В палате роддома №4 пахло хлоркой, кипяченым молоком и тревогой. Елизавета Петровна Корнилова стояла посреди комнаты как монумент самой себе — в дорогом кашемировом пальто, несмотря на духоту, с идеально уложенной прической и поджатыми губами. Она держала сверток с младенцем на вытянутых руках, словно это была не живая душа, а мешок с чем-то дурно пахнущим. — Ну и что это? — ее голос, холодный и скрипучий, разрезал тишину. Анна, бледная, с темными кругами под глазами после тяжелых двенадцатичасовых родов, сидела на краю высокой больничной койки...

– Кирилл, нам нужно серьезно поговорить, – Елена положила вилку на край тарелки. Звон металла о фарфор в тишине кухни прозвучал неожиданно резко, словно выстрел. Муж, не отрываясь от экрана смартфона, продолжил жевать котлету. Он даже не поднял глаз, лишь слегка дернул бровью, давая понять, что слышит, но отвлекаться от ленты новостей не намерен. За пятнадцать лет брака Елена изучила эту мимику досконально: сейчас он дома, он отдыхает, и любые разговоры, требующие умственного напряжения, воспринимаются им как личное оскорбление...