Тридцатая часть второй главы автобиографичной книги "Восточный фронт". Ссылки на предыдущие части после статьи.
Его класс закончил четверть и год в целом хорошо.
Дмитрий не зазнавался, понимая, что может быть не объективным и привлекая к оценке все свои критические способности. Но дети на самом деле закончили неплохо. Как минимум, на том же уровне, на котором находились в начале года. А это, для понимающих людей, значило многое.
Дело в том, что в данном возрасте подавляющее число ребят скатывается. Даже многие «хорошие детки» в той или иной мере бросают учиться. У них появляются иные кроме учебы интересы. Хотя, таким образом видят ситуацию неопытные взрослые. На самом же деле у детей просто появляется смелость отстаивать свое мнение и позицию, после чего они «забивают» на наставления учителей и родителей. Которые в свое время не поработали с этими мнением и позицией.
Именно это обстоятельство поднимало стоимость сохраненного общего уровня.
Кроме того, к концу года редко кто приходил на уроки по физической культуре без формы. И уж вообще никто не считал такое действие входящим в «статус-кво». Очень редко они стали опаздывать на уроки, являясь чуть ли не единственным классом старшей школы, который можно было в полном или почти полном – ох уж этот Саид – составе увидеть с утра.
Полностью побороть телефоны на уроках Дмитрию так и не удалось. Но удалось значительно снизить их влияние на урок. Более того, становясь старше и самостоятельнее, ребята, как это ни странно, все менее остро реагировали на требования учителей убрать мешающие девайсы. Это Дмитрий тоже смело ставил в ряд своих заслуг.
Что касается успеваемости, то она, как уже говорилось, как минимум осталась на прежнем уровне. Что само по себе было хорошо. А если не сильно потеть, скрывая от себя свои же заслуги, то можно было заметить и некоторый ее рост. Анисия, например, в этом году стала почти круглой отличницей, имея всего одну четверку по алгебре. Почти догнали её Гуля и Настя, не дотягивая всего лишь по две высшие отметки. Сократила количество троек Лера.
С Костей у Дмитрия тоже наладились отношения. Настолько, что классному руководителю удалось уговорить его наступить на горло своей гордости и пересдать на четверку английский язык. Костя, имея много пятерок, получил по этому уроку единственную тройку.
Хорошая работа!
Думая об этом, Дмитрий улыбался.
Но постепенно мысли вернулись в обычное проблемное русло.
Для такой работы, для работы более или менее успешной, учитель не должен быть перегружен уроками и другими обязанностями. У него должно быть строго определенное их количество. Только в таком случае, он сможет делать свое дело качественно и с душой. Если будет хотеть. Само собой разумеется, что за это ему еще и платить нужно. Такие деньги, которых будет достаточно для жизни. Или хотя бы такие, которые не будут позорными в обществе.
Можно, конечно, быть каким-нибудь Исааком Калиной, новомодным «эффективным управленцем». Сокращая учителей, наваливать на оставшихся огромную массу обязанностей, повышая, таким образом, их зарплату. Но это всё равно что… А хотя! Все всё и так прекрасно понимают.
Дмитрий обошел резвящуюся на улице мелюзгу. Подошел к приветливо улыбающейся Ольге Анатольевне.
– Здравствуйте Ольга Анатольевна.
– Здра-авствуйте Дмитрий Николаевич! – Женщина передала игрушку мальчугану и повернулась к учителю. Она еще не вышла из образа друга и товарища для первоклашки, поэтому и говорила со специфическими интонациями.
– Да вот, работа почти закончилась, я и вышел воздухом подышать. Погода-то замечательная.
– Это да, Дмитрий Николаевич. Хорошая весна. Почти лето.
– Ольга Анатольевна, – Дмитрий поменял тон разговора с дежурно-вежливого на заинтересованный, – вам интересно с ними? Ну, с маленькими? Я вот сколько думал и даже иногда приходилось пробовать – не понравилось. Не понимают они ещё ничего, не интересно с ними.
– Ой! Вам это только кажется! Они же замечательные! Я уверена, что если вы проведете с ними несколько дней, то и уходить не захотите. Взрослые они что… Самостоятельные уже, резкие, жесткие или даже жестокие. А эти милые и добрые. И что вы в них вложите, то и будет потом их по жизни вести.
– Ну, понимать-то я понимаю, а вот желания как-то не испытываю. – Улыбнулся Дмитрий.
– На самом деле в этом нет ничего странного. У каждого к своему делу душа лежит. Главное, чтобы вообще к чему-нибудь лежала.
– Ну да. Это точно. Я смотрю, вам тоже нравится гулять? Я частенько выхожу побродить.
– Да как вам сказать? Иной раз и не пошла бы, да как же им откажешь? – Она улыбнулась.
Дмитрий замешкался, обдумывая смысл сказанного.
– То есть вы не по своему желанию выходите?
– Дмитрий Николаевич, вы представьте, что перед прогулкой их каждого нужно собрать. Одеть, обуть, отвлечь от того, чем они занимаются. У нас же продленка сейчас, и они играются, увлечены.
На прогулке за ними надо следить, чтобы никто не поранился, не подрался, не залез куда не следует. А потом еще и раздеть-разуть. Это не просто, Дмитрий Николаевич.
И на самом деле, во время беседы Ольга Анатольевна мало смотрела на Дмитрия. В основном на кружащую на площадке мелюзгу.
– Ага! Я так понимаю, именно поэтому других учителей редко тут встретишь?
– Ой! Наступили на больную мозоль. Хотя я бы не сказала, что так уж прям никто и не гуляет. Еще пара учителей регулярно выходит.
Ольга Анатольевна являлась завучем младших классов и одновременно с этим, что необычно для современности, переживала за свое дело. Потому и зацепил её вопрос.
– А остальные?
– Дмитрий Николаевич! А как у вас там? – Спросила она, имея в виду среднюю и старшую школу. – Все учителя нормально свою работу делают? Вот так и у нас. Я с ними ругаюсь, заставляю их. Но тут если желания нет, то никакие угрозы не помогут. Только плохой станешь и всё… Саша! Сашенька, ну отдай ей мячик! Ты же мужчина, а она девочка. Девочкам надо уступать…
Женщина отошла от заместителя директора на несколько минут, помогая детям поделить мяч.
Дмитрий не стал дожидаться её на прежнем месте, подошел поближе.
– Извините Дмитрий Николаевич, видите, постоянно нужно наше внимание.
– Я понимаю. Знаете, если бы не вы, не уверен, что я бы справился с Саидом. Чувствуется в нем что-то доброе и мягкое. Само по себе оно бы не появилось.
– Спасибо Дмитрий Николаевич. Отпираться не буду. Действительно вложила в него много с малых лет. Очень хороший мальчик. Удивляюсь, как с ним языка не находят… Только Дмитрий Николаевич… Вы же не просто так ко мне пришли, верно? Вы же поговорить хотите? У нас сейчас люди не слушают друг друга. И кстати дети это очень болезненно переносят. Так что вы не стесняйтесь, говорите.
Дмитрий улыбнулся.
– Да чего там… Пришел сказать, что увольняться буду.
Ольга Анатольевна вздохнула.
