Ну что поделать? Мне пока не удаётся добраться до самой-самой глубины.
Попробую подойти с абстрактной стороны.
Ведь искусствоведам не может быть не известно, что ЦРУ в 40-50-е годы способствовало увеличению цен на произведения абстрактного искусства. (Но я, самообразованец, узнал об этом только через 60 лет после самого этого факта.) Интерес ЦРУ – противопоставить свободный Запад несвободному СССР, где абстракционизм в качестве формализма был гоним. Если нынешний искусствовед отказывает СССР в централизме, как единственном способе выжить в Великой Отечественной войне, то он сразу делает первый шаг на пути к нынешнему предательству России. – Почему?
Потому что централизм с железной необходимостью требует, чтоб произведения искусства воспринимались как понятные. Что откровенно отрицательно относится к коллективистскому централизму – Замятина «Мы» (1920), например – то властью запрещается. Что относится позитивно – «Как закалялась сталь» (1930-1934) Островского – то властью принимается. И там и там применяется доведение автором до читателя способом образности: ЧЕМ выражено ЧТО. Когда применяется прикрытие отрицательного отношения – Роом «Строгий юноша» (1935) – власть запрещает, если догадывается об истине. Там тоже довольно легко ориентироваться, потому что применяется тоже образное выражение. Но даже, если выражается позитивно – Габрилович, постановка по «Как закалялась сталь» под названием «Одна жизнь» (1937) – но не образно, а катарсически (противоречиями), то власть – запрещает: катарсическое трудно понимаемо народом. (Та же «Как закалялась сталь» не принималась писателями – всё-таки художники все стихийно знают, что они с Богом общаются – со своим подсознательным идеалом, всемогущим, как БОГ, и потому выражаются катарсически {« Комиссара видел, весь в кожу залез, и штаны, и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ить это год ихней власти прошел, а укоренятся они, - куда равенство денется?»}, чего Островский не мог, и они роману отказывали в публикации. Он прорвался снизу («…до всяких критических профессиональных советов, больше того - помимо и до самой публикации - свершается в толще комсомольских читательских масс полный читательский цикл усвоения этой книги»). Роман же образный, понятный – вот его молодёжь и поняла, и, будучи прокоммунистической, приняла; а власть потом подключилась.)
Это мы разобрались, почему централизм требовал у произведений понятности (грубо – образности).
ЦРУ тоже упирало на образность, но – навязанную абстракционизму: тот, мол, за Свободу с большой буквы (в пику порядкам в СССР). Тогда как настоящие (не халтурщики) абстракционисты почти прямо (образно) выражали крайнее неприятие Всего Этого мира, что непрямо (катарсически) выражали приятие принципиально недостижимого метафизического иномирия.
Советские и российские искусствоведы не художники. Они не знают про непосредственно ощущаемое художником чувство общения с Богом как бы (со своим подсознательным идеалом). Они, даже если и проходят при обучении «Психологию искусства» Выготского, она в их памяти не оседает. Им потому легко принять версию ЦРУ. И они теоретически готовы пойти по пути предательства России. Тем паче, что образность (ЧЕМ выражено ЧТО) сродна с формализмом (чем НОВЫМ выражено что). И ещё тем паче, что формализм выглядит внеморальным и внеполитическим – свободным.
Способствует формализму зачастую интимный характер несчастий, которые приводят к крайне негативному ЧТО. Искусствоведам не известно, из-за чего дошёл до абстракционизма тот или иной имярек. И кажется, что просто НОВОЕ движет изобретением ещё неведомого «чем».
Ну и ещё – замутнение. У художника осознаваемый идеал существенно не совпадает с подсознательным. Осознаваемый (например, анархизм у Малевича) прорывается (чёрный флаг → чёрный цвет) и в «текст» вещи, и в слова вне «текста» («форма какого-то нового живого организма» – управление в коммунизме имеет анархическую форму, что выглядит гораздо живее, чем подчинение чему-то вверху), и это кажется подтверждением одного другому.
А абстракционисты, если дошли до индивидуалистского отчаяния из-за краха чего-то хорошего-для-всех (коллективистского: анархии – у Малевича, теософии – у Кандинского и Мондриана), но не признаваемого в СССР за хорошее, дают повод сегодняшним искусствоведам делать вид (а может, и самообманно верить), что именно это хорошее-для-всех выражал абстракционизм (а не Свободу по ЦРУ), что всё больше оглядывающаяся на СССР Россия будет не права, если опять откажет абстракционизму в милости.
И ведь правда: есть же позитивный момент у творца, если ему удалось дать образ иномирия. Нехорошо, вроде, отказывать ему в такой радости.
А на самом деле в последней глубине там не радость, а ужас, и, не будучи раскрыт искусствоведом, он отравляет душу негативом, которое подсознание-то всех успело воспринять, пусть и неосознаваемо. И тогда, получается, что такой искусствовед работает на силы сатанизма, которым теперь противостоит Россия.
Если искусствовед согласен с западниками, что Россия на плохой стороне истории, то такое противостояние России для него верным выглядит. Пусть и подсознательно или самообманно.
И вот такая Екатерина Андреева пишет в 2011 году:
«Хотя Кандинский, Малевич и Мондриан были очень разными художниками, все они выбрали беспредметность как выход к духовному…».
Красивые ж слова: «к духовному». А… с сатанизмом заодно сегодня. – Нет, тот тоже духовное явление, но как-то негативно, а не позитивно. Даже ницшеанство не так негативно, как сатанизм. Оно – над Добром и Злом. А сатанизм – за преобладание и победу Зла.
И правда, разве это не победа Зла – уменьшение численности человечества в гендерной революции, в переходе на скромный гарантированный доход для всех в инклюзивном капитализме по Швабу?
И достаточно ж аннулировать негативное действие одним признанием, что это от крайнего отчаяния убегают в метафизическое иномирие.
Но. Делается шулерское (по сути) движение, и благо парализуется:
«Еще в 1911 году на лекции, посвященной выставке кубистов, Аполлинер употребил выражение «метафизическая форма»».
Да не форма, а подсознательный идеал метафизического иномирия как бегства из Этого мира!
Казалось бы, глянешь без предвзятости,
и смутно всё поймёшь: «Ой, как плохо-то всё Тут!» – Ан нет, по Андреевой:
«То, что в эстетике русского авангарда беспредметность и Ничто были в большей степени утверждением, чем отрицанием, прибылью, чем недостатком, доказывает и предложенная Е. В. Баснер интерпретация абстрактной картины Н. Гончаровой «Пустота» (1913–1914)…
… Высказывания трех первых великих абстракционистов обнаруживают сходный опыт: желание постичь просветленную, истинную жизнь в духе и убежденность в неких твердых законах, научных принципах, на которых эта истинная жизнь основана. Выражением этих вечных законов, собственно, и служат новые художественные или религиозно-художественные системы: супрематизм [Малевич], живопись «вибраций» [Кандинский]и «чистое пластическое искусство» [Мондриан]».
Как в начале ХХ века русский абстракционизм был идейно против великого порыва к Справедливости, Великой Русской революции 1905-1922, как её называет Лысков, так в начале XI века россиянке называть его «прибылью» это невольно готовить публику к предательству России, ибо «справедливость – ментальная основа русского народа» (https://amp-amp.livejournal.com/146668.html).
А вот я, русский патриот в начале ХХi века, радуюсь другому её выражению:
«Итак, абстрактная живопись представляет предельную форму времени – вечность».
Радуюсь, потому что это истина.
Истина, правда, сама по себе не имеет отношения к морали и политике. Но можно ж порадоваться, когда она им не противоречит.
23 апреля 2024 г.