Обмотанная настенным ковриком с лебедями, который спадал на плечи, с грязными голыми ногами из-под платья, такими худыми, что коленки казались огромными, как набалдашники, она казалась маленькой старухой. Брела за двуколкой. Калоши спадали от налипшей грязи. Темно. Нигде ни души, страшно. Только двуколка поскрипывает и хлюпает по вязкой жиже лошадка.  И они бредут в молчании. И вдруг кричащий шепот: – Тикай, бабоньки, тикай! Посмотрела она на повозку и взгляд Зои Ивановны встретила, прощальный взгляд...

Марина любила субботние вечера. Они пахли свежеиспечённой шарлоткой, крепким чаем с бергамотом и тишиной. Той особенной, уютной тишиной, когда за окном сгущаются синие сумерки, а в квартире горит только мягкий свет торшера, и можно, устроившись в любимом кресле, слушать негромкое бормотание телевизора и мирное сопение мужа Андрея, задремавшего над газетой. Эта трёхкомнатная квартира в старом генеральском доме была её крепостью, её миром, который она тридцать пять лет любовно создавала, вила, как терпеливая птица, своё гнездо...