– Я знаю, Дмитрий Николаевич. И отговаривать вас не стану. Не потому, что считаю, что вы поступаете правильно, а потому что уже более-менее знаю вас. Вы же не для того это говорите, чтобы вас переубедили.
– Верно. – Согласился мужчина.
– Только я всё равно скажу, что неправильно это. Вы очень много сделали уже и ещё больше бы сделали в будущем.
– Вы не всё знаете, наверное, Ольга Анатольевна.
– А вы расскажите.
Дмитрий подробно рассказал учительнице о той беде, которая стряслась с подставленным мальчуганом. Помолчали.
– Да. Не знала таких подробностей. Но теперь вас понимаю. И всё равно не считаю, что вы поступаете правильно.
– Ну как же, Ольга Анатольевна…
– А вот так. Понимаете, в силу возраста вы смотрите на вещи достаточно просто и прямо. И не замечаете многих нюансов. У вас не получилось, вам тяжело. И вы решили, что нельзя тут оставаться. Но вы не учли того, что одним своим присутствием тут вы перевоспитываете много людей. Взрослых людей, Дмитрий Николаевич.
– Да перестаньте…
– Нет Дмитрий Николаевич. Не перебивайте меня. Я старше и в чём-то опытнее.
Понимаете, люди смотрят на вас и видят поступки, от которых они давно отвыкли. Может быть, даже забыли. И считают, что сейчас нельзя так жить. Они привыкают к другому поведению, не человеческому. Но тут появляетесь вы и разрушаете этот морок. У людей появляется надежда, но вы, столкнувшись с трудностью, уходите. Как вы думаете, что будет с этими людьми?
Дмитрий молчал. Ему хотелось возразить учительнице. Сказать, что всё обстоит далеко не так, как она рисует. Но он понимал, что его возражения не будут приняты. Да и, честно говоря, была в её словах доля правды.
– Знаете, вы, наверное, не поверите мне, но я вижу, как Татьяна Егоровна меняется. Пусть потихоньку, но она перевоспитывается.
– Ну нет, Ольга Анатольевна! С этим я уж точно согласиться не могу.
– А это не обязательно. Я вам говорю о своих наблюдениях. Вы можете верить или не верить опытной женщине.
Помолчали.
– Петр Петрович тоже увольняется.
– И об этом я знаю. Не буду говорить, что жалею – вы слышали о наших отношениях – но для дела это плохо. Как бы там ни было, а дети его любят. И это самый главный показатель в нашей работе. Но там же дело в деньгах… Сложно его винить.
– Ну, мне тоже значительно урезали зарплату. Однако я не из-за денег ухожу. – Чуть обиженно вставил Дмитрий.
– У всех разная ситуация, Дмитрий Николаевич. Вы можете себе это позволить и, наверное, было бы преступлением, если бы вы не использовали свое преимущество. А кто-то не может…
Так она это сказала, что Дмитрию показалось, будто бы говорит о себе. И точно. Следующие слова подтвердили его подозрения.
– Я же квартиру купила на «вторжилье». Вы думаете, почему я намного раньше других приезжаю? Думаете, тетка с тараканами в голове, да? – Она улыбнулась. – На самом деле я не меньше других хочу спать, и мне так же нравится бывать дома, хоть Господь и не дал семьи.
Её глаза стали глубокими до бездонности, а голос грустным.
– Кстати, тут недавно слушала по телевизору выступление какого-то чиновника. Он говорил о том, что учителям, не имеющим своих детей, нужно запрещать работать в школе. Знаете, это большая глупость. У меня нет детей, но вы не представляете, как я люблю вот этих. – Она посмотрела на суетившуюся вокруг малышню. – Но это мои личные беды. Я вам начала говорить о другом.
Приезжаю я так рано, потому что у меня больные ноги. Я не могу долго стоять. Мне нужно или ходить или сидеть. А если ехать вовремя, то попадаешь на час пик в электричке и нужно стоять два часа. Вот и вся причина.
А купить квартиру ближе я не могу – не хватает денег. И так пришлось брать самый дешевый вариант и расплачиваться теперь очень долго.
Скажите, как мне в этой ситуации ссориться с ней?
– Я понимаю Ольга Анатольевна.
– Понимаете. Понимаете всё очень хорошо. Я думаю, даже больше многих других, если сами решили увольняться. И именно поэтому я вас не виню. Только и вы не вините людей. Помните, как в Библии: «Не суди и не судим будешь».
Дмитрий только тяжело вздохнул.
– А знаете, Дмитрий Николаевич? Я же в молодости была идейным октябрёнком, пионером. Вот таким как вы, примерно. И смотрела на то, как всё это угасает…
Дмитрий с интересом смотрел на собеседницу, но продолжать она не стала. Оборвала фразу, помолчала и резко сменила тему.
– Вашей Гуле, кстати, по черчению поставили хорошую отметку. Я не хвастаюсь, но приложила к этому руку.
У тьютора и учителя по черчению Надежды Сергеевны и Гули были проблемы. Поссорились они после того, как Надежда Сергеевна что-то обсуждала с учителем литературы на перемене. При этом Гуля с подругами стояла рядом и, по её уверениям, слышала, что обсуждали учителя именно её. Её внешний вид, её манеру вести себя и то, что всё это не соответствует общепринятым понятиям о кавказском воспитании.
Услышав и поняв, о чём говорят взрослые, Гуля не стала молчать. Она подошла к ним и сказала, что обсуждать третьего человека за его спиной противно. Учителя, естественно, стали отрицать все обвинения.
Между ними обеими и Гулей и без того были весьма натянутые отношения, а в этот момент всё вспыхнуло будто сухой хворост.
Поэтому, когда Гуля пришла к Надежде Сергеевне сдавать долги по черчению, следуя предварительной договоренности, та ей отказала.
– Как так, Надежда Сергеевна, мы же договаривались, что я могу сдать работы сегодня? – Возмутилась девочка.
– Я передумала Гуля. Ты не училась весь год, а теперь хочешь, чтобы все бегали у тебя на поводу. У меня тоже есть дела. Приходи в понедельник.
– Но я же объясняла вам, что завтра мы уезжаем всей семьей! Я не смогу прийти в понедельник!
– Значит, у тебя будет тройка!
Дмитрий знал всю эту историю. Всё на самом деле обстояло именно так. Его «помощница» отнекиваться не стала. Более того! Она признавала, что нарушила договор после недавней ссоры, в которой девочка «Совсем охамела! Влезла в наш разговор и стала нас обвинять!».
Дмитрий сильно подозревал, что две женщины действительно обсуждали Гулю, которую недолюбливала каждая. Мягко говоря. Верил, что ни сама девчонка, ни её подружки, утверждающие, что тоже всё слышали, врать не станут. А кроме того, был уверен, что договор нужно соблюдать. Тем более, если от него зависит успеваемость твоей же ученицы. И дважды тем более, если от этого зависит ее воспитание.
Ведь что уяснила для себя девочка из такого учительского поступка?! Вопрос риторический.
Дмитрий много «копий сломал» об эту проблему, пытаясь заставить Надежду Сергеевну сначала соблюдать договор, а потом просто поставить девочке четверку. В конце концов, работы она действительно выполнила, в чём он убедился лично. Но женщина не отступала. Откуда у неё взялась такая принципиальность в споре с Дмитрием? Не иначе как из уверенности в его скором увольнении.
