К вечеру сил совсем не осталось.
Марья сидела на стуле, опустив руки. С грустью смотрела на последнюю разбитую кружку.
— Из чего я теперь гостью поить буду? — вслух говорила она. — Ох, вытерпеть бы… Выжить бы…
Марья положила руки на стол, потом голову на них и уснула.
Проснулась от чьего-то прикосновения.
Вскочила и закричала.
Стала озираться по сторонам.
"Повесть об окаянной" 28 / 27 / 1
Её крика испугалась и Ксанка. Отбежала от Марьи.
— Мамочка, — причитала Ксанка, — ты чего кричишь?
— Не мать я тебе! — недовольно выпалила Марья. — Я годами лет на десять старше тебя! Какая я тебе мать? Это от тяжёлой работы я постарела.
— Я разбудить хотела тебя… — виновато пробормотала Ксанка. — Хотела на кровать проводить. Негоже так спать на столе. Папенька говорил, что лбом об стол — кости в дом.
Марье показалось, что Ксанка сказала «гости в дом». Встрепенулась. Задрожала.
Поняла, что уже светло. Посмотрела на часы. Начало восьмого.
— А гости-то где? — спросила она у Ксанки.
Та пожала плечами.
— Спят может быть… это ты поэтому на стол приложилась, что комнату твою заняли?
— Кто занял? — Марья стала дрожать ещё больше.
— Не знаю я… — прошептала Ксанка. — Подумалось мне так.
Марья схватила нож со стола, медленно стала приближаться к комнате. Ногой пнула дверь и закричала:
— А ну выходи! Выходи из моего дома! Выметайся, нечисть!
В ответ тишина. Ни шороха, ни дыхания. Никого.
Марья смотрела то на заправленную кровать, то на любопытную Ксанку, раньше неё вошедшую в комнату.
— И где гости? — спросила Марья раздражённо.
Ксанка развела руками. Присела на кровать.
— Нет никого, — прошептала она.
Марья вздохнула. Присела рядом с девушкой.
— Потеряла я себя… Ох как потеряла. Найти не могу. Ночь проспала. Всё проспала. Ты стук слышала.
Ксанка закрыла глаза, положила пальцы на виски, словно пыталась вспомнить, что было ночью.
— Ворона каркала. Как будто на окне у меня сидела. А потом как будто кто-то ходил вокруг дома. Но не стучались.
Марья всеми силами старалась бороться со своими чувствами.
Мурашки ползли по телу, заставляя вздрагивать.
Ксанка больше ничего не вспомнила.
Марья в тот день сходила в магазин. Радовалась, что никто ей на пути не встретился.
Ждала гостью в следующую ночь. Уже говорила сама себе:
— Побыстрее бы… Михея надо забирать. Какой-никакой мужик. Не вечно же мне с девчонкой этой нянчиться…
Но гостья не пришла.
На следующий день Марья заперла Ксанку и пошла к нелюдимой.
Но дверь её дома оказалась заколоченной.
Марья ахнула, как только увидела это.
Бросилась к окну, стала тарабанить в него.
Никто не отзывался.
— Эй, — кричала Марья, — эй! Как там тебя зовут? Эй, безымянная! Открывай! Мужа моего верни! Ведьма! Ведьма! Венера! Ко мне! Ко мне!
Марье казалось, что вот-вот сойдёт с ума.
Она опустилась на колени и зарыдала.
Когда вдоволь наревелась, стала ходить вокруг домика нелюдимой, искала следы. Но кроме своих следов ничьи больше не заметила.
Пыталась оторвать доски от двери. Ничего не вышло.
— Господи! — Марья подняла руки к небу. — Господи! Забери меня здесь! Не могу больше… Не пойду никуда.
Марья легла на снег. Холода не чувствовала. Смотрела на небо. Оно было чистым, светлым и успокаивающим.
Марья дышала так глубоко, словно раньше делала это иначе. Ей как будто не хватало воздуха.
Зимний день короток…
Только расцветёт, тут же и стемнеет. Хотя время и шло к весне, темнело рано.
Таинственная тишина пугала Марью. Не привыкла она к такой. Жалела, что послушалась нелюдимую и дала Михею уголёк.
— Пусть бы он храпел, ругался, прикладывался к бутылке, но зато рядом. Прости меня, боже, за моё недовольство мужем. Прости меня, боже.
Марья закрыла глаза.
Вот бежит она по снегу в одной рубашке.
— Папка вернулся! Папка вернулся!
Догоняя семилетнюю Марью, следом бежит её трёхлетний брат Зиновий.
