была куча журналистов — и представители местных госканалов, и иностранные репортеры. Одна из них прилетела из Лондона специально ради встречи с уважаемым Павлом Николаевичем (зачем она проделала такой путь, я так и не понял, но речь не об этом). И вот, в присутствии всех этих людей мне надо было не опозориться не только с вопросом, но и со своим русским языком.
«Привет!» — выпалил я Грудинину. Еще прежде чем сказать следующее слово, я понял, что обращаться так к кандидату (неважно, реальному или нет) на пост президента Российской Федерации нельзя. Я ужасно покраснел.
Правда, и лицо кандидата, который терпеливо ждал, пока я соберусь с силами и задам вопрос, по цвету напоминало его знаменитую клубнику.
***
В те первые недели в Москве я терялся довольно часто. Несмотря на базовое знание русского языка, я сталкивался с таким количество нового, что на какой-то период я полностью потерял уверенность в себе.
Пика этого ощущения я достиг, когда мой знакомый из Нью-Йорка, где я жил перед переездом, приехал в Москву. Он прожил здесь шесть лет и тогда говорил по-русски лучше, чем я. Он даже присылал мне сообщения на русском, как будто дразня меня.
Это меня бесило: он же был простой американский Майкл, а меня звали Иван Михайлович — как я мог так плохо говорить на своем родном языке, хуже чем какой-то америкос?!
Однажды Майкл прислал мне сообщение с приглашением сходить в баню. Я собирался сделать это с самого приезда в Россию, поэтому очень обрадовался. Ответить Майклу я собирался словами «I’m very excited».
Логично было бы перевести фразу так: «Жду не дождусь». Но мне показалось, что это перебор: я не хотел, чтобы Майкл думал, что я так уж сильно хочу сходить с ним в баню. И вообще, хотелось немного повыделываться и доказать ему (и, в первую очередь, себе), что я хорошо знаю русский язык.
Я вбил английское слово «excited» в Google Translate и получил такой перевод: «возбужденный». Еще раз напоминаю, что до приезда в Россию я говорил по-русски только с семьей. Поэтому со словом «возбужденный» я не сталкивался ровно до той минуты, пока Сергей Брин не решил надо мной поиздеваться.
Короче говоря, я отправил пригласившему меня в баню Майклу такое сообщение: «Я очень возбужден».
Уроки того дня? Google надо слушаться только в избирательных случаях. Маму — всегда.
Эван Гершкович
«Цех» — медиа о непрерывном образовании взрослых людей. Мы целиком захвачены идеей постоянного развития личности — профессионального, интеллектуального, эмоционального и даже духовного. Мы исследуем, как, чему и где лучше всего учиться и, главное, зачем. Если вам понравился этот материал, подпишитесь, пожалуйста, на нашу почтовую рассылку.