В итоге он плюнул на неё и успокоил девочку. Пообещал объяснить её маме, на которую имел сильное влияние, все обстоятельства ссоры. Добился обещания не раздувать ссору в девятом классе и с легким сердцем отправил красавицу на каникулы…
– Я знаю Ольга Анатольевна. Наслышан. – Дмитрий широко улыбнулся. – Просто не успел вас поблагодарить.
– А я не ради благодарности это делала. – Ответила женщина. – Просто если можешь, то обязан бороться с несправедливостью. Учитель не должен делать так, как сделала эта девчонка. Я думала, что вы не знаете, хотела порадовать, что хоть как-то смогла помочь.
– Спасибо большое Ольга Анатольевна. Я уже написал Гуле в ватсапе, кому она обязана четверкой.
На последнем педсовете Ольга Анатольевна встала и попросила слова. Кратко рассказала о случившемся, не назвав имен испуганно молчавших учителей. Закончила свой рассказ ультиматумом. Либо учитель поставит девочке ту отметку, которую она заслужила, либо Ольга Анатольевна назовет имена и поставит вопрос о моральном облике педагога.
Заслуженный учитель России, завуч младших классов с опытом работы более двух десятков лет, женщина со сложной судьбой, она пользовалась серьезным авторитетом в школе. Естественно, что перепуганная Надежда Сергеевна выполнила её требование сразу же после совета...
Они проговорили еще десяток минут. Пока Ольга Анатольевна гуляла со своим классом. Разговор был, что называется, «по душам». В нём были теплые улыбки, понимание и сочувствие. Но, несмотря на всё это, Дмитрий чувствовал горечь.
Помощь Ольги Анатольевны с оценкой для Гули была оправданием, как и её откровения о своей судьбе. За то, что сама она не командир, а всего лишь боец. За то, что после поражения командира, она капитулировала так же, как и другие.
Горечь от того, что всё это лишний раз демонстрировало степень и размах его личного поражения.
Дмитрий смотрел на заходящих в двери запасного выхода детей, на Ольгу Анатольевну, следившую за порядком. И ощущал горечь.
Она, в пику ярко искрившему солнышку, имела запах сырости.
Шли последние дни работы в школе.
В здании было пусто. Учителя, само собой, разошлись по отпускам. Должна бы остаться администрация, но и она разбежалась. Отпустила директриса свою свиту на поправку нервов. Уехала и сама, заключив с Дмитрием последний договор. Попросила его исполнять обязанности директора на время её отпуска. И не волновало её ничего, кроме предстоящего отдыха. Ни ремонт на пять миллионов, ни новое школьное поле с системой дренажа ни то, что всё это находилось под явной опасностью разворовывания чиновниками всех мастей. Начиная от департамента образования и заканчивая строительными «шишками» среднего разлива. Волновала её только недавно купленная квартира в Черногории. Имевшая, по слухам, вид на море и расположенная на склоне высокого, поросшего зеленью холма.
Дмитрий не стал артачиться. Выторговал лишь официальную зарплату за добавочную нагрузку. Ведь за те недели, которые он хозяйствовал, они с Петром Петровичем (он тоже дорабатывал крайние деньки) постарались удержать в ремонте максимальное количество денег. Хоть не будет Петруха тренировать на этом поле своих орлов, но, так же как Дмитрий хотел он оставить после себя как можно больше нужного и полезного.
А Дмитрий думал.
На дворе стоял очередной экономический кризис. Или, что вернее, перманентный кризис обострился в очередной раз, выгребая монету из карманов простых людей руками чиновников и «экономистов».
У Дмитрия были накопления. К ним можно смело прибавлять расчет, который ему выдадут через пару дней. Всего вместе хватит примерно на три месяца скромной жизни. За это время нужно успеть найти новую работу. А вот с этим было сложно. Работы не было. Весть эта жила в обществе своей, тревожно-панической жизнью. Теперь с ней на практике познакомился и учитель.
Можно было, конечно, отозвать свое заявление. Остаться до лучших времен. Но сделать так не позволяла гордость. Да еще… Долг.
И если живые ничего от него не ждали и не требовали, то совсем по-другому обстояло дело с мёртвыми.
Предки. Они не жалели своих жизней для тех, кто живет сейчас. И теперь, пока молча, ждали от живых того же.
Собирали по кусочкам Русь, присоединяли, брали под свою защиту многие земли, объединялись с другими народами. Строили, лечили, воевали, разрабатывали, возводили, учили!
Клали свои сияющие жизни на единый, общий для всех времен алтарь.
Для того чтобы на крылатом коне летела в далекие тысячелетья Родина.
И вот сейчас, когда саму возможность такого полета тлей пожирает темная мразь, Дмитрий будет думать о своем комфорте? О том, как потеплее устроить свой живот? Не примут его после этого мёртвые! Да и не в этом дело! Не сможет он после этого в глаза им посмотреть, так и будет маяться, неприкаянным в потерянных далях. Не продолжится в Их деле, руками и мечтами своих потомков.
Дед!
Дед, когда умер, его провожать вышло около пяти сотен человек. Дед, будучи обычным водителем «ЗиЛа», носил на руке часы, подаренные министром внутренних дел столицы одной из азиатских республик. Красивого и цветущего города, построенного силами и чаяниями советского народа.
Деда уважали бандитские авторитеты столицы.
Дед мог запросто перекинуть полноценное колесо «Зила» через нарощеный борт кузова.
Дед, такой далекий, что почти сказочный – ведь это он передал через своего сына внуку книгу Тушкана об Анатолии Русакове. Не какую другую, именно эту книгу! Про Человека и Воспитателя. Про Народ. Про Родину.
Кого предать?! Деда?!
Или предков казаков по бабушке? Могучих людей, ходивших на медведя с рогатиной, валивших ударом кулака быка.
Как там… где это?
«– Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь – и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, – видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, – любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а… – сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: – Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда–нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, – так никому ж из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!»
Вот кто ему руку протянул на товарищество!
Шило, Задорожний, Вертыхвист, Балаган, Кукубенко, Пасаренка, Тарас и Остап и многие-многие другие, и прадеды его среди них.
Вот кто ему руку протянул!
Променять все это, бросить, предать?!
Нет уж. Лучше с голоду подохнуть, но сопротивляться до конца, слыша их общее:
– «Добре, сынку! Добре!»
ПОСЛЕ ШКОЛЫ. ТРИ МЕСЯЦА СПУСТЯ.
Лето заканчивалось. Превращались в мечты давнишние планы относительно нового трудоустройства в школу. Но и они, вместе с теплым временем года, таяли.
За всё это время Дмитрий был на собеседованиях несколько раз. Но всякий раз безрезультатно. Директора задавались одним и тем же вопросом: почему ты уволился с такой замечательной должности, плюнув на большие деньги? Да еще во время кризиса. И отвечали сами себе: наверное, что-то с тобой не так.
Конечно, в чем-то они были правы.
И если первое время Дмитрий старался найти более или менее понятные для обычного человека причины такого странного своего поступка, то потом, раз за разом получая отказы, плюнул. И говорил правду. Не сработался с директором. Почему? Потому что она брала взятки и плевала на детей. Да, не мог терпеть. Что? Позвоните? Ну хорошо, до свидания.
