Жёлтый Ужас

3 Он даёт мне советы, но его забота кажется мне странной. Он может появиться из ниоткуда и порекомендовать поступать в литинститут, а потом, исчезнув на пару недель, вернуться и предложить готовиться к экзаменам в семинарию. Хотя незадолго до этого он выдернул меня со службы и начал уверять, что меня тут используют. А ещё зачем-то прицепился к моей обуви, который мне тут подарили, Хотя я не привык обращать внимание на эти мелочи, ведь в дедове шубе хотел до 20 лет и считаю это нормальным. Сегодня он повстречался мне на дороге, как из-под земли, вырос или как фигурка смешного клоуна на пружинке внезапно из коробочки выскочила. В этот раз он дал очередной, как ему думалось, дельный совет - снять полдома у старухи в соседнем городе и устроиться на работу психологом. Удивив меня творением собственной мысли, он принялся мне рассказывать про Вампилова, которому решил посвятить свой собственный спектакль. Я смотрю на него счастливого, улыбающегося, руками размахивающего и, наверное, завидую, что он вот так запросто, стоит только какой левой фантазии стрельнуть ему в голову, может заняться любимым творчеством, невзирая даже на мнение окружающих, от которого я лично зависим. Пытаясь разобраться в себе, а точнее решить проблемы собственные, я донимаю священников, монахов, рабочих, психологов. Зачастую их мнение не совпадает

Помнится, в школу я бегал через мост, который в то время был настолько ухоженный и незамусоренный, что каждое утро тут, шмыгая носом, трудился коренастенький большеголовый дворник. Мимо меня проходили фабричные рабочие, и мне нравилось как наблюдать за ними, так и прислушиваться к разговору. Чаще всего они обсуждали о том, что им удавалось достать. И мнился мне бабушкин буфет, пропахший корицей, а ещё чем-то таким сдобным и кислым. Так и виделось мне, как встаёт эдакая тётя в драповом коричневом пальто с каракулевым воротником на окрашенный половой краской самодельный табурет, открывает створки этого буфета на замасленных скрипучих рояльных петлях и достаёт оттуда вот всё что не задумается. А ещё умиляло меня словосочетание "на книжку", которое часто звучало в толпе. Да как это можно положить на эту книжку и что именно?! - не давал мне покоя этот вопрос. И книга, наверняка, толстая такая и интересная возможно, скорее всего из Библиотеки Дружбы Народов, в шикарном переплёте с гладкими на ощупь страницами. Сейчас уж, конечно, смешно всё это припоминать. Ах да, ведь я ещё всерьёз искал ещё и Книгу Жизни. Дело в том, что библиотека, в которую я гонял мальцом, располагалась в старом фабричном клубе у стадиона, который со временем раскурочат. Так вот здесь на двухъярусных деревянных лавках любили собираться местные забулдыги. И пройти мимо них не удавалось, потому что в той компании частенько крутился мой двоюродный брат, рукастый мужичинка с хриплым прокуренным голосом. Зимой он любил читать и нередко окликал меня словами; "Зайди. У меня там книга есть!" Как помню, зайдёшь, покрутишься на пороге, а его и дома нет, а про какую книгу он говорил с дуру, никто и понять не может. Годков ему уже было немало. Я всем говорил, что двадцать с чем-то. На деле же вдвое больше. С осени по весну он прогуливался в старенькой шубейке и кроличьей шапке, для лихой блатизны натянутой чуть не на лоб. Руки же он любил прятать в карманах затёртых штанов, отглаженных его матушкой. Так вот у него был кореш, который навсегда запомнился мне длинным, худощавым и поддатым. Так это именно он по пути в фабричную библиотеку рекомендовал мне: "Советую прочесть Книгу Жизни!" По простоте своей верил я ему и просил выдать данное издание библиотекарше, бойкой и тараторящей хохлушке. Та удивлялась и отказывалась. А я думал, что мне просто ещё мало лет для чтения этой литературы. Но дал себе слово, что обязательно вот выросту и уж тогда точно прочту.

