Елена проснулась от прикосновения маленькой ладошки к щеке. Восьмилетняя Маша стояла у кровати в пижаме с единорогами, растрепанная после сна. — Мам, а почему папа плачет? Елена села в постели, протирая глаза. Рядом пустота — Сергей опять засиделся в кабинете. — Что ты говоришь, солнышко? Тебе приснилось? — Нет, я воды попить ходила. А папа в кабинете сидит и плачет. Тихо так. Я в щелочку видела. Плачет? Сергей? За пятнадцать лет брака Елена видела слезы мужа дважды — когда хоронили его отца и когда родилась Маша...

— Пап, а почему ты вчера сказал тёте Лене, что любишь её? Простая детская фраза — и по спине пополз ледяной ужас. Павел вздрогнул, плечи поникли, словно их придавило непосильной ношей. Он смотрел на дочь, на их Дашку, эту пятницу, третьеклассницу, и казалось, будто она не просто спросила, как дела в школе, а выложила на кухонный стол что-то чудовищно тяжёлое, звенящее сталью… бомбу замедленного действия. Я стояла у окна, в своём извечном углу — между чайником и занавеской, в тени чужого мира, но в самом эпицентре их драмы...