Ничего нового, по большому счету.
Пора было думать о любой, хоть какой-то работе. Сколько можно мужику сидеть дома, проедая запасы? Вот только от таких соображений было тошно. Какая работа? Продавцом? Да пусть даже паршивеньким банкиром или юристом! Пусть даже за те же деньги! Это в кого же превращаться? В овощ, работающий только затем, чтобы проесть и пропить деньги лежа на диване? А как же «проиграна битва, но не война»?
Под эти мысли, да под равномерный стук колес в метро, Дмитрий увидел объявление.
«Требуются машинисты электропоезда…».
Уныло достал тетрадь и ручку, записал номер.
Через месяц он уже сдал свой первый экзамен – в депо – и учился в учебно-производственном центре московского метрополитена. Утешаясь мыслью, что машинист метро – профессия намного более нужная и ответственная, чем банкир, юрист или менеджер.
Учиться было тяжело. Особенно учитывая жгучую нелюбовь к механизмам, железкам и запчастям машин. Но, «терпенье и труд всё перетрут», а воля заставит их это сделать.
За последний месяц у Дмитрия не было и часа свободного времени. Будь то будний день или выходной. Постоянно приходилось учить, чтобы не получить «неуд» на занятиях. Пара таких «неудов» и из «школы» студент вылетал, как пробка из бутылки.
Может оно и к лучшему, – такая интенсивность – не оставалось времени на воспоминания и переживания. Электрическая схема сигнализации вагона, электропневматическая система воздухораспределителя Шавгулидзе, передача поперечных колебаний по механической подвеске вагона – до рефлексии ли тут?
Так, ничего удивительно не было в том, что Дмитрий полностью выпал из жизни. Он перестал ходить на собрания общественно-политического движения, перестал читать книги по педагогике, смотреть фильмы и заниматься спортом.
Когда, ужиная, бывший учитель случайно услышал в новостях о тяжелом положении ополченцев на Донбассе, эта новость ввела его в ступор. В течение следующих двадцати минут, он промониторил основную информацию по теме и узнал, что один из городов был предательски сдан теми, кто клялся стоять насмерть. Неофашисты наступали, людей в сопротивлении не хватало.
Почему-то сразу вспомнился товарищ из движения, который уже давно уехал в ополчение.
В следующий вторник Дмитрий пришел на собрание ячейки своего района. По завершении подошел к координатору и попросил узнать о возможности поехать в ополчение от организации. На Донбассе действовал целый отряд Сути Времени.
Следующие три дня были крайне нервными. Пришлось объясняться со всеми близкими и родными. Они никак не хотели понимать, что бессмысленное существование ради Чрева не по нутру для него. Особенно тогда, когда горит уже фактически русская земля. Все разговоры заканчивались ссорами или скандалами. Что было совсем не удивительно – они любили его.
Однако вскоре пришел ответ из «политцентра» – от организации помощи в отправлении на фронт и в устройстве в отряд не будет. Если Дмитрий хочет, то может ехать туда самостоятельно и искать подразделение в качестве добровольца. Это удивило.
Получается, что ситуация не настолько тяжелая, какой её рисуют в новостях. Что, кстати, подтвердилось уже через пару недель, когда стало известно о массовом добровольном участии в боевых действиях отставных российских военных. Но тогда Дмитрий об этом не знал, и сделал вывод на основе имеющегося отказа.
Одиночкой ехать он не собирался. Не первый год замужем. Там, где кровь и война всегда делают деньги. Попадешь не в тот отряд и пропадешь за просто так. Проданный очередным «успешным военачальником» … так и хочется сказать «эффективным управленцем».
Вопрос отпал сам собой, и Дмитрий спокойно продолжил учиться.
С первыми весенними деньками пришла надежда на то, что к новому учебному году все-таки получится устроиться на работу в школу. Она очень мешала, потому как те же самые деньки приближали момент сдачи выпускного экзамена. Теплое солнышко светило призывно и зубрить статьи правил технической эксплуатации метрополитенов РФ не хотелось вовсе.
Но собрав в кулак волю, Дмитрий прошел и этот этап. А еще через месяц, получил первую полноценную зарплату и неплохо освоился за рычагами электровоза.
И вроде бы всё ничего, но в появившиеся свободные часы он чувствовал, как усыхает в нём жизнь. И время появилось свободное, и деньги неплохие. Вот только не было куража.
Где-то «там», без него, шла война. Там били наших: детей, учителей, родителей. А он работал и ел. И не мог ничего сделать, и пробовал гулять. Но ничего не помогало.
Каждый раз перед началом смены медицинский кабинет. Давление, пульс, спиртометр.
«Осторожно двери закрываются». Несколько «баранок», грязные, в масле руки, дом.
Так вышло, что за всё свое детство, юность и первые взрослые годы Дмитрий привык к Одиночеству. Долгое время он висел в нём беспомощно страдая, закинутый туда судьбой. И если остальные боялись Его, прячась за гамбургерами и Турциями, не способные разглядеть истиной сути, то ему «посчастливилось» познакомиться с Ним ближе. Поэтому и страх в его случае был другим. В нём не было неизвестности.
И единственное, что позволяло не раствориться в одиноком «ничто» – это бой.
Но бой может быть только за что-то. Он может быть «против» чего-то, но всегда «за» что-то. В первую очередь «за».
За что может биться пленник Одиночества?
Конечно же за людей. За свой народ, за свою Родину. За тех, кто уже отжил своё, за тех, кто живет и тех, кто только будет жить. Против ничтожности их мыслей и желаний, за то, чтобы «отковать им пламенные крылья».
И бой этот – натуральный наркотик. Однажды ступивший на «дорогу шторма», никогда с неё не сойдет по собственной воле. Отними у человека возможность боя и он высохнет, подобно больной ветке. От бесцельности и бессмысленности существования, под палящими лучами Пустоты, принимающей облик Одиночества.
Дмитрий сидел на амортизирующем кресле. Правая рука лежала на кране управления пневматической системой состава. На всякий случай. В основном на случай экстренного торможения, если откажет система электрических тормозов.
Левая рука, в зависимости от показаний светофоров и цифры на специальном «спидометре», двигала другой рычаг – управляющий основной движущей силой состава. Электрическими двигателями, снимающими энергию с контактного рельса посредством специальных механизмов – токоприемников.
Переборки круглого тоннеля проносились мимо, пропадая из видимости. Поезд ехал вперед. Вместе с ним неслось вперед около одной тысячи человек. Час пик. Полные вагоны.
Куда едут они все? В какую пропасть?
«Ведь можно жить по-другому».
Дмитрий не удивился Его появлению. В последнее время Он был частым гостем.
– Это как?
«Как остальные. Не заморачиваться. Не помогать, не жертвовать. Просто проходить мимо».
– А ради чего?
«Почему нужно обязательно ради? Хотя, если так больше нравится, то ради удовольствия. Ради денег, чтобы больше удовольствия. Тем более что у тебя бы это получилось получше многих».