Ещё с одним блогером хочу вас познакомиться. Это Tju - она настоящая легенда Большого Вопроса. Обычно многие авторы выбирают странную стратегию - бегают по площадкам, жуют сопли в соцсетях, донимают поддержку. А вот человек на протяжении ДВЕНАДЦАТИ лет просто писал и заработал в итоге аж 1.5M рейтинга. Да ей уж медаль пора выдавать за выслугу. Удивляют меня такие люди и вызывают уважение. __________________________________________________________________________________ Следующую "семёрку" на этот канал даже и не знаю когда выложу. Не верю я в новую систему монетизации, потому ищу работу. Как-нибудь расскажу более подробней. А если серьёзно, то, честно, были времена, когда ОЧЕНЬ выручал интернет и как подработка, и как основной заработок. Но сейчас всё хуже и хуже. Совсем бросать не хочу, просто поддерживать. Но вот реально сложно бывает найти подходящий для меня вариант, да чтоб оставались силы, и находилось время на написание статей. Такой отличный вариант на днях упустил у частника - работёнка грязная и вся смена на ногах, но зато короткий день, то есть аж до пяти вечера работают. Может что ещё подвернётся)))

"...вошла в комнату тишина и уселась на незримый трон свой", - пару моих эссе опубликовали в подпольной газетюшке редакторы, подрабатывающие в крупнейшем поволжском издании, кажется, что штукатурами. Мой биологический дед, высокий смуглый мордвин, зачитывает и выносит свой вердикт: "Ничаво!" Меня не покидает предчувствие, что скоро мы с ним расстанемся навсегда, а ещё не уходит сожаление, что мы вообще с ним знакомы. Мой отец, и сам-то толком его не знавший, представил его, когда мне едва исполнилось четырнадцать. Он и его многочисленные родственники почувствовали внутри меня злость. А я же рядом с ними ощутил покой и принялся донимать своими приездами. Одно время я ожидал от деда писем и вестей, не понимая что такого никогда не было и уже не будет. О своей юношеской связи с моей бабушкой дед помалкивал, добавляя ставшее привычным: "Не знаете вы ничаво!" Он тогда был молодым деревенским парнем, который при советской власти отучился на бухгалтера в городе. А она - потомок белокровников, по природе своей была интеллектуально развита, вследствие чего сразу после школы была принята счетоводом в колхозную конторку. Я не помню своей бабушки, но часто слышал, что она была тихой, спокойной и домашней женщиной с несчастной судьбой. Первого возлюбленного она дождалась из армии, но прогнала, когда он с извинениями объявился после свадьбы с другой. Второй её брак был тоже неудачным. Мой отец был воспитан её родителями, поскольку она в юбке из мешковины была отправлена в тот же самый техникум, что уже закончил паренёк-эрзя. По этой специальности она и проработала до пенсии, выйдя на которую вскоре тихо и опочила по болезни. У её первенца была тяжёлая жизнь; уже в шесть он полную рабочую смену пас коров с мужиками, отчего и одел себя к школе. Отчим не взлюбил пасынка-примака, издевался иной раз, а однажды даже сдал в детдом. В 14 отец был уже самостоятельным. Но едва оказавшись на малой Родине захотел встретиться с родным отцом. Зачем? Всё, наверное, доказать хотел, что не пропал без него. А чего хочу я? Что мотаюсь сюда каждый отпуск? Что меня сюда тянет? Дед, приподнимаясь на цыпочки, крутит колёсико радиоприёмника, установленного почти под потолком, отодвигает занавеску и смотрит в окно на малинник. А я сижу на стареньком скрипучем диване у печки и думаю: "У него есть жена, с ней общие дети и внуки. Место ли мне тут вообще? И чего собственно лезу сюда, в их жизнь?"

