В тот вечер, когда Максим ушел, в квартире стояла не просто тишина. Это было акустическое безветрие перед бурей, которая так и не разразилась. Воздух казался спертым, пахло его дорогим одеколоном — запах сандала и цитруса, который Анна раньше обожала, а теперь он вызывал тошноту. Максим не кричал, не бил посуду. Он действовал с пугающей методичностью хирурга, удаляющего ненужный орган. Он складывал рубашки в чемодан — те самые голубые и белые оксфордские рубашки, которые Анна гладила позавчера, тщательно отпаривая воротнички под джаз из радиоприемника...