Дмитрий сбавил скорость, въезжая на станцию. Остановился у предельной рейки «Остановка первого вагона» и открыл двери. Посмотрел на часы, показывающие время стоянки, щелкнул тумблером радиооповещения и закрытия дверей. Плавно отправился.
– В удовольствии не спрячешься от Одиночества и бессмысленности.
«Хм! У них, судя по всему, получается». – Ответил голос, имея в виду людей.
– Врешь!
С Ним было приятно говорить. Ему ничего не надо было доказывать. Он ничего не мог скрыть и ничего нельзя было скрыть от Него.
«Ну это хоть какая-то альтернатива…»
– А что потом? Ты же знаешь. Еще большее удовольствие.
Он молчал.
– Больше жрать, меньше работать. Больше баб, развратнее любовь. Меньше запретов. Так?
«Да. Сейчас так все живут».
– Ну, а что потом?!
«Ты хочешь от меня это услышать?»
– Я хочу, чтобы ты сам это озвучил!
«Да». – Согласился Голос с тем, что подразумевал Дмитрий. – «Потом римские обжирания до блевотины. Драки за наследство родителей еще при их жизни. Сдача их в дома престарелых. Отказ от религий. Измены. Мужеложство, разврат, наркомания, зоофилия, инцест… Тебе стало легче?»
На этот раз промолчал Дмитрий.
«Только это же всё не сразу. Если ограничивать себя, то может быть даже и не на твоей жизни».
– Слышь, а сам ты за кого? – Спросил Дмитрий и задумался, прислушиваясь к ответу.
«А я ни за кого. Я размышляю».
– Ну, ты знаешь, что на эту дорожку стоит только ступить и быстро докатишься до финиша. Но даже если не так, думаешь будет легче видеть, как до него докатятся дети?
«А ты скажи мне, наркоман считает себя больным? Или, может быть, пи…ор считает себя ненормальным? Они все борются за свои права! Считают, что ненормальный – это ты! Или, может быть, ты сильно страдаешь, когда обжираешься булками в Макдаке?»
– Вот ты уже и предлагаешь мне стать пи…ром. – Грустно усмехнулся Дмитрий.
«Нет. Говорю только, что эта та болезнь, которая умертвляет приятно».
– Но все-таки умертвляет!
«Да ведь ты и так умрешь».
– А то, что ты описываешь – это Ад на земле!
«Допустим. Но приятный».
– Во-первых, он будет приятным только некоторое время. Потом возникнет масса НЕприятностей. Хотя бы самая безобидная: приятности банально закончатся. А во-вторых, ещё надо разобраться, что это за «приятность».
«Совесть… Перестань! С ней научились договариваться уже сейчас. А что будет, когда взамен предложат много больше и большие удовольствия?»
Несколько следующих станций платформа была с другой стороны. Дмитрию приходилось сохранять высокую степень концентрации и внимания, чтобы открывать нужные двери и останавливаться в нужном месте. Молчали.
– И знаешь, я не умру.
«Ну-ка поподробней с этого места…»
– Ты знаешь.
«И всё же».
– Я буду жить после смерти. В делах. В детях. В мечтах.
«Не убедительно. Думай еще».
Дмитрий приехал на станцию с путевым развитием. Тут посадки не было, о чем и объявила пассажирам дежурная по станции: «Просьба отойти от края платформы! Поезд дальше не идет!»
Состав прошел по отклоненному маршруту, в депо.
Быстро заполнив необходимые бумаги, бывший учитель и новоиспеченный машинист побежал домой. Сегодняшняя смена началась очень рано, зато и закончилась в одиннадцать часов. Было время для пробежки.
Наскоро ополоснувшись, легко перекусив и надев спортивную форму, Дмитрий вышел на улицу. Первые пятнадцать минут, как обычно, организм настраивался на тяжелую нагрузку. И только потом появился Голос.
«Надумал?»
– Я тебе так скажу. То, за что ты выступаешь, это пропасть. Мой народ там погибнет. И так вышло, что наш поезд несётся именно туда…
«Стоп. Давай-ка не путать мягкое с теплым. Я за это не выступаю, и ты это знаешь. И народ этот все-таки не твой, а наш. Продолжай».
Дмитрий усмехнулся про себя, но комментировать не стал.
– Несется в пропасть. Потому как если мы все начнем жить в удовольствие, то очень быстро у нас всё закончится. Просто некому будет это производить. Это, не говоря о том, что мы превратимся… даже не в скот! Я вижу мало удовольствия в том, чтобы моя дочь беременела в двенадцать лет и тут же делала аборт. Не говоря об этом… можно сказать, что как только мы достигнем состояния… слизи, к нам тут же придут те, кто его ещё не достиг. И тогда – смотри выше. Опять дочь, опять аборт.
«Так. Но, как ты верно заметил, мы уже несёмся по этим рельсам. И, если ты об этом забыл, большинству по-хре-н».
– Да и пусть. Русские не сдаются.
«Хм!» – Явно ухмыльнулся Голос, намекая на сравнительно недавнее националистическое прошлое Дмитрия. – «А «кавказские» – сдаются?»
– Слышь, вот не надо тут! Ты прекрасно знаешь, что я никогда не был нацистом. А на счет кавказских… Поговорку про ворона помнишь? Лучше один год клевать свежее мясо, чем двести лет питаться падалью.
«И что ты предлагаешь?»
– Не знаю. Переведем стрелки или доберемся до машиниста. Мне плевать. Я свою часть делаю.
Помолчали. Оба понимали, что реализовать сказанное — это совсем не то, что сотрясать воздух.
«Кстати, хреново делаешь. Если уж на то пошло».
Голос имел в виду высказывание лидера общественно-политической организации. Было оно примерно таким:
«Суперважным является то, как быстро будут расти офицеры движения, какова будет степень их сплочённости, каково будет их умение проводить дальнейшую работу. И если нам удастся в этом преуспеть – от этого очень многое зависит».
Голос намекал на то, что Дмитрий не смог сплотить вокруг себя здоровых людей в школе. Из-за чего и проиграл.
– Я знаю, что хреново. Самые страшные грехи, это трусость и слабость… Но после этого раза я стану сильнее. Тренировка, ёптыть!
«Дороговата тренировочка».
– Найди кого получше, я буду рад.
«Врешь».
– Ладно, перестали.
«Хорошо. А что насчет смерти?»
– А всё просто. Я же вот чем мотивируюсь? Мне стыдно. А перед кем? Правильно. Перед н и м и. И если мне перед ними стыдно, значит они есть. Понимаешь? Можно сказать, что я верю в это свято. Можно сказать, что знаю это. Мне до лампочки, как на это смотрят со стороны. А еще я люблю тех, кто придет после. Значит и они – есть. И значит, я буду жить после смерти. Либо с одними, либо в других. А скорее всего и там, и там. И знаешь, тебе ведь тоже стыдно.
Голос растерянно замолк.
Появился вновь только в начале пятого десятка минут.
«Всё равно это все как-то…»
– Теоретически? – Почти радостно спросил Дмитрий, но ответа дожидаться не стал. – А ты вспомни Яросвета.
Яросвет – Санек – жил на одном этаже студенческого общежития с Дмитрием. В то время они оба были «язычниками», что их и породнило.
