Соседка шла по пыльной проселочной дороге, уверенно ведя в поводу гнедую лошадку, которая вмиг превратилась из дикого мустанга в послушную, немного виноватую домашнюю клячу. Голову опустила, фыркала, будто оправдываясь за свой побег. Забава шла за ними следом, волоча чемодан, будто её тоже кто-то держал на невидимой верёвочке. Они прошли мимо двух одноэтажных щитовых домиков, мимо кирпичного двухэтажного монстра и свернули во двор, огороженный свежим штакетником. Тася без лишних слов завела лошадь в денник, сооруженный из подручных средств, и только тогда, заперев засов, обернулась...

- Машка, доченька... Восемнадцать тебе только, а я на тебя такую ношу взваливаю. Настьку береги. Слышишь? Не отдавай ее никому. Ни теткам, ни в детдом. Сама подними. Обещай мне. Что я могла сказать? Кивнула только, а в горле ком такой, что ни слова не выдавить. - Трудно будет, - продолжала мать, и голос ее все слабел, будто уходил куда-то вглубь. - Люди судить станут, говорить всякое. Мол, молода еще ты, не справишься. Не слушай никого. Настька - это все, что от нас с отцом осталось. Родная кровь...