Подруги по добровольному изгнанию звали Александру Григорьевну Мурашкой. И мне кажется, это связано не только с фамилией. Всё время, действительно уподобляясь неутомимой «муравее», хлопотала она…
Приехав в Читу, Александрина вначале снимает дом, затем на присланные свекровью деньги строит свой напротив Читинского острога. У себя она привечает приезжающих. Вспоминает П.Е.Анненкова: «Недалеко от острога был дом с балконом, а на балконе стояла дама. Заметя повозку мою, она стала подавать знаки, чтобы я остановилась, и стала настаивать, чтобы я зашла к ней, говоря, что квартира, которую для меня приготовили, ещё далеко и что там может быть холодно. Я приняла приглашение и таким образом познакомилась с Александрой Григорьевной Муравьевой» (заметьте: «стала настаивать» –действенная забота!).
Она заботится обо всех. «При первом случае, когда она кому бы то ни было могла быть на пользу, она забывала всех своих и себя. Екатерина Фёдоровна много присылала ей и деньгами, и вещами; большую часть того и другого расходовала она на тех, кому это было нужно. Довести до сведения Александры Григорьевны о каком-нибудь нуждающемся, было всякий раз оказать ей услугу и можно было остаться уверенным, что нуждающийся будет ею успокоен. Она посылала всё нужное в казематы товарищам своего мужа; от неё приносили туда ежедневно несколько блюд с разными яствами; а между тем она забывала иногда подумать об обеде для себя и для своего Никитушки», - вспоминал И.Д.Якушкин.
А ведь жизнь была тяжела и груба… Сохранились рассказы о происшествии с ней, «героем» которого был подпоручик Дубинин («Не напрасно носил такую фамилию», - заметил при него Н.В.Басаргин). Послушаем очевидцев. «На одном из таких свиданий был ужасный случай с А.Г.Муравьевой, которая пришла больная, уставшая и, разговаривая с мужем, опустилась на стул, который стоял тут. Офицеру это не понравилось, и особенно взбесило его то, что она говорила по-французски. Он был, кажется, в нетрезвом виде и под влиянием вина начал говорить грубости, наконец крикнул, схватив А. Г. Муравьеву за руку: «Говори по-русски, и как ты смеешь садиться при мне!» (Несчастный муж вспылил, но что мог он сделать?) Несчастная женщина так перепугалась, что выбежала из комнаты в истерическом припадке. На крыльце в это время стояло несколько молодых людей, в том числе брат Муравьёвой, гр. Чернышёв, и Иван Александрович Анненков. Все бросились на офицера, Иван Александрович схватил его за воротник и отбросил назад, чтобы дать возможность Муравьёвой пройти. Послали за плац-адъютантом, который не замедлил явиться, сменил офицера с дежурства, а молодых людей успокоил», - так, видимо, со слов мужа, рассказывает Анненкова. А Басаргин добавляет страшные подробности: «Большая часть из нас… вдруг увидали бедную женщину в истерическом припадке и всю в слезах, преследуемую Дубининым. В одну минуту мы на него бросились, схватили его, но он успел уже переступить на крыльцо и потеряв голову в припадке бешенства закричал часовым и караульному у ворот, чтобы они примкнули штыки и шли к нему на помощь. Мы, в свою очередь, закричали также, чтобы они не смели трогаться с места и что офицер пьяный, сам не знает, что приказывает им. К счастью, они послушали нас, а не офицера, остались равнодушными зрителями и пропустили Муравьёву в ворота». К счастью для всех, комендант Лепарский, которого в тот момент не было в Чите, сумел уладить дело так, что оно не имело последствий для заключённых. Но сколько сил Александрины унесло оно? Ведь, по словам всё той же Анненковой, «это была чрезвычайно милая женщина, молодая, красивая, симпатичная, но ужасно раздражительная. Пылкая от природы, восприимчивая, она слишком всё принимала к сердцу и с трудом выносила и своё, и общее положение»…
В 1830 году декабристов переводят из Читы в Петровский Завод. Александрина напишет своему отцу: «Мы в Петровском, и в условиях в тысячу раз худших, нежели в Чите. Во-первых, тюрьма выстроена на болоте, во-вторых, здание не успело просохнуть, в-третьих, хотя печь и топят два раза в день, но она не даёт тепла, в-четвёртых, здесь темно, и искусственный свет необходим и днем и ночью; за отсутствием окон нельзя проветривать комнаты». А жизнь постоянно наносит ей удары…
Ещё в 1828 году Александрина получает два страшных известия: сначала – о смерти матери (из-за этого она не могла присутствовать на венчании Анненковых), затем – о смерти оставленного у бабушки сына Михаила. 15 марта 1829 года у Муравьёвых родилась дочь Софья (её ласково звали Нонушкой) – первый «сибирский» ребёнок в декабристской колонии…
Это было, наверное, последней радостью для матери. Дальше были только утраты. В 1831 году она получит известие о смерти отца. Старшая дочь Екатерина была психически больна. В Сибири родятся ещё две дочери, Ольга и Агриппина, но обе проживут меньше года. После смерти Ольги она писала свекрови: «Я по целым дням ничего не делаю. У меня нет ещё сил взяться ни за книгу, ни за работу, такая всё ещё на мне тоска, что всё метаюсь, пока ноги отказываются. Я не могу шагу ступить из своей комнаты, чтобы не увидеть могилку Оленьки. Церковь стоит на горе, и её отовсюду видно, и я не знаю как, но взгляд невольно постоянно обращается в ту сторону».