В ту зиму я привычно бродил по городу, без цели и без причины. На местную фабрику тогда ещё брали малолеток, да и отдел кадров находился примерно в квартале от моего дома, но напроситься в ученики у меня не хватало то ли ума, то ли желания. Холодало, но идти домой и выслушивать очередные и бесконечные упрёки не хотелось, и я кружился по тропкам заводского сквера, под которым местной шпане удавалось найти заброшенное бомбоубежище. Годы спустя, сквер уничтожат и определят под парковку. Я даже не обратил внимания, когда кто-то протянул мне руку, потому что это уже было непривычно - чаще меня сторонились или игнорили. "Здорова!" - я пожал я холодную покрасневшую мальчишескую пятерню - "Какими судьбами?" "Да вот с Ромой" - кивнул на попутчика - "В военкомат послали" Паренёк был худощав, неопрятен, но одевался прилично на последние родительские деньги. За "бабками" он мотался исправно каждое воскресение в какое-то полуживое сельцо у железнодорожной станции. Там его "предки" нашли приют в качестве беженцев. Родаки его влезали в долги, но желали, выучив, вывести в люди, своего нерадивого отпрыска. Тот им искренне сочувствовал, но по приезду в город всё пропивал и проматывал. Я это знал, поскольку почти год мы учились с ним в одном чудном заведении, где принимали больше по наличию желания, а не по результатам экзамена. Первые пьяные ночи ему были в новинку или диковинку, одно время он даже ночевал где-то на задах у сокурсника. Только его кореша были уже мастера пить, а ему же потом просиживать с чугунной головой на парах было тяжеловато. А потому он нередко и частенько чудил, попадался на глаза строгой завучихе и постоянно напевал услышанную в общаге песенку от неизвестного барда, суть сочинения которого сводилась к следующему: обмоем диплом, пацаны, пойдём в армию, потом возьмём в жёны хороших девочек и будем от них бегать по бл......м. "А я вот вернулся. На тоже самое отделение" - улыбнулся он и поправил модную норковую шапку - "Жизнь мне там понравилась" А потом вдруг спросил: "А ты что ушёл? Ведь отличником был" Я в ответ промолчал и пожал плечами. Летом, когда его сокурсники шабашили в криминале, я взялся мотаться по газетам. Начал публиковаться в одной, но этого мне показалось мало, отчего вскоре я примелькался во всех редакциях города. Даже родные мои тогда не могли понять, что же это за глупость или блажь втемяшилась в мою бестолковую голову. Как доской какой в руках вертели они подаренной кем-то из журналистов книжицей с дарственной надписью "передаю по наследству" и, пожимая плечами, ехидненько улыбались и учили жизни: "Ну это же ничего не значит!" Так и проваляется книжонка нераскрытой, забытой и непрочитанной. У дворовых пацанов так вообще отвисли челюсти, стоило только им узнать какие гроши я сшибаю. "Зачем такой труд?!" - удивлялись они - "когда даже самый мелкий пацан знает, куда залезть, что стырить и где сбыть" Именно по этой самой причине мне уже и не хотелось возвращаться обратно, самовольно забрал документы со словами, что я хочу учиться школе, а потом поступить в институт. Классуха посмеивалась и даже не стала вызывать родителей. Но мне уже тут было неинтересно. Да и, коль признаться, стыдно - слишком уж позорное было моё занятие, судить если по местным понятиям. Ладно б если там, например, угнал мотоцикл, вот тогда б уважали. "Возвращаться не думаешь?" - спросил приятель. "Конечно, нет!" - уверенно и бодро ответил ему я, но соврал, конечно. Вернуться мне всё-таки придётся, ведь институты таким как я, наверное, и не светят, а по окончанию бегать мне этим же самым сквером к заводской проходной. Паренька к тому времени в очередной раз выгонят и так он поди и останется со своим неполным средним образованием. А пока мы прощаемся, и он, напевая позабытую песенку, отдаляется от меня.

Вот сам не знаю, откуда это взбрело мне в голову, что эрзяне - это потомки финнов, промышляющие в незапамятные времена торговлей в России. Я рассказал о своём предположении приятелю по парте, на что тот, пожимая плечами, зевнул, развёл руки и сказал: "Делать им было нечего. У меня тоже вон дед - аж из Ирана приехал в Советский Союз. Мечтал работать на фабрике в этом городе. Встретил там бабку мою. А та дикая была: куча детей от первого брака, так с мужем не развелась, а от моего деда ещё человек несколько нарожала" История эта для моего города не была удивительна. На улицах и поныне можно было встретить в гопкомпаниях потомков корейцев, армян, казахов, цыган, грузин, молдаван, узбеков, евреев и представителей иных советских народов. От фабрики, вот правда, уже не осталось ничего, хотя вроде бы ещё еле-еле работали пара цехов. Но малолеток уже туда не принимали, хотя вечерняя школа ещё не была снесена. В ней мы и отсиживали свой срок раз в неделю на курсах компьютерной грамотности, потому что искренне верили, что после окончательного развала упомянутого выше предприятия, нам с этими-то знаниями, да с жёлтой карточкой свидетельства об окончании, вот хоть куда устроиться можно. Мне нравилось в этих стенах - всё тут напоминало о днях моей безалаберной молодости, когда заявляешься в неделю раз, куртку в классе кинешь, если не на парту, то на стул и, скучая, дожидаешься звонка с последнего урока, после чего многие школьники топают в учительскую за справочками, подтверждающими их нахождение в этих стенах, для милиции, на работу и иногда даже для мамы. И преподавателя на курсах помню я отлично - он до сих пор всё физику ведёт в классах трудных и коррекции. Благодаря одному такому проблемному ученику он и компьютер освоил. Того паренька затюкали в обычной школе, потому что были проблемы с дикцией. А здесь, как говорится, все свои, да ещё компьютер в первый раз увидел. Так бы, дай волю, и не отходил от этого агрегата, готов был и на ночь с старичком-сторожем тут оставаться, лишь клавиатуру из рук не вырвали. Вот так и сам обучился, и учителя своего обучил. Меня тогда ведь тоже звали изучать столь сложную технику. Вот только что-то он неинтересно мне было. Потому и таращусь я сейчас в монитор, а сам дуб дубом, пару слов набрать проблема. Потому набирает иранец, а я да ещё одна девчонка смотрим за его хитрыми и непонятными нам манипуляциями. И мы, как и все присутствующие в этом классе, уже что-то кончили, только вот толку от нашего образования никакого. Работяги, что в этом заведении штаны протирали, и то поприличнее деньгу зашибают, а мы вот шатаемся по городу со своими никому не нужными дипломами. Иранец вот правда не парится - отучившись на фельдшера, ди-джеем работал на радиостанции, планирует податься в фотографы. Девчонка, имеющая специальность бухгалтера, по блату нашла уже местечко в каком-то подвале у частника, вот только там печатать надо быстро и много, что для неё сложноватенько. Ну а я... Так вот и не знаю, что хочу от этой жизни. Таращусь на стены - нравится мне тут, так бы и пошёл работать учителем, и даже ведь пару раз пытался уже под непонимание и осуждение родни поступить в пед. Но только ведь вернусь домой, и равно как и в юности, открою тетрадь, возьму в руки ручку и начну сочинять, на это раз аж целый роман в жанре фэнтези.

Вот сколько помню себя, всегда мечтал о комнате и кровати. Как и любой ребёнок строил из подушек шалаши, огораживал углы, набрасывая на натянутые бельевые верёвки жаккардовые покрывала. И даже став постарше, устроил себе уголок в подвале - в каморке кладовой. Какой-то деревянный щиток втиснул между полкой стеллажа и стареньким сундуком, укрыл каким-то пропахшим мышами тряпьём и получился отличный лежак. Чтобы стало поуютней развесил на стеллаж старые занавески, поставил на скособоченный журнальный столик ночник. На леске повесил, как люстру на потолок, старенький игрушечный самолётик. А потом свистнул с улицы местного хромоногого дурачка. Он осторожно заглянул в моё логово и, задумчивый и озадаченный, уселся у входа на любимую дикими кошаками ржавую трубу, которые раньше были чаще всего громоздкими и иногда чугунными. Я же, забравшись с ногами на лежак, перелистывал советские журналы с скукоженными пожелтевшими страницами, выискивая в них тексты забытых патриотических ретро-шлягеров; а как там только попадалось нечто забавное, так два идиота начинали орать, что-то крича мимо нот и невпопад. Потом замолкали, чудик прижимался к прохладной исписанной мелом стене, а я же вытягивался на своей постели, закинув руки за голову и зажмурившись, грезил о чём-то несбыточном. Иногда мы прислушивались к звуками шагов по лестнице в коридоре, замечали как тонкой струйкой морозца просачиваются снежинки сквозь подвальное окошко, а потом вновь продолжали свой концерт. Что интересно, один из нас не умел не то что петь, а говорить, отчего получалась просто жуткая какая-то какофония. И как-то мы доорались с ним так, что нас с ним из подвала выгнали.