Санек учился на филфаке и был натурой с тонкой душевной организацией. Глубоко переживал несправедливость и жестокость жизни. Много читал. В основном философов и поэтов. И частенько, по вечерам, пока все остальные бухали, два товарища сидели в комнате и беседовали на сложные темы.
Так вот, Санек остался учиться после того, как Дмитрий выпустился, уехал в Москву и устроился работать в милицию. Дежурным изолятора временного содержания. Посуточно.
Как-то ночью, будучи на выходном, Дмитрию приснился сон. Он увидел друга где-то вверху-позади себя, точнее и не скажешь. Еще можно сказать, что он светился, хотя это не было светом в обычном понимании слова, а точнее не подберешь.
Санек ничего не сказал. В том смысле, что Дмитрий не слышал слов. Но в голове как-то само собой появилась даже не мысль, а чувство… понимание. Словами его можно было выразить так:
«Извини-хрен-знает-как-вышло-пожатие-плечами».
После того сна-видения Дмитрий проснулся и глянул на часы. Было начало пятого…
А вечером того же дня ему позвонили знакомые из общаги и сообщили, что Санек умер.
Если отбросить эмоции и рефлексию, то можно сказать, что Дмитрий удивился. Однако подумав, несколько успокоился на этот счет. Сон ему приснился рано утром, а умер друг вечером. Но не тут-то было.
Повторно разговаривая с тем же знакомым и выясняя обстоятельства смерти, Дмитрий узнал, что друг выпрыгнул с балкона девятого этажа на асфальт. Случайно зацепился за ограждение балкона седьмого этажа, где его попытались удержать курящие там ребята. Однако Санек сознательно отбился от них и упал.
Причиной для самоубийства стала измена его девушки. И ещё…
Умер-то он вечером. А выпрыгнул как раз в начале пятого утра. Был быстро подобран скорой помощью, которая боролась за его жизнь долгие часы…
«Согласен». – Сдался Голос. – «Аргументы сильные. Кстати, тот поэт, которого он любил, как раз воспевает Смерть».
– Да. Похоже. – Согласился Дмитрий, вспоминая впечатления от давно слышанных стихов. – Сам поэт тоже покончил жизнь самоубийством.
Дмитрий остановился. Посмотрел на часы. Он бегал ровно один час, десять минут. Около одиннадцати километров.
Бегать ему нравилось. Во время бега он вытаптывал слабость, давя её ногами. Да размышлял над важными вещами. Иногда, вот как сегодня, удавалось поговорить с Голосом. Причем это действительно был самостоятельный собеседник, а не притворство и плод воображения.
Дмитрий сел на лавочку. Наконец-то он знал что делать.
Он по-прежнему будет искать работу в школе. Он пойдет и переквалифицируется в учителя истории, чтобы преподавать не только ОБЖ.
Будет продолжать Бой с тем «никого, ничего, никогда», которое тянет Родину в пропасть.
Он вспомнил последний поход в кино со своими ребятами. Вспомнил краткий монолог комиссара, севшего за рацию.
«Я кррэпость, я кррэпость. Веду бой. Жду подкрепления. Я кррэпость, я кррэпость. Веду бой. Жду подкрепления».
Комиссар в окружении утомленных и израненных бойцов сидел в каземате осажденной и обреченной на смерть Брестской крепости. Вызывал подкрепление, еще не зная, сколь чудовищной и долгой окажется война.
Они так и погибли там. Все. Но «первый приказ об отступлении был отдан германским командованием», а масса вот таких Крепостей и сделала возможной Победу.
Дмитрий смотрел на играющих на детской площадке детей.
Какие сигналы подает он? Кому? Ведь сейчас тоже идет война. Жестокая. За право быть человеком. Но люди не знают о ней. И о воюющих – тоже не знают. А должны знать! И нужна для этого – рация.
Лифт быстро поднялся на одиннадцатый этаж.
Открыв дверь, не разуваясь, как был в промокшей форме, Дмитрий прошел к книжному шкафу и достал толстую книгу. Улыбался и разглядывал такое знакомое название.
Вот он, сигнал. Посланный из далеких тридцатых годов.
Великим Учителем, Бойцом – Антоном Семеновичем Макаренко.
Он воспитал не только своих ребят. Он и в Дмитрии что-то воспитал. Это он – очень во многом он – сделал из обычного выпускника педагогического ВУЗа солдата, бойца. Такого специфического и актуальнейшего фронта.
И если боец хочет выиграть в войне, то должен воспользоваться еще одним его уроком.
Должен написать книгу. О боевых действиях на личном и общем фронте Родины. Ведь дети – это будущее. Как солнце, которое восходит на Востоке.
Это будет не только просьбой о помощи «по рации». Это будет Флагом.
Чтобы все видели: люди не сдались, бои ведутся. На фронте.
На Восточном Фронте.
Эпилог или пролог.
Стол был уставлен яствами. Около нарезанной крупными кусками селедки лежал лук и варенная картошка. На второй тарелке кусочки копченного сала и свежий хлеб. Но главным украшением «натюрморта» стала бутылка с отцовым самогоном шестидесяти градусов.
Стол стоял на утепленном жилом балконе, сразу под окнами, из которых, с высоты одиннадцатого этажа, было видно звездное небо.
Монитор компьютера ожил интерфейсом мессенджера: звонил Валёк. Дмитрий взял мышку и ткнул нужную кнопку. Веб-камера мигнула, сигнализируя о начале работы.
– Ну что ты, ёбти! Готов? – Валек, как и всегда перед «употреблением» находился в приподнятом настроении.
– Давно уже тебя жду, тормоз. – Приврал Дмитрий, только что поставив на стол бутылку.
– Тогда начинаем! Нечего тянуть!
Они налили по стопочке, чокнулись через камеру и выпили. Закусили.
– Не передумал? – Спросил Валёк, продолжая недельной давности разговор.
– С чего бы?
– Ну ты дебил! Я тебе говорю: пойди в школу устройся или открой клуб какой-нибудь по самообороне и психологической готовности. У тебя отлично пойдет! Все эти глупости от одиночества. Я когда дома сидел, вообще крышей ехал, не могу дома сидеть…
Дмитрий отработал в метро всего-то пару месяцев, после чего устроился сначала в колледж автослесарей и автомехаников на окраине Москвы преподавателем, а вскоре перешел на должность заместителя директора одного из топовых учебных заведений центральной Москвы.
С тех пор прошло около восьми лет непрерывной работы со школьниками и студентами. Чего только не было за прошедшие годы! Дмитрий вспоминал совсем недавно перечитанную книгу (надо было хоть немного её вычитать), с радостью, удивлением, а где-то с нервными переживаниями вспоминая свою первую московскую школу. Что-то вспоминалось вспышкой, внезапно – об этом он уже успел позабыть напрочь. А было очень много такого, что в книгу не вошло. Много детей, стычек и конфликтов, радостных и счастливых моментов, «скользких» мест.
– Я тебе уже объяснял. Я сейчас не смогу работать в школе. По двум причинам. – Опрокинув стопки, друзья хрустели закуской.
На заднем фоне у Валька раздались шумы. Вскоре появился белобрысый паренек, ученик второго класса.
– Здахово, Диман! – Парень подошел к папке и положил руку на ручку кресла.
– Здорово, Саня! Как у тебя дела?
