Мама пропала, когда Нике было семь лет. Казалось бы, не такая она и маленькая была, должна многое помнить. Но не помнила почти ничего: даже отчим, и тот занимал в её памяти гораздо больше места. А мама… Лишь один кадр, застрявший, как заноза в сердце: высокая, худая фигура матери в дверном проёме, залитая светом кухонной лампы. И бабушка – маленькая, сжатая в комок злости и бессилия. Их голоса – не слова, а сплошная стальная струна ненависти, заставляющая дрожать стёкла. Ника тогда зажмурилась, вжалась в косяк своей комнаты, пытаясь стать невидимой, раствориться...

— Нет в нем ничего Савельевского. Ничего. Голос свекрови, Тамары Игоревны, резал без ножа. Она качала на руках моего сына, моего маленького Мишу, и разглядывала его так, словно он был диковинной вещью, подделкой с рынка. Это был ее любимый ритуал последних месяцев. Мой муж, Алексей, беспомощно переминался с ноги на ногу у окна, делая вид, что изучает узор на обоях. — Мам, прекрати, пожалуйста. Он просто еще маленький. Все дети меняются. — Маленький? — она ядовито усмехнулась. — Я твои детские фотографии вчера пересматривала...