— Папка велнулся, велнулся!
Мать Марьи и Зиновия шагает важно. Не бежит.
Серафим тянет, расставляет руки, хватает детей в охапку. Ждёт, когда Руфина подойдёт.
Видит в её глазах нерастраченную страсть. И все сплетни, что ходили о ней, становятся пылью. В её глазах по-прежнему огонь. В его глазах по-прежнему любовь.
— Руфа, — шепчет Серафим, обнимая жену.
Дети стоят рядом. Марья держит отца за шинель. Зиновий за юбку держит мать.
Потом все пошли домой.
Был семейный праздничный ужин.
А ночью Марья не спала, слушала, как перешёптываются мать и отец. Как отец грудным голосом говорит:
— Золотая моя… Родная моя… Давай ещё раз. Ещё один поцелуй. Ещё один.
Руфина посмеивается. А отец продолжает умолять.
Больше не было у Марьи никаких воспоминаний о родителях и брате.
На следующий день в их дом пришёл мужчина.
Он стал угрожать отцу. Серафим поначалу был скромен. Потом повысил голос.
Мужчины стали драться.
Руфина стояла рядом, а потом произнесла:
— Я с ним пойду… Прости, Серафим.
Зиновий заплакал, вцепился в платье матери.
Она сказала:
— Марья с тобой, сын со мной. Не твой это сын.
Однажды Марья слышала, как ревёт медведь. Отец ревел страшнее.
Через несколько дней он привёл в дом незнакомую женщину.
Она подошла к Марье и сказала, чтобы та слушалась и не перечила.
Марья не перчила. Делала всё, что скажет мачеха. Отец пил, бил посуду, подолгу не ночевал дома.
В такие дни мачеха выгоняла на чердак Марью.
— Нет его, нет и тебя, — говорила она недовольно.
На чердаке Марья думала о том, что выйдет замуж и никогда не уйдёт от своих детей.
Но детей бог не дал. Её первый муж через две недели пропал без вести. А второй муж Михей особой любви к жене не питал. Считал её своей собственностью, грубил, поднимал руку. А Марья всё терпела.
Мачеха умерла раньше отца. Потом ушёл и отец. О своей матери Марья никогда больше не слышала, о брате тоже.
А сейчас она как будто увидела перед собою мать. Красивую черноглазую Руфину.
Она тянула к ней руки. Марья хотела было отвернуться, но увидела на руках матери младенца.
Улыбнулась, протянула руки тоже.
Мать прошептала:
— Береги его, не морозь. Ты же его так ждала!
И вдруг что-то сильно кольнуло в животе у Марьи. Она вскочила на ноги.
Кольнуло опять и опять. А потом стихло, и стало так тепло внутри.
Марья тотчас вспомнила, как три месяца назад ходила к фельдшеру по свои женским делам. Так тот фельдшер сказал, что годы берут своё и пора о старости думать.
И тут Марью осенило!
— Беременна! — пролепетала она. — Я беременна!
Она, шатаясь, пошла домой.
В животе кололо ещё пару раз.
К дому Марья подошла уже затемно. Открыла дверь и почти рухнула на пол.
С трудом поднялась на ноги.
Ксанка сидела на стуле у окна.
— Где ты была, мамочка? — поинтересовалась она.
— Гуляла… — ответила Марья.
В своей комнате Марья разделась догола. Стала рассматривать себя в зеркало.
Её лицо расплывалось в улыбке, когда она поняла, что округлившийся живот — не старость, а новая жизнь.
Ночью ей приснилась нелюдимая. Она стояла как будто у изголовья Марьиной кровати и шептала:
— Воды не забудь дать… Воды…
Но проходили ночи, прошла зима.
Река стала шумной, трескучей.
Иногда с тоской глядела Марья на дом нелюдимой.
В деревне поговаривали, что ушла хозяйка дома навсегда.
— Ну и славно, — говорили все. — А то жила одна, и не знали, чего ждать.
А потом кто-то распространил новость о том, что нелюдимую видели в Митрофановке в нищенской одежде, а вместе с ней ходил муж Марьи Михей.
Все посматривали с интересом на уже довольно большой живот Марьи и жалели её.
Ксанка в основном сидела дома. Редко выходила на улицу. Все считали её сумасшедшей.
Продолжение тут
Дорогие читатели, на моём активном канале какие-то неполадки. Будем кочевать.
Всем желаю добрых снов!
Любите любимых, обнимайте их, не обижайтесь по пустякам, не обижайте сами!
Спасибо, что вы со мной!