Восемь лет. Восемь лет мы снимали эту старую однушку на первом этаже, с вечно запотевающими окнами и запахом затхлости из подвала. Каждое утро я будила Костю, провожала его в школу через весь район, а потом мчалась на работу, проклиная пробки и думая об одном: когда же это кончится? И вот, казалось, этот день настал. Утро началось как обычно, но в воздухе витало что-то новое, легкое, как первый весенний ветерок. — Костя, шарф завяжи! — крикнула я вдогонку сыну, который уже выскакивал в подъезд...

Кулон был холодным. Холодным, как последний зимний лед на Оке, который вот-вот тронется, унося с собой всё. Мария сидела на краю некрашеной кровати, и этот маленький, вылепленный из глины треугольник жёг ей ладонь. На нём были выцарапаны две буквы: «А» и «М». Андрей. Мария. Теперь это были буквы на её надгробии. Надгробии из четырёх лет ожидания и одного письма, которое лежало у неё на коленях. Письма от чужой женщины. Кулон был холодным. Холодным, как последний зимний лед на Оке, который вот-вот тронется, унося с собой всё...