И всё же она продолжает жить. Жить и освещать жизнь других. И.И.Пущин вспоминал о ней: «В делах любви и дружбы она не знала невозможного: ей всё было легко, и видеть её была истинная отрада... Душа крепкая, любящая поддерживала её слабые силы. В ней было какое-то поэтически возвышенное настроение, хотя во взаимоотношениях она была необыкновенно простодушна и естественна. Это и составляло ее главную прелесть. Непринуждённая весёлость с доброй улыбкой на лице не покидала её в самые тяжёлые минуты первых годов нашего исключительного существования. Она всегда умела успокоить и утешить – придавала бодрость другим. Для мужа она была неусыпным хранителем и даже нянькою».
И.Д.Якушкин писал: «Она была воплощённая любовь, и каждый звук её голоса был обворожителен».
А это слова А.Е.Розена: «Она разрывала жизнь свою сожигающим чувством любви к присутствующему мужу и к отсутствующим детям. Мужу своему показывала себя спокойною, даже радостною, чтобы не опечалить его, а наедине предавалась чувствам матери самой нежной».
«К Александрине Муравьёвой я была привязана больше всех; у неё было горячее сердце, благородство проявлялось в каждом её поступке; восторгаясь мужем, она боготворила его и хотела, чтобы мы к нему относились так же. Никита Муравьёв был человек холодный, серьёзный – человек кабинетный никак не живого дела; вполне уважая его, мы, однако же, не разделяли ее восторженности», - много лет спустя писала М.Н.Волконская.
Мы восхищаемся акварелями Н.А.Бестужева, сохранившими для нас лица декабристов и их подруг. Но ведь он сумел написать свои работы благодаря опять-таки Муравьёвой, получившей для него всё необходимое.
А силы таяли… Особенно подкосила Александру Григорьевны смерть новорождённой дочери Агриппины. Она писала свекрови: «Я старею, милая маменька, Вы и не представляете себе, сколько у меня седых волос». В конце октября 1832 года она сильно простудилась. В Петровском заводе жёны могли жить вместе с мужьями, но не имели права брать с собой в острог детей. В это время болели то Никита Михайлович, то Нонушка, и Муравьёва была вынуждена несколько раз в день бегать по морозу, разрываясь между мужем и дочкой. Она ещё успеет написать свекрови: «Дорогая и добрейшая матушка! Не думайте, умоляю вас, что из-за последней утраты и по причине таких страданий я не могла написать вам, но у меня болело сердце, была слабость и сейчас, выздоравливая, я имею такие головокружения, что не могу присесть ни на мгновенье, и если мой почерк нехорош, то это потому, что я прилегла».
А уже через две недели Е.П.Нарышкина сообщит матери: «26 числа прошлого месяца бренные останки нашей милой г-жи Муравьёвой были преданы земле; вы хорошо понимаете, что мы испытали в этот миг. Все слёзы были тут искренни, все печали — естественны, все молитвы — пламенны. Она обладала самым горячим, любящим сердцем, и в ней до последнего вздоха сохранился самоотверженный характер; характер матери, любящей своих детей».
За ней ухаживали все декабристы и их жёны, но сил бороться за жизнь уже не оставалось. И.И.Пущин вспоминал, что Муравьёва суеверно боялась пожаров, считала их недобрым предзнаменованием. Во время её болезни у них в доме загорелась баня. Пожар погасили, но впечатление осталось. Затем в её комнате загорелся абажур на свече, и Муравьёва сказала окружающим: «Значит, скоро конец».
Сохранились воспоминания тех, кто был рядом с ней в последние минуты. Н.И.Лорер рассказывал: «Чувствуя приближение смерти своей, она просила священника, и когда тот немного громко стал говорить с ней, она просила его говорить тише, чтобы не разбудить малютки, которую не в силах уже была приласкать... Через несколько минут, держа руки мужа и брата его в своих холодеющих руках, она закрыла глаза со словами "Боже, как там хорошо!" - и оставила нас навеки. В эту печальную ночь никто из нас не сомкнул глаз, мы бродили из угла в угол, как отуманенные». А М.Н. Волконская вспоминала: «Её последние минуты были величественны: она продиктовала прощальные письма к родным и, не желая будить свою четырёхлетнюю дочь Нонушку, спросила её куклу, которую и поцеловала вместо неё. Исполнив свой христианский долг, как святая, она занялась исключительно своим мужем, утешая и ободряя его. Она умерла на своем посту, и эта смерть повергла нас в глубокое уныние и горе».
Никита Муравьёв поседел за одну эту ночь…
Она умерла 22 ноября 1832 года, и это была первая смерть в кругу декабристов. Удивительны их отзывы: «жертва самая чистая, самая праведная» (Н.В.Басаргин), «общая наша благодетельница» (Н.И.Лорер).
Комендант Лепарский нанял для рытья могилы Муравьёвой «не политических» каторжников-уголовников, но они отказались брать плату и произнесли знаменитое: “Это была мать наша, она нас кормила, одевала, а теперь мы осиротели»…
Близкие рассчитывали перевезти тело Александрины в Тагино для захоронение, но получили отказ. Тогда над её могилой по проекту Н.А.Бестужева была выстроена часовня, где погребены также её дочери Ольга и Агриппина и младенец Иван Фонвизин. Долгие годы там горела негасимая лампада…
К великому сожалению, до сих пор А.Г.Муравьёва «не нашла своего Плутарха». О ней не снято фильмов, не написано книг (пожалуй, больше всего посвящённых ей страниц – хотя всё равно мало! – в романе М.Марич «Северное сияние»). Н.А.Некрасов планировал написанные части «Русских женщин» сделать прологом, а большую поэму посвятить Муравьёвой, но так и не осуществил этого.
Среди декабристов за Муравьёвой навсегда закрепилось звание “первомученицы”, её помнили и почитали.
И она заслужила эту память!
О судьбе близких А.Г.Муравьёвой - в следующей статье! Голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
«Карта» статей на эту тему здесь
Навигатор по всему каналу здесь