А еще больше всего случилось за годы после той школы.
Всё происходящее не сильно отличалось от первого опыта. Были там и ершики в анальное отверстие в туалете, и групповые избиения, и наркотики, и разборки с кравшими телефоны школьников барыгами… Да так много всего было, что только из одних случаев, без всяких разговоров, можно было бы написать еще пару книг. Но всё это уже не было так сложно и тяжело.
– По двум причинам. – Повторил Дмитрий после того, как Санек убежал играть с сестрой. – Во-первых, в этих условиях я должен сделать конкретный выбор. Если я этого не сделаю, я никогда не смогу учить детей. Нельзя говорить им о высших чувствах и мотивах, одновременно не следуя им. Это лицемерие. Они это чувствуют. Там уже не только мои знакомые, но и некоторые из воспитанников. Как мне на них смотреть, если я этого не сделаю? – Дмитрий пригубил лимонада из высокого прозрачного стакана.
– А-во вторых, сейчас в образовании такая ситуация… Или это я постарел и «оперился»… Что боюсь их там поубивать.
Со времени работы в своей первой московской школе Дмитрий заматерел. У него появился опыт, уверенность и знание. Он учел все ошибки и работал по-новому. Был хитрее и каждый раз собирал вокруг себя всех неравнодушных, сколачивая коалицию. В неё входили и немногие хорошие и честные учителя, и даже родители. Ну и, само собой, дети. Детей Дмитрий тоже научился использовать во благо общему делу, частенько ссылаясь и опираясь на их сообщество. Они всегда были готовы встать за своим старшим товарищем и поддержать его в борьбе с администраторами и руководителями.
Всё это привело к тому, что руководители почти всегда пасовали. Хотя, правду надо сказать, и сам Дмитрий стал больше руководствоваться в общении с ними дипломатическими методами, не обостряя без необходимости. Он пришел к выводу, что нужно было становиться необходимым для директоров и постепенно подминать реальную власть под себя. Что и проделал, например, в образовательном комплексе из семи зданий, значительно «причесав» его за пять лет работы.
Должность заместителя директора по безопасности упразднили. Теперь эти люди стали называться преподавателями-организаторами ОБЖ. Но лично для Дмитрия ничего не изменилось. Он с его нужными умениями решать конфликты внезапно стал нарасхват. Дело тут было в том, что «родной» департамент за последние годы навыдумал бредовых гаек и стал их закручивать, не щадя резьбы. В связи с этим появилась гора новых проблем. Они были связаны с МЧС, ОВД, Роспотребнадзором, Управами, Росреестром и другими ведомствами и конторками. И обладали замечательным свойством – решить их в правовом поле было крайне сложно, а многие и вовсе невозможно. Дмитрий же умел со всеми договориться. За казенный счет, конечно.
В такой ситуации оказалось совершенно не до детей. И тем более не до тех проблем, которые они создают, мешая работать показательным управленцам. Поэтому именно такой человек, как Дмитрий оказался очень востребован. Получалось, что он мог решать «настоящие» проблемы и делать так, чтобы не возникало проблем, связанных с детьми и студентами. То, чем он с ними занимался почти никого не интересовало.
Его и самого это устраивало. Примерно за год он наработал необходимые связи, протоптал нужные тропки, наделал «болванок» необходимых документов, выстроил алгоритмы и всё заработало само. Его нужно было только обновлять каждый год и контролировать исполнителей. Всё свободное время он смог уделять работе с детьми и учителями.
За всё прошедшее время у него было два конфликта с директором и нового формата заместителем. Но теперь он без прежнего пиетета смотрел на эти должности. Понял, что замещающие их ляди, как правило, совершенно ничего из себя не представляют. Поэтому, оба раза, не мудрствуя лукаво, он выходил из тех конфликтов примерно так, как вышел из конфликта со Светланой Александровной. Только что без пинания стульев обошлось. Оба раза «руководителям» пришлось проглотить произошедшее, так всё было обставлено.
С учителями он тоже научился работать. Быстро поделил их на три группы. Первая – ответственные, идейные учителя. Самая любимая группа, которой он помогал всемерно. Вторая – неопределившиеся. К этим он старался относиться нейтрально, перетаскивая их на «светлую» сторону. И третья – гады, обленившиеся златолюбы.
Он понял, что встретить человека, который бы обладал большим опытом, и более глубоким пониманием всех сопутствующих современному образованию процессов, наверное, не придётся. Понял, что, таким образом, он сам является крупнейшим авторитетом в реальном образовании. Как бы это смешно ни звучало, учитывая уровень его собственного образования. Такая жизнь, всё перевернулось кверху ногами.
А раз так, то он больше не церемонился с учителями. Для первых он был лидером, атаманом. Вторых старался склонить на свою сторону. А третьих карал жестко, при первой возможности.
В новую школу он пришел с конкретным заданием и целью. За первый год удалось подчинить себе основных хулиганов, которые вскоре выпустились. За это же время идейные учителя по достоинству оценили начинания безопасника и вошли в созданную коалицию. Вместе они прикрывали друг друга, давили самых отъявленных мелких мерзавцев, заставляя их меняться или уходить из школы, помогали решать административные сложности и т.д.
Очень скоро, как и в первой школе, дети перестали курить в туалетах, сквернословить при учителях и плевать на пол. Накал наглости значительно снизился, а работать стало комфортнее. Но, обладая опытом и коллективом единомышленников, Дмитрий на этом не остановился.
Вполне возможно, он стал первым, если не единственным в России, кто сумел разработать и реализовать план по внедрению в студенческую группу в социальных сетях. Активная группа из более чем двухсот человек была незаметно подчинена. После этого «как-то само собой» получилось, что уровень ее ядовитости сильно снизился, исчезла травля.
Жизнь в корпусе (комплекс состоял из семи зданий) стала настолько комфортной и спокойной, что Дмитрий очень часто позволял себе спать на работе и печатать свои теоретические работы.
Но к концу пятого года директор со своим семейном подрядом – в образовательном учреждении работало несколько его родственников – проворовался. Директора сняли, временно поставив на его место одного из заместителей. Молодую девчонку, которая и шага не могла ступить без поддержки Дмитрия, который, до этого, два раза отказывался проходить аттестацию на данную должность.
Его уговаривали остаться, но, понимая, чем займется «новая метла», Дмитрий предпочел уйти раньше. Тем более что на этом месте он сделал всё что мог. Было интересно, а получится ли это второй раз, или все произошедшее – счастливая случайность?
Получилось. И еще один раз, и следующий. В школах разного уровня социальной запущенности.
Мысль вовсе уволится из системы образования пришла вместе с возможностью обретения финансовой независимости.
Желая профессионального роста и реализации, Дмитрий понимал, что это возможно только неофициально. Официально – это путь через аттестации департамента. Но безопасник осознавал, что не захочет этого делать. Не сможет склонять голову, получая идиотские приказы. Да даже если он и аттестуется, наступя на горло собственной песни, дальше ему не пройти. Чтобы такому заму попасть на место директора – это не каждый шершавый язык поможет.
