Найти в Дзене
Ильичев-Ростовцев

Райские яблоки от Высоцкого

Сегодня День Рождения Владимира Семёновича Высоцкого( 25 января 1938, Москва — 25 июля 1980, там же). Зеленский снес его памятник 31 декабря, а мог бы немного подождать и снести его сегодня для большого медиа эффекта. Поспешил, клоун, немного. Дмитрий Мельников: «Бродский в свое время надписал Высоцкому на своем сборнике стихов: "Лучшему поэту России как внутри нее, так и извне". Это правда. После "Я когда-то умру..." и "Кони привередливые..." – это была простая констатация факта, в которой нет ни грана комплиментарности. Поэта судят по верхам. Верхи у Высоцкого такие, до которых (экзистенциальная ясность и трагизм "Коней...",  с предельной точностью выражающих черты русского характера и души в крайней, последней, на грани жизни и смерти ситуации, эпическая мощь и правда нашей "лагерной", сталинской эпохи, заключенная форму любовной баллады в "Я когда-то умру...", при том, что любовь преобладает над всем и говорит через лирического героя – дотянуться – это, извините, не кот чихнул. Р

Сегодня День Рождения Владимира Семёновича Высоцкого( 25 января 1938Москва — 25 июля 1980, там же).

Зеленский снес его памятник 31 декабря, а мог бы немного подождать и снести его сегодня для большого медиа эффекта. Поспешил, клоун, немного.

Дмитрий Мельников:

«Бродский в свое время надписал Высоцкому на своем сборнике стихов: "Лучшему поэту России как внутри нее, так и извне".

Это правда. После "Я когда-то умру..." и "Кони привередливые..." – это была простая констатация факта, в которой нет ни грана комплиментарности.

Поэта судят по верхам.

Верхи у Высоцкого такие, до которых (экзистенциальная ясность и трагизм "Коней...",  с предельной точностью выражающих черты русского характера и души в крайней, последней, на грани жизни и смерти ситуации, эпическая мощь и правда нашей "лагерной", сталинской эпохи, заключенная форму любовной баллады в "Я когда-то умру...", при том, что любовь преобладает над всем и говорит через лирического героя – дотянуться – это, извините, не кот чихнул.

Ретроспективно, оценивая весь корпус стихотворений, – у самого Бродского нет таких вершин. Вот такой высоты и накала – нет.

И конечно, сам Иосиф это понимал, как человек очень хорошо знающий, что такое поэзия и в лучших своих проявлениях совершенно правдивый.

Поэтому Б. и сделал такой инскрипт Высоцкому, признав за ним первенство. Заслуженное признание.

Аксиос.

А всяких дурачков деревенских, которые слаще морковки ничего не ели, да и в поэзии понимают ровно столько же, сколько в теории взаимодействия элементарных частиц, можно даже пожалуй поблагодарить за этот повод – вспомнить о великом русском поэте Владимире Высоцком.

Впрочем, я о нем никогда и не забывал.»

Наслаждаемся. Владимир Семёнович Высоцкий

Райские яблоки 

Я когда-то умру - мы когда-то всегда умираем, -

Как бы так угадать, чтоб не сам - чтобы в спину ножом:

Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, -

Не скажу про живых, но покойников мы бережем.

В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок -

И ударит душа на ворованных клячах в галоп,

В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок...

Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Прискакали - гляжу - пред очами не райское что-то:

Неродящий пустырь и сплошное ничто - беспредел.

И среди ничего возвышались литые ворота,

И огромный этап - тысяч пять - на коленях сидел.

Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом,

Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.

Седовласый старик что-то долго возился с засовом -

И кряхтел и ворчал, и не смог отворить - и ушел.

И огромный этап не издал ни единого стона,

Лишь на корточки вдруг с занемевших колен пересел.

Здесь малина-братва оглушила «малиновым звоном»,

Всё вернулось на круг и Распятый над кругом висел.

Мы с конями глядим - вот уж истинно зонам всем зона!

Хлебный дух из ворот - так надежней, чем руки вязать.

Я пока невредим, но и я нахлебался озона.

Лепоты полон рот, и ругательство трудно сказать.

И Апостол-старик (он над стражей кричал-комиссарил),

Он позвал кой-кого и затеяли вновь отворять.

Кто-то палкой с винтом, поднатужась, об рельсу ударил

И как ринулись все в распрекрасную ту благодать

Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:

Это Петр старик - он апостол, а я - остолоп.

Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженных яблок...

Но сады сторожат - и стреляют без промаха в лоб.

Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?!

Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб,

Ну, а я уж для них наворую бессемечных яблок...

Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб

В онемевших руках свечи плавились, как в канделябрах,

А тем временем я снова поднял лошадок в галоп.

Я набрал, я натряс этих самых бессемечных яблок —

И за это меня застрелили без промаха в лоб.

Я подох на задах, на руках на старушечьих дряблых,

Не к Мадонне прижат Божий Сын, а к стене, как холоп.

В дивных райских садах просто прорва мороженых яблок,

Но сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Я еще раз умру - если надо, мы вновь умираем.

Удалось. Бог ты мой! Я не сам - вы мне пулю в живот.

Так сложилось в миру - всех застреленных балуют раем,

А оттуда землей... Береженного Бог бережет!

Херувимы кружат, ангел окает с вышки - занятно!

Да не взыщет Христос, - рву плоды ледяные с дерев.

Как я выстрелу рад, ускакал я из рая обратно,

Вот и яблок принес, их за пазухой телом согрев.

И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых, -

Кони головы вверх, но и я закусил удила.

Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок

Я тебе привезу: ты меня и из рая ждала!

1977 год.