Воздух на нашей временной, съемной кухне был густым и многослойным. Он пах остывающей пиццей в картонной коробке, пылью старых книг, которые мы еще не разобрали, и чем-то неуловимо сладким, похожим на запах свежей типографской краски. Запах новой жизни. Я сидел на шатком табурете, откинувшись спиной на холодную стену, и смотрел на Марину. Моя жена, моя опора, моя тихая гавань на протяжении последних десяти лет. Она порхала по крошечному пространству между башнями из заклеенных скотчем коробок, что-то напевая себе под нос и разливая по бокалам дешевое игристое...

Обещала быть верной, а вместо этого мечтает о других. Эти слова повисли в воздухе, густые и тягучие, как патока, и я в них тонул, не в силах вдохнуть. Они не звучали как признание, нет, это было нечто иное – откровение, манифест, холодный приговор, вынесенный нашему семилетнему браку в тот самый момент, когда я протянул ей чашку с только что заваренным чаем, ее любимым, с жасмином. Ком в горле встал такой огромный и колючий, что, казалось, перекрыл доступ кислороду. Я смотрел на ее лицо, освещенное...