Значит, оставалось только одно направление, неофициальное. Делиться теми знаниями и опытом, которые были выстраданы за все эти годы. Дмитрий был уверен, что рано или поздно такие знания и такие люди понадобятся стране. Значит, до этого момента надо было всё структурировать и приобрести определенную узнаваемость…
– А как же всё остальное, что ты должен?! – Вернул его в действительность голос Валька.
– А я уже никому ничего не должен. Это ты должен! У тебя два ребенка и ты должен их воспитать и обучить хотя бы до девятого класса. А я свою уже и воспитал, и обучил. Она у меня пробники по ЕГЭ на 75–80 баллов пишет. И это пока; до конца еще полгода. По истории, например, их в десятом классе вообще не учили, она сама почитывала. К моменту сдачи там 90–95 баллов будет.
Если я помру, им деньги выплатят. Они ипотеку смогут наполовину закрыть сразу. Плюс – дом сейчас на неё перепишу. Короче, всё сделал по полной программе, никому ничего не должен.
– А отец? У него же и так сердце…
– Отец поймет. Он давно понял, только не заговаривает. У нас в предках много воинов и казаков.
– Ох и деби-ил… – Протянул Валек. Но Дмитрий был уверен, что друг так на самом деле не думает.
– Что, боишься сдохнуть?
Вопрос уходил своими корнями в общее прошлое. Чего только не было связано с этим человеком и когда-то так повернулось, что все стали считать: сначала помрёт Дмитрий, и только после этого Валентин.
– Боюсь. – Кивнул друг и скомандовал: – Наливай!
Аппетитно ухнула пробка, зазвенело стекло, забулькала «горилка». Чокнулись. Выпили. Закусили.
– Боюсь конца. В смысле, когда конец и всё.
– Ну, я верю, что конца не будет. Даже знаю. Ну, ты в курсе.
– Знаешь? – Удивился Валек.
– Да. Помнишь про Яросвета?
– А! Ну это… слабое доказательство.
– Почему? – Удивился Дмитрий, старательно перемалывая зубами сало.
– Ну это, знаешь, форма существования сознания. Оно было привязано к телу. Когда он умер, исчезло и сознание.
Дмитрий засмеялся.
– Ты настолько бздишь смерти, что все доказательства трактуешь в её сторону.
– Да, это так. Только не смерти, а конца. – Согласился друг, откидываясь на кресле и запрокинув голову. – А что ты на это можешь возразить?
– Многое. Во-первых, помнишь, когда мы гипнозом занимались? Я тогда книгу читал. «Холотропное дыхание» называется, по-моему. Они там какой-то наркотой закидывались…
– ЛСД. – Авторитетно вставил Валек. Он дольше друга отработал в ментовке и имел друзей из наркоконтроля. Один из которых, кстати, «присел» за распространение на несколько лет.
– Без разницы. Так вот, это академические ученые. В одном из их экспериментов человек вспомнил прошлую жизнь. Назвал город, адрес и данные, многое из этого сказал на совершенно незнакомом ему языке. И когда проверили…
– Я знаю всё это. Всё равно это не многое доказывает. Мало ли!
– Сколько уже выпили? Три было или нет? Надо третью выпить.
С этим убойным аргументом друга Валек не смог не согласиться. Налили. Выпили.
– Ну, тогда закон сохранения энергии. – Продолжил Дмитрий.
– А что с ним?
– Ты говоришь, что сознание обретает новую форму, которая угасает после умирания тела. Так вот, если это так, то ты признаешь, что это энергетическая форма жизни. А закон сохранения энергии… Я не физик, но, по-моему, он даже в эйнштейновской относительности работает. А это значит, что сознание никуда не пропадает. Просто переходит в другое качество. Это очень хорошо вяжется с другим моим аргументом. Помнишь, как ты полотенце вспомнил?
Речь шла об опыте гипноза, когда Валентин вспомнил момент своего рождения. После выхода из измененного состояния сознания он очень подробно смог описать всё, что происходило в тот день.
Роды проходили в сельской больнице и так случилось, что не хватило каких-то простыней. Тогда кто-то из родных дал чистое синее махровое полотенце. Когда Валек рассказал об этом полотенце матери и спросил, было ли оно на нем после родов, то мать сильно удивилась…
– Так вот, описаны эксперименты, когда люди вспоминают себя до родов. По их словам там настоящая жизнь, которая воспринимается именно как жизнь. А сами роды воспринимаются как ужасное потрясение, оно очень пугает… короче, как смерть.
А после этого тоже есть своеобразные этапы в нашей жизни.
– Какие этапы? – Сдвинул брови Валек.
– Ну вот лично я помню себя в детстве. И даже в общем не плохо помню. Но это как будто другой человек, не я. И так далее…
– А почему именно туда? Есть же другие места. – Валентин искренне переживал за друга.
– Там лучшие. Меня там ждут, я уже всё согласовал. – Ответил Дмитрий, задумавшись.
Там были братья. Там были те, кто ждал идейных сынов Родины, кто ждал подмоги. И Дмитрий очень надеялся на то, что не подведёт.
– А как дела? – Валек знал, что перед отъездом Дмитрию надо было закончить важные дела.
– Да уже почти. Осталось доделать по мелочи.
– Книгу выложил?
– Заканчиваю.
– Ты еще вторую планировал?
– Её, если судьбе будет угодно, я напишу после. Начинал, но как-то не пошло. Да и сложнее это будет. Тут, видишь, я просто конспектировал то, что происходило. Сразу. По горячим следам. А со второй всё не так просто. Писака из меня неважный.
– О чём книга?
– Да всё о том же. О детях. Хочу описать жизнь одного ребенка, и как в ходе жизни те или иные ситуации или люди влияют на его судьбу в будущем. Чтобы почитали и посмотрели на мир детскими глазами. На паскудную школу с травлей и наплевательством, на порнушечный уровень нравственности, в котором купаются дети, на собственные поступки…
– Ну и что сложного? – Валек поднял еще одну наполненную рюмку.
Чокнулись. Выпили.
– Сложность в том, что многое забылось очень сильно. Надо будет вспоминать. В том, что это же тогда не обдумывалось. А значит, надо будет обдумать, понять как и почему, на что оно повлияло. Выложить это все стройно и логично, доказательно. Чтобы еще с основными современными теориями билось, а оно будет биться, я уверен. Ну и, чтобы интересно было читать.
– Ну так и что же, а если не напишешь?
– Вот давай за это и выпьем, чтобы оно написалось.
Конец.
Если Вы заметили "смешную" или очень глупую ошибку, то пишите. Я не претендую на звание учителя словесности и даже на звание шибко грамотного писаки, – не обижусь. Большое спасибо за помощь!
Содержание:
Первая глава: 1 часть, 2 часть, 3 часть, 4 часть, 5 часть
Вторая глава: 1 часть , 2 часть, 3 часть, 4 часть, 5 часть, 6 часть, 7 часть, 8 часть, 9 часть, 10 часть, 11 часть, 12 часть, 13 часть, 14 часть, 15 часть, 16 часть, 17 часть, 18 часть, 19 часть, 20 часть, 21 часть, 22 часть, 23 часть, 24 часть, 25 часть, 26 часть, 27 часть, 28 часть, 29 часть, перед Вами 30 часть.
Краткое приложение к книге.
Все в одной подборке – тут.
Рассказы "После Восточного фронта" тут.