Воскресенье. В воздухе уже витал тяжелый, липкий запах предстоящего скандала, хотя формально повода еще не было. Было лишь молчаливое напряжение, которое Ольга ощущала с самого утра, пока наряжалась и пока они с Мишей ехали в машине к его родителям. Он молча смотрел на дорогу, а она — на проплывающие за окном серые многоэтажки. Эти обязательные воскресные обеды были ее личным адом, маленькой каторгой, которую она обязана была отбывать ради иллюзии семейного благополучия. Дверь открыла Галина Ивановна, мать Миши...

Он сказал это не со злостью, не с упреком, а с такой ледяной, отполированной до блеска простотой, словно объявлял погоду. Всего одна фраза, брошенная в пространство между нашими кроватями, и мир, который я за десять лет привык считать своим, рассыпался в пыль, оставив во рту вкус пепла и металла. «Слушай, дорогой, — голос ее был ровным, без единой эмоциональной зазубрины, — либо шубу покупаешь мне к зимнему сезону, новую, не ниже норки, либо сам ночью с кулачком работаешь. Решай». Она не смотрела...