Дни проходили за днями, Вера давно уже переехала в город, закрыв на зиму обе дачи, свою и Олега. Настроения у неё не было от слова «совсем», бодрые мысли в голову не приходили, да ещё на улице постоянно шёл промозглый дождь, и серые тучи плотной, ватной массой сгустились над городом, и не было никакого просвета в этой бурой сгустившейся тьме. - Крепись, Верочка, – ласково уговаривала её по телефону Галина Павловна, – Ещё не всё потеряно, вон, генерал говорит, что есть возможность устроить его в какую-то экспериментальную клинику и по их новомодным программам поставить на ноги...

Он выходил на сцену, как будто из ниоткуда — из какой-то другой, более плотной материи, где жест весит больше слова. Казалось, его движения идут не от тела, а от внутреннего жара, который прожигает кожу. Когда он поднимал глаза, зал замирал. Не из-за славы, не из-за звёздности — а потому что в этот момент реальность сжималась до точки, где оставались только он и правда. Геннадий Бортников не играл — он существовал. В советском театре, где всё было регламентировано — от жеста до взгляда, — он позволял себе быть живым...