В Париже я оказалась весной 2018 года. Прилетела туда из Италии, где всё цвело и колосилось, и сразу вспомнила матушку-Россию и родную Сибирь: холод был дикий.
Над Парижем нависло серое небо, Эйфелева башня цепляла макушкой мрачные тучи, люди кутались потеплее в стиле «из-под пятницы суббота», ветер гнал ледяную рябь по водам Сены.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – подумала я и насупилась как те тучи. Город влюблённых, называется. Если у меня такая любовь случится, то пардон, увольте.
Как показало отдалённое будущее, любовь и получилась кривенькая, нежизнеспособная: синее небо надежд затянуло тучками, повеяло холодом, помидоры завяли и, кто послабее из двоих, закутался в шарф и свинтил из реальности кряхтеть и кашлять домой под тёплый плед от греха подальше, а то мало ли чего, оборони Создатель. Как говорится, какой Париж, такая и любовь.
Но фиаско грянуло гораздо позже, а пока что я пыталась летать на крыльях счастья, хотя периодически меня, как ту ворону, сносило в ливневую канализацию.
Думаю, многим из вас приходилось, посетив очень известное место, многократно описанное и восхвалённое в превосходных степенях, испытать некоторое… замешательство, или недоумение. Ожидания в таких случаях оказываются несколько выше, чем реальность, поскольку полёт фантазии всегда раскрашивает воображаемое в самые яркие цвета.
Так и я в Париже всё никак не могла «пристегнуться» к реальности: всё мне казалось, что передо мной какой-то НЕДОПариж, вот-вот ещё что-то должно невероятное увидеться, почувствоваться, осознаться.
И острее всего я ощутила это, увидев знаменитый Нотр-Дам.
Он, как и башня Эйфеля, виден из многих точек: его продолговатые башни и острый шпиль отчётливо просматриваются с набережной Сены. Невольно вглядываешься в странно-знакомые очертания, узнаваемые по открыткам, картинкам, привезённым друзьями магнитикам и сувенирам. В голове начинает вариться компот: воспоминания о книге Виктора Гюго, на которые накладывается голос Гару, поющего партию Квазимодо, а сверху наслаиваются ещё и кадры из мультфильма «Горбун из Нотр-Дам». Адская смесь. Смотришь на реальный собор и думаешь: он? Правда он? Нет, точно? Не может быть. Вот это и есть собор Парижской Богоматери? Настоящий? И я правда в Париже? Ой. Дайте воды.
Мы подошли к собору, так сказать, с торца, и потому первое впечатление как-то смазалось: я не смогла сразу ощутить его масштабы и величие.
Нотр-Дам показался небольшим, безобидным, этакая готическая церковка, обрамлённая деревьями и клумбой с анютиными глазками.
Выйдя из сквера, направились к главному, Западному фасаду – самому узнаваемому.
И тут Нотр-Дам начал разворачиваться передо мной панорамно, являя одно за одним свои чудеса: громадное окно-розу, злобных горгулий и химер, стаями слетавших с крыши, сводчатые витражные окна с ажурными узорами, тёмный колючий шпиль – тот самый, сгоревший в пожаре через год.
Собор словно говорил мне: ах, ты, девчонка! Значит, я не впечатлил тебя? Я мал? Я недостаточно мощен? Ну погоди, русская горгулья, я тебе покажу!
А русская горгулья, от ледяного ветра сквасив лицо не хуже демонов и чудовищ собора, шла и думала: чёрт бы вас всех побрал. Апрель. Развели холод. Пасха на носу, а у них кроме туч и ветра тут нет ничего. Хоть бы устрицу съесть, что ли, или лангустина. Надо же мне как-то поддержать угасающие силы!
И ведь действительно, надвигалась Пасхальная ночь. Католическая Пасха (Easter) в тот год пришлась на 1 апреля, и нам предстояло побывать на Пасхальном богослужении в одном из самых знаменитых католических храмов мира. Даже не верится.
Было ещё рано, но перед собором уже собирались люди.
Так же, как в этом году маски – примета времени, так в том году, ввиду террористической угрозы, приметой времени были полицейские кордоны и досмотры.
Собор Парижской Богоматери тоже был огорожен и оцеплен со всех сторон. Честно говоря, на секунду я почувствовала некоторое малодушное дребезжание в поджилках: обидно было бы подвзорваться в Пасхальную ночь в Париже! Романтично, конечно, и всё такое, но лучше не надо.
