Особняк Артёма всегда казался мне чужой планетой — блестящей, холодной, безвоздушной. Каждый раз, переступая высокий порог с кованой дверью, я чувствовала себя не гостьей, а случайно забредшей статисткой в дорогой декорации. Высокие потолки тонули в подсветке, люстры сверкали хрусталём, а стены украшали картины, в которых я не понимала ровным счётом ничего: какие‑то пятна, полосы, фигуры, будто ребёнок игрался красками. Но я знала, что каждая такая «мазня» стоит дороже, чем все мои сбережения за последние десять лет вместе взятые...

— А куда мне, по-твоему, девать три килограмма холодца? В форточку выкидывать? — Трубка телефона нагрелась, но голос на том конце провода был еще горячее. — Лена, ты меня слышишь? Я говорю, у меня балкон забит банками, а в холодильнике места нет даже для лекарств. Елена зажала телефон плечом, продолжая натирать раковину содой. Губка скрипела по эмали, вторя раздражению, которое поднималось где-то в районе солнечного сплетения. — Зинаида Петровна, у нас стол — полтора метра в разложенном виде. В прошлый раз Паша сидел на табуретке в проходе, а вы жаловались, что вам дует от окна...