Западный фасад разделён на шесть частей: по вертикали на три части пилястрами, а по горизонтали – на три яруса галереями. Нижний ярус имеет три портала (три входа): портал Cтрашного суда (центральный), портал Богородицы (слева) и портал св. Анны (справа).
Второй ярус – Галерея Королей, это аркада с 28-ю статуями царей древней Иудеи.
Но мой взгляд притягивали узкие арочные проёмы на самом верху, на Северной и Южной колокольных башнях, в которых виднелось что-то тёмное. Мне казалось, Квазимодо жил именно там. И сейчас, в любой момент, он выглянет из арки, возьмётся короткими сильными руками за выступы собора и, цепляясь как обезьяна, бесстрашно пробежит по верхней галерее, а мы будем с изумлением наблюдать за маленькой фигуркой горбуна, промелькнувшей, как тень, и исчезнувшей где-то в стенах своего убежища.
По свидетельствам археологов, на месте Нотр-Дам-де-Пари находилась раннехристианская церковь IV века, затем меровингская базилика, каролингский собор и, наконец, романский кафедральный собор, который был разрушен до основания, а его уцелевшие камни использованы в фундаменте Нотр-Дам.
Собор строился менее 200 лет – с 1163 по 1345 годы. Сущие пустяки, если сравнивать с Кёльнским собором или собором Святого Вита в Праге: каждый из них возводился около 600 лет.
Первый камень в фундамент Нотр-Дам заложил папа Александр III, и было это при Людовике VII. В строительстве в разные периоды принимали участие многие архитекторы, но главными создателями считаются Жан де Шель, работавший с 1250 по 1265 год, и Пьер де Монтрей, руководивший строительством с 1250 по 1267 годы.
После окончания всех работ собор сохранял неизменным свой архитектурный облик вплоть до XVIII века.
Однако Максимилиан Робеспьер, значимая фигура Великой Французской революции, был не лыком шит и, вопреки убеждениям отца русской демократии Кисы Воробьянинова, который полагал, что «торг здесь неуместен», устроил натуральный базар: декретом он объявил парижанам, что, если они не хотят, чтобы Нотр-Дам, эта «твердыня мракобесия», была снесена, им необходимо раскошелиться и выделить Конвенту кое-что «на нужды всех революций, какие ещё произойдут с нашей помощью в других странах».
В 1793 году Конвент объявил, что «все эмблемы всех царств должны быть стёрты с лица земли», и душка-Робеспьер, эстет и ценитель прекрасного, как все революционэры, распорядился обезглавить «каменных королей, украшающих церкви». История не терпит дисбаланса: всего через год, в 1794 году, Робеспьер потерял голову под ножом гильотины.
Каменные же ветхозаветные короли, поверженные и обезображенные, были неожиданно обнаружены в 1977 году под одним из домов: оказывается, во время Революции хозяин дома их выкупил, якобы для строительства фундамента, а на самом деле захоронил со всеми королевскими почестями и возвёл дом на этом месте.
Многое видел на своём веку собор Парижской Богоматери: передачу Людовиком IX тернового венца Иисуса Христа, который хранился здесь до окончания строительства часовни Сент-Шапель; реабилитационный суд Жанны д’Арк; бракосочетание Маргариты де Валуа – королевы Марго, увековеченной Александром Дюма в одноимённом романе – с Генрихом Наваррским, состоявшееся за шесть дней до Варфоломеевской резни; коронование Наполеона Бонапарта императором французов в присутствии папы Пия VII.
Есть ли память у камней? Наверное, есть. И, если постоять в тишине собора, можно услышать голоса тех, кто короновался, отрекался от веры, крестил наследников под величественными сводами; кто сочетался браком или принял последние почести перед упокоением.
Пока оставалось время до начала торжественной мессы, мы пошли прогуляться по окрестностям, и я смогла полюбоваться мощной и гармоничной архитектурой Южного фасада собора, выходящего на Сену.
Мои приземлённые мечтания о дюжине устриц тоже сбылись: осев в небольшом уютном баре, я с удовольствием подкрепилась ими, а также отведала краба и запила всё это искристым шампанским с веселящими пузырьками.
Жизнь явно начинала налаживаться, и холодный ветер, гулявший по парижским улицам, пугал меня уже гораздо меньше.
Тем временем сгустились сумерки, и пора было возвращаться в собор, чтобы услышать пасхальные проповеди и увидеть праздничную службу. Она уже началась, и перед Нотр-Дам было почти безлюдно.
А у входа – несколько запоздавших прихожан да полицейские, осуществлявшие досмотр.
Собор возвышался в темноте, светились два окна второго яруса, и вот тут-то я почувствовала магические волны, которые исходили от него. Нотр-Дам начал проявлять свою мощь и силу.
Когда я вступила под своды собора, именно в этот момент вся глубина чувств, восприятия словно обнажилась и наполнилась благоговением и радостью. Люди, люди, огромное количество людей стояли рядами возле скамей, держа в руках молитвенники и повторяя за архиепископом слова молитвы.
В их руках, словно божественные светлячки, сияли свечи. Они были укрыты в белых бумажных цветах в форме усечённой пирамиды, и оттого мягкий свет свечей становился ещё более рассеянным, размытым, нежным.
Блики пламени трепетали под высокими сводами собора, мерцание огней в люстрах отражалось от колонн, стен, арок, а где-то в вышине раздавались нежные голоса невидимых певчих.
Звучит орган, архиепископ Андре Вен-Труа в белом одеянии и высокой митре как средоточие Божественного света – он удерживает внимание верующих, и мне тоже хочется произносить за ним слова молитв.
Моя мама – католичка по матери-польке. Не навязывая своей веры, она всю жизнь строго соблюдает обряды, и мне кажется, для неё это ещё и связь со своим родом, с семьёй, родителями – со всеми, дорогими её сердцу и навсегда ушедшими.
Я стояла и думала о ней. О бабушке. О том, как всё странно переплелось в моей жизни и в моей душе. И оттуда же, из прошлого, вдруг вернулась память памяти о французском, который я учила когда-то, и я автоматически, без усилий, перевела слова архиепископа «les enfants de la lumière» – «дети света».
Что-то дрогнуло, поднялось волной, как будто перевернулось, потом схлынуло, и наступила внутренняя омытая тишина. Это ощущение было такой силы, что мне казалось, ещё мгновение – и я заплачу.
Вокруг стояли люди, а на переднем плане просто на полу сидели, кажется, бездомные – они были странно и нелепо одеты, но в их лицах была внутренняя сосредоточенность и просветлённость. Они слушали архиепископа.
Да, в эти мгновения мне открылась вся сила собора Нотр-Дам. Он явил эту силу не тогда, когда я обегала взглядом его фасад, арки и порталы, а когда под его старыми сводами я слушала чистые молитвы, повторяя их негромко вслед за верующими.
Почти ровно через год, 15 апреля 2019, в результате недосмотра или ошибки, допущенной в ходе проведения ремонтных работ, произошёл сильнейший пожар. Кадры пылающего собора Парижской Богоматери, обрушивающейся кровли и шпиля в огне, который мгновения балансирует на останках конструкций и тоже падает вниз, в пламя, облетели весь мир.
Я смотрела на эти кадры и плакала.
Думала ли я, что стану одной из тех последних счастливцев, кто видел легендарный Нотр-Дам в неприкосновенной целостности? Могла ли я предвидеть, какие изменения произойдут в моей собственной жизни? Это был не пожар, но мой внутренний шпиль, шпиль моего доверия и надежды, тоже рухнул под гнётом чужой трусости и малодушия.
По словам французского архитектора Жана-Мишеля Вильмотта, реставрация и восстановление собора Парижской Богоматери обойдётся примерно в миллиард евро. А человеческая внутренняя целостность? Гармония? Свет, который угас? Когда происходят разрушения такого рода, не поможет и миллиард евро.
И всё-таки я верю. Верю, что старинный легендарный собор снова поднимет ввысь свой гордый шпиль. Верю, что вознесутся к небесам голоса певчих и снова засияет пламя свечей, отражаясь от каменных вечных стен.
Верю, что в мире всегда торжествует добро, сколько бы тьмы не притаилось в углах. Верю, что есть сила слова, сила воли, сила духа, и они побеждают всё дурное.
Я верю.
Вас может заинтересовать:
Ранее:
Далее:
✅©ГалопомПоЕвропам
